Слепая зона (СИ)

— Какой на дворе век, говоришь?
— Поэтому о столичных ночных клубах, где творятся непотребства и кокаин рассыпан по столам, — продолжаю вещать, проигнорировав справедливый подкол, — я точно так же, как и жители регионов, знаю исключительно по сериалам. Для меня Москва — это... парки, театры, семья. Работа. Мы с девчонками, конечно, ходим в рестики и бары, но обычно все максимально сдержанно. И мой брат откуда-то всегда в курсе!
— Эм. А разве так не у всех? — спрашивает Платон совершенно серьезно.
Я вспоминаю делегацию его мамы, с подружками и невестой Женей, и смеюсь в голос. Он тоже слегка улыбается. Вдруг становится легко-легко. И весело.
— Ну да, кому я рассказываю. Мамина корзиночка.
Достаю еще один пирожок. Еще тепленькие, явно ночью пекла и привезла к гаражу.
— Перестань меня так называть.
— А что ты мне сделаешь? Скажешь Егору, что высадил на трассе? Корзиночка-корзиночка-корзиночка...
— Хотя бы при коллегах! — злобно зыркает Платон.
Хохочу, дразню, не могу остановиться.
Потом некоторое время молчим. Он тоже достает пирожок, откусывает яростно, не менее эмоционально пережевывает. На меня вообще не смотрит, а я, улучив момент, напротив, разглядываю. Его дерзко короткую стрижку. Гладко выбритое лицо. Высокий лоб, прямой нос, очерченные скулы. Твердые на вид и жгуче-тосольные на вкус губы. Кадык Смолина дергается. Фактурный он мужик, запоминающийся.
— А ты обижаешься, да? — говорю аккуратно. — Я не со зла. Вы просто такие милые, аж чаем запить хочется.
— Меня сложно задеть по-настоящему. Но, если ты продолжишь стебаться публично, придется тебя поставить на место. В назидание остальным. А тебя, Элина, как раз задеть легко.
— Вовсе нет. — Отчего-то немного краснею.
— Ты колючая, но в критических ситуациях паникуешь и моментально теряешься. Ты как химера — смесь котенка и скорпиона.
— Это неправда!
— Это правда. Тебе нужно быть лучшей и идеальной для всех. А если что-то не сходится, сразу обида до неба и ядовитое жало в действии.
— А у тебя серьезные проблемы с базовыми настройками безопасности. Но так как я воспитанный человек, то не вылепляю их в лицо, когда меня не спрашивают.
— Полетело жало. Успевай уворачиваться.
Закатываю глаза, мысленно радуясь, что выбрала Егора. Мы в пути два часа, а Платон уже бесит. Нам точно нужно держаться друг от друга подальше.
К счастью, кабина и правда огромная. Я изучаю поднятую полку позади. Так понимаю, она откидывается, и можно спать. Ух ты. Надеюсь, не здесь ночевать будем?
Мы миновали лес и теперь пересекаем бесконечную степь, утыканную редкими голыми деревьями. Небо серое, висит низко. Моя спина затекает, и я, разувшись, забираюсь на сиденье с ногами. Ерзаю.
Достаю наушники, собираясь заткнуть уши, как вдруг Платон спрашивает:
— Как понять «настройки базовой безопасности»?
— Ты... эм... точно хочешь услышать?
— Я же сам спросил. — Стреляет глазами.
— Окей. — Я набираю в грудь побольше воздуха. — Ты предельно уверенный в себе мачо, но при этом пытаешься угодить всем. Например, матери, отсюда все эти прыжки через класс, олимпиады, патенты, красные дипломы. Отцу, который всегда видел тебя в спорте. Поэтому, взяв несколько дней отпуска, вместо поездки на жаркие острова, где тебе к бассейну принесут коктейль с зонтиком, ведешь огромную фуру на север, понимая, что впереди довольно нервный, опасный для жизни заезд.
Правда в том, что угодить всем невозможно. Иногда ты устаешь быть мачо, не успеваешь, и кажется, что теряется контроль. Для такого, как ты, это смерть, и ты в постоянном напряжении. Тебе жизненно важно понимать, что происходит. Поэтому всегда, в любом кабинете, в столовой, на мероприятии, ты стоишь так, чтобы обозревать разом всех. Не принимаешь новичков, ведь неясно, чего от них ждать.
Спорю, твои подружки все на одно лицо — как та Юля. Изначально они от тебя в полном восторге, и с ними сразу скучно. Потому что где азарт? Азарта нет. Но зато без сюрпризов.
