Слепая зона (СИ)

Бедное сердце еще не отошло от заезда, оно разрывается от ошеломляющего кайфа, простреливающего клетки. Я кончаю от толчков в третий раз, улетаю на расправившихся за время гонки крыльях.
Запрокидываю голову и кричу! Кричу от удовольствия и любви, кричу всей своей душой.
Оргазм взрывает тело.
Следом я ощущаю еще спазмы и дрожу. Впервые в жизни кайф мужчины разливается внутри меня. Сжимаю Платона внутренними мышцами, чтобы дать максимум. Он глухо стонет и утыкается в мою шею.
Через несколько секунд он все еще во мне. Где-то поблизости проносятся машины, я начинаю слышать в мире что-то кроме его дыхания.
— Я тебя люблю, — говорит он. — Элечка моя.
Целует в губы, в лоб. Продолжает обнимать. До сих пор чувствую его спазмы, теперь редкие.
Меня размазывает по теплому капоту его безумной тачки.
— Я тебя люблю, — шепчу. — Я так сильно в тебя влюбилась, Платон. Ты даже не представляешь.
Его глаза расширяются, на припухших губах играет улыбка.
Воздух наполнен ароматами секса и пота. Он наполнен нами, и это вдруг воспринимается чем-то прекрасным. Настоящим таинством. Любовь — искренняя, страсть — простая, концентрированная и для нас особенная. Она на двоих. Так прекрасно, что я дрожу. Слишком прекрасно — любить Платона.
Мы смотрим друг на друга загадочно-серьезно, как будто только что создали безбашенный, один на двоих секрет.
Я льну к Платону, и он обнимает. Прячу лицо у него на груди. Он снова натягивает куртку мне на плечи, греет. Сам — срывается на дрожь.
Мне требуется не меньше минуты в его объятиях, чтобы отдышаться. Когда Платона передергивает от холода, я вспоминаю, что весенние ночи в Сибири прохладные. Отпускаю.
Он выходит из моего тела, натягивает штаны. Потом застывает, будто прислушиваясь. Поднимает голову и вглядывается вдаль. Хмурится.
Через секунду нас освещает будто лучами прожекторов, и я сжимаю колени.
Застукали? На аэродроме включили освещение?
— Да бли-ин, — тянет Платон.
Оборачиваюсь и вижу, что это фары нескольких машин.
— Кто это?
— Скоро придется узнать.
Платон заканчивает с ремнем и помогает мне спрыгнуть.
  
Глава 39
 
Одна, вторая, третья... шесть машин приближаются на больших скоростях. Проносятся мимо, но тут же разворачиваются и едут в нашу сторону.
Я узнаю бэху Егора и выдыхаю: максимум, что нам грозит, — это скандал.
Хочется верить.
Платон выпрямляется и скрещивает руки на груди. С усмешкой наблюдает за тем, как вокруг нас образуются кольца из траекторий движения машин Охотников. Одна за другой.
Стертые шины дымят безбожно, ситуация почти сразу перестает быть забавной. Вероятно, Охотникам сообщили, что по аэродрому кто-то гоняет. Но к чему этот кортеж? Выглядят они агрессивно. Делаю шаг к Платону. Он поднимает вверх руку, и тачки начинают тормозить.
Ближе всех останавливается машина Егора. Смолин-младший выходит, хлопает дверью.
Мы не виделись неделю, и я впадаю в шок, насколько он изменился. Красивому, веселому парню совсем не идут ни тяжелый взгляд, ни показное равнодушие на пару презрением.
Я даже не думала, что он так умеет. Егор сам-то думал?
— А можно еще пафоснее? — кричит Платон ехидно.
Парни со смешками переглядываются.
Егор подходит ближе, но руки не протягивает. Платон тоже не пытается здороваться. Перемена в отношении братьев, всю жизнь бывших лучшими друзьями, настолько разительна, что немедленно хочется провалиться сквозь землю.
Я зябко обнимаю себя. Платон, судя по всему, по-прежнему на меня максимально настроен, потому что замечает. Притягивает за плечи к своей груди.
— Иди в машину. Холодно.
— Слушай, мне не по себе. Мы можем уехать? Сейчас. На этом быстром мустанге.
— Иди пока в машину. — Он целует в лоб. — Я поговорю, и уедем.
Отдаю ему куртку и юркаю в салон мустанга, Платон же подходит к брату.
Говорят они спокойно, жестикулируют мало. При этом воздух напитан реактивной агрессией, идущей в ответ на провокацию. Как будто до того, чтобы впасть в гнев, не хватает совсем немного. Какая-то крошечная, последняя капля — и конфликт перерастет в физический.
 
