Язычники (ЛП)

— Что это за дурацкая стокгольмская херня? — требует она ответа, ее руки взлетают к дверной ручке и пытаются открыть ее. — Остановись. Останови машину. Я хочу выйти.
— ОСТАНОВИСЬ, — кричу я ей, протягивая руку и хватая ее за руку, чтобы удержать от попытки превратиться в дорожную лепешку. — Не глупи. Подумай об этом, если бы Роману было насрать, он бы оставил тебя там. Он помог мне спасти тебя. Ты должна доверять мне. Они помогут, и, если что, они смогут убедиться, что он никогда больше не придет за тобой. Твоя семья будет в безопасности. Он больше никогда не причинит тебе вреда.
Жасмин долго смотрит на меня, и я вынуждена снова обратить внимание на дорогу, прежде чем она, наконец, вздыхает, нажимает кнопку на GPS, чтобы привести нас в город, и откидывается на спинку сиденья.
— Хорошо, — говорит она дрожащим голосом, решив доверить мне свою жизнь несмотря на то, что только что встретила меня. — Что теперь?
— Теперь, — говорю я ей. — Мы придумываем, как, черт возьми, нам снять эти 
ошейники с наших шей.
Требуется два часа и почти целый бак бензина, чтобы вернуться в город, и когда я загоняю “Эскалейд” на свое старое парковочное место, слезы наполняют мои глаза. Я ненавижу эту квартиру, но это был единственный настоящий дом, который у меня когда-либо был. Я никогда не думала, что у меня будет шанс вернуться сюда.
Уже третий час ночи, и, учитывая, что на нас обоих нижнее белье в стиле бондажа, сапоги до бедер и толстые металлические ошейники, я не могу быть счастливее, заезжая в темный подземный гараж, покрытый тенями.
Мы выходим из машины, и когда я обхожу ее, чтобы встретиться с Жасмин с другой стороны, мой взгляд скользит мимо заднего стекла и застывает. Мое тело застывает, когда я заглядываю в машину и вижу тело, уставившееся на меня мертвыми глазами.
— Что за хрень? — Я визжу.
Жасмин подбегает и заглядывает в багажник, ее глаза расширяются от ужаса, прежде чем ее тут же рвет прямо на свои сапоги до бедер.
— Давай, — говорю я ей, обхватывая ее руками и пытаясь поднять, когда она, кажется, пришла в себя.
— Это, что… это тело… все это время находилось там.
— Очевидно, — бормочу я, когда она встает на дрожащие ноги рядом со мной. Я беру ее под руку и тяну за собой, моля Бога, чтобы с этого момента и до того момента, когда парни решат прийти за мной, никто не вздумал подглядывать. — Думаю, теперь я знаю, куда исчезли парни во время той дурацкой вечеринки.
Жасмин насмехается над моим небрежным использованием слова ‘вечеринка’, и она права в этом. То, что мы только что пережили, было чем угодно, только не вечеринкой. Это был ад в человеческом обличье.
Мы поднимаемся в мою квартиру, и после того, как я несколько раз дергаю ручку и обнаруживаю, что дверь заперта, меня захлестывает опустошение, но я отказываюсь поворачивать назад. Я делаю шаг назад, и точно так же, как Роман сделал в доме нового дилера и в собственности своего дяди, которая должна была принадлежать ему, я ударяю ногой в дверь.
Моя попытка далеко не так впечатляюща, как у Романа, но она приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы мы с Жасмин могли протиснуться в нее своими телами и открыть ее до конца.
Мы заходим в мою квартиру, и я быстро вскидываю голову, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что мы не ворвались к перепуганной семье, но все выглядит по-прежнему. Мой старый дерьмовый диван, моя покосившаяся гравюра на холсте на стене, даже мой пустой холодильник.
Час спустя мы обе приняли душ, оделись и наелись после того, как я нашла двадцатидолларовую купюру, спрятанную между диванными подушками. Наши ошейники все еще плотно облегают наши шеи, и, хотя мой неудобен, я знаю, что ошейник Жасмин, должно быть, доставляет ей массу неприятностей. В какой-то момент нам придется разработать план. Как связаться с ее семьей, как снять эти ошейники и как вернуть меня туда, где мое место. Это место больше не похоже на дом.
 
Мы сидим вместе на моем старом диване, оба погруженные в свои мысли, и хотя я поняла, что такие вещи, как сегодняшняя ночь, обычны в темном мире братьев, я даже представить себе не могу, что творится в голове Жасмин.