Единственное место, где тебе по-настоящему хорошо, — это гоночная машина. Потому что это стальной каркас, потому что вы сами ее делали и ты в ней уверен. Ты ее даже перевозишь сам, потому что иначе не сможешь за рулем расслабиться. Машину, у которой под капотом под пятьсот лошадей, ты воспринимаешь... эм, как доспехи. Когда ты такой большой и мощный — спокойно. Эм... В этой фуре тебе тоже спокойно, потому что она огромная.
 
Если запретят заниматься гонками, скорее всего, ты выучишься пилотировать самолет. Не ради денег. Во имя масштаба. Бешу тебя только я, потому что болтаю много, потому что новенькая, потому что меня ты просчитать не можешь. Поэтому в том числе ничего не сказал своему брату в тот вечер, хотя хотел меня. Ты должен контролировать всех вокруг, и брата тоже, но сорвался. Потерял контроль, а значит, перестал чувствовать себя в безопасности. Я почти уверена, ты вызвался вести фуру даже не из-за пиццы. Тебе нужны эти сутки покоя и ощущения собственной значимости. Тебе нужна мощь этой машины. — Стучу по пластику панели.
— Ух ты, — произносит Платон. — И откуда это все у меня? В детстве били или что-то в этом роде? — сводит в шутку.
— Не знаю. Я бы сказала, что ты рос без отца, но это не так. Или что родители рано развелись и ты бесился из-за отчима-дебила, но это тоже не так. Егор рассказал, что после развода прошло всего лет пять. К двадцати ты точно сформировался таким, какой есть. Раскачало тебя что-то другое. Я не знаю, что именно, Платон, но в тебе столько жажды контроля, что твоей будущей девушке не повезет. Когда влюбишься. Я имею в виду, не западешь, а по-настоящему влюбишься.
— Я ее замучаю?
— Несмешно. Любовь — это что-то сильное, вне плана. Понимаешь? Ты будешь психовать, тебя качать начнет. Моего бывшего тоже качало. Сегодня он все для тебя делает, он счастлив и вы строите планы на будущее, завтра — просто не отвечает на сообщения. И сидишь гадаешь: что сделала не так? За что?
— У него рано умер отец?
— У него был фиговый отчим. Я жалела, старалась вылечить его травмы. Во мне тоже много дури, знаешь ли. Люблю драму.
— А потом?
Вздыхаю. Что уж, раз мы вдвоем в этой чертовой фуре.
— Потом я простила измену. Сейчас не понимаю, зачем это сделала. Может, цыганская покладистость вылезла: у нас в семье принято прощать мужикам почти все. А может, я просто знала, что ему со мной недостаточно хорошо, получила подтверждение и кинулась стараться лучше. Он просил прощения, и я решила, что хорошая девочка должна простить. И будет ей счастье.
— Простила, но встречаться не смогла?
— Хуже. Намного хуже. Он изменил снова. Если честно, я была в таком состоянии, что вышла из метро на незнакомой станции и шла пешком километров двадцать. — Качаю головой. — Не люблю себя такой. И больше такой я не буду, — говорю чуть резче, чем нужно было бы.
— Твой бывший просто тупой мудак. Ты для него слишком крута.
— Спасибо. Видишь, какое дело, верность — это осознанный выбор, и сделать его могут только ментально здоровые, смелые люди. Уверенные в партнере. Если ты не уверен ни в чем, что тебя окружает, это невозможно.
Некоторое время Платон молчит. Я решаю, что жизнь свою обдумывает, но он внезапно спрашивает:
— Ты его еще любишь?
— Эм, что? Нет, конечно, — фыркаю. — Сейчас меня от него тошнит. Но когда-то он разбил мне сердце. И это было больно. А тебе было когда-нибудь больно? — Даже подаюсь к нему в ожидании ответа. — Говорят, бывшая тебе изменила. Это разбило твое сердце?
Платон пожимает плечами, будто растерявшись.
— Наверное... Хэзэ.
— Что и требовалось доказать, — выдаю с победной улыбкой. — Разбитое сердце ты, Платоша, заметил бы точно.
Он переводит на меня глаза, и взгляд у него какой-то не такой... Маслянистый будто. В горле тут же образовывается болезненный комок. Так смотрят в барах пьяные мужики, от подобных взглядов лучше держаться подальше. Но именно у Платона этот взгляд не пугает. Напротив. Мне хочется, чтобы он продолжал на меня смотреть в этом разговоре. И хочется продолжать с ним разговаривать.