Я закрываю лицо руками и вздыхаю. Ни о чем таком Ба-Ружа, когда гадала мне, не рассказывала. Даже отдаленно похожем! В любой другой ситуации киношный конфликт меня изрядно повеселил бы, я бы у виска покрутила и польщенно рассмеялась, посоветовала парням если уж драться, то насмерть, раз ума столько. Я и сейчас пытаюсь пошутить, вот только не получается. Наверное, потому, что они оба ведут себя адекватно, а не как психи. А может, потому, что оба мне симпатичны. По-разному, да. Один как друг, второй... как самый лучший мужчина. И мне не хочется, чтобы они ссорились, пусть бы даже это стало интересным рассказом для енотов.
Платон возвращается через пару минут. Заводит движок. С виду спокоен, но я сразу улавливаю атмосферу — он в ледяном бешенстве. Словами можно убить, а еще словами можно взбесить, и у Егора это наконец получилось.
— Этого сученыша надо на место поставить, — объявляет Платон.
— Егор не успокаивается, да? Это плохо. Я так надеялась, что за неделю он остынет, и мы поговорим нормально. Ну знаешь, как взрослые люди.
— Поговорить нормально с ним не получится, он не в себе. Я буквально не узнаю его. Нарывается на конфликт. Что ж, он его получит.
— Платон…
— Что Платон? Шоу разыгранное я ему не спущу точно. Приехали, блядь, понторезы, всей делегацией. Еще бы ментов вызвали... А ты знаешь, он вызовет. В следующий раз. Если спустить в этот.
— Только не говори, что это он из-за меня.
— Я ничего такого не говорю. Я просто злюсь, что мне сорвали лучший секс в жизни.
— Лучший? — улыбаюсь польщенно. — Раз так, то… да, согласна, такое точно нельзя спускать.
Мы уже пристегнулись этими ужасными ремнями и выкатываемся на трассу.
— Платон, думаешь, Егор что, в меня влюбился? Серьезно?
Он бросает на меня серьезный взгляд, и я затыкаюсь. Влюбился, значит. А этот, второй, ревнует. И бесится.
— Может, просто поедем домой?
— Если хочешь, побудь в моей спальне на втором этаже. Мне нужно тут закончить. И потом продолжим.
— Закончить гонку?
Платон ставит мустанг в гараж, пересаживается на Сильвию и топит на кольцо. Разумеется, я с ним. И мысли нет, чтобы остаться ждать.
Какими бы взбешенными ни были братья, они взяли паузу, чтобы пересесть на свои авто. Ни один из них не будет рисковать боевым мустангом. Наверное, это и отличает профессионалов от вспыльчивых юнцов — спорт всегда стоит выше личных разногласий. Надеюсь, так и останется. Если бы Смолины гонялись на боевых тачках, я бы поехала домой на такси.
На красном кольце народу меньше, чем в день рождения Федора. Если наберется человек тридцать — хорошо. Машины гоняют по кругу, но едва мы подъезжаем, трек освобождается.
Егор стоит у бэхи. Прислонился, голову опустил. Медитирует. Одним своим уязвленным видом бесит неимоверно! И я хочу, чтобы мы его осадили, как тогда Агаева.
Платон останавливается на въезде.
— Выйди из машины, малыш, — просит спокойно.
— Эй. Ты пять раз сказал, что это неопасно. У вас обычные тачки, нет шлемов и все такое. Я с тобой. Хочу поучаствовать.
— Это неопасно. По-быстрому проучим этого долбоеба и поедем дальше развлекаться.
Он улыбается настолько спокойно, что я ощущаю себя раздавленной окончательно.
— Это неопасно, но мне с тобой нельзя, — рассуждаю вслух. — Совершенно нелогично, Платон Игоревич.
Он качает головой:
— Абсолютно логично. Риск минимальный, но, когда дело касается твоей жизни, я с ним мириться не буду.
— Ты только что катал меня по частному аэродрому на переделанном мустанге. И меня швыряло из стороны в сторону. А тут даже есть подушки безопасности. Наверное.
— Элин, не спорь, окей?
— Значит, боишься меня потерять? Так сильно? — уточняю с вызовом.