Проходят часы, пока каждая из нас пялится на пустую стену, где раньше стоял мой хороший телевизор, пока мой отец его не украл, и ни одна из нас не может избавиться от ужасных мыслей, не позволяющих нам уснуть.
— Можешь занять мою кровать, если хочешь, — говорю я ей, чертовски хорошо зная, что буду сидеть на том же месте, пока не удостоверюсь, что братья живы и придут за мной.
— Нет, все в порядке, — говорит она, выглядя совершенно измученной. — Это твоя кровать, ты должна…
ВЗРЫВ.
Моя дверь распахивается, ручка врезается прямо в гипсокартон, прежде чем отскакивает и цепляется за тяжелый ботинок.
Жасмин кричит, когда мои глаза расширяются от страха, останавливаясь на лице, которое преследовало меня всю мою гребаную жизнь.
Мой отец.
Он вальяжно стоит в дверном проеме, его грязный взгляд прикован к моему, а я медленно качаю головой, не в силах поверить, что он здесь прямо сейчас. Парни выпустили его в лес к волкам. Он должен был быть мертв.
Мое сердце колотится, когда я смотрю на него. У него костыль под мышкой, он еле держится на ногах после того, как я прострелила ему коленную чашечку. Толстые красные отметины покрывают его руки и ноги, и я не сомневаюсь, что они принадлежат волкам, но как он выжил? Эти волки — прирожденные охотники. Это не должно быть возможно… Если только их не отозвали или не проинструктировали играть только со своей едой.
ЧЕРТ.
Я встаю, и начинаю пятиться, когда он переступает порог моей маленькой квартиры. Жасмин хнычет на диване, ее глаза бегают взад-вперед, пока она пытается понять, что, черт возьми, происходит, страх быть снова похищенной ясно читается на ее покрытом синяками лице.
Мой отец прихрамывает, волоча ногу за собой, когда захлопывает дверь, и этот звук эхом разносится по всему жилому комплексу. Его губы растягиваются в отвратительной ухмылке, и когда он вытаскивает старый ржавый нож из-за пояса штанов и крадется за мной по квартире, я без сомнения знаю, что он жаждет мести.
Только один из нас выберется отсюда живым, и после того дерьма, через которое я прошла сегодня вечером, этому ублюдку придется постараться, блядь, сделать это, потому что эта сука не в настроении.
— Жасмин, — говорю я, отказываясь отводить взгляд от отца, зная, что моих двух тренировок далеко не достаточно, чтобы научить меня как выйти из этой ситуации живой, но с травмами моего отца удача может быть на моей стороне. В любом случае, я готова пойти на этот риск.
— Встань за моей спиной. Я собираюсь научить тебя, что на самом деле значит выживать.
25
МАРКУС
— Что ж, все вышло не совсем так, как я ожидал, — бормочу я, потирая свои запястья, гнев медленно закипает под поверхностью. Этим ублюдкам, должно быть, понравилось надевать на нас наручники, потому что они, блядь, постарались. Признаюсь честно, это не первый раз, когда я был в наручниках, но это, блядь, первый раз, когда я не напрягаюсь из-за этого.
— Я же говорил тебе, что почуял гребаную крысу, — выплевывает Роман, вытирая предплечьем лицо, чтобы стереть кровь, окрасившую кожу.
Леви вводит пин-код, чтобы открыть заднюю дверь машины для перевозки заключенных, и автоматический замок отпирается. Заставить офицеров транспортной службы дать нам то, что нам нужно, было слишком просто, и, не буду врать, я, возможно, тоже получил от этого удовольствие. Им следовало быть достаточно умными, чтобы не перевозить нас вместе. Все знают, что нам троим лучше всего работать, когда мы прикрываем друг друга.
Это была дерьмовая ночь по слишком многим гребаным причинам, но по большей части, я думаю, мы на самом деле не имели к этому никакого отношения. Нас не должно было быть там сегодня вечером. Нас не было ни в каких списках гостей, и уж точно, черт возьми, мы никого не предупредили о нашем неожиданном визите. Облава ФБР предназначалась для кое-кого другого — того, кто, так уж случилось, уже лежит мертвым на заднем сиденье нашего “Эскалейда”. Им повезло, что так оказалось так много других громких имен, которые они могли арестовать, но когда в деле есть громкие имена, лучше взять с собой большие пушки.