Созвездие Стрельца

– Проводить вас в дом? – спросил Стрелец.
Оказывается, он тоже вышел из машины.
– Нет, спасибо… Да!
Неожиданно для себя она почти выкрикнула это. Они свернули с аллеи и направились к дому. Марина вдруг поняла, что идти ей трудно, потому что болит и тянет живот. Все сильнее тянет. Она только теперь вспомнила о своей беременности. Опрометчивость собственного поведения ужаснула ее.
– Вам плохо? – спросил Стрелец.
Наверное, она приостановилась или даже согнулась, может, потому он и спросил. Ей действительно становилось плохо, и так быстро, что она уже не замечала своих движений.
– Я, видимо, зря из больницы уехала… – пробормотала Марина. – Мне в самом деле плохо. Я заболеваю, кажется.
Она постаралась говорить так, чтобы голос не дрожал, и это почти получилось.
Но, вероятно, Стрелец все-таки расслышал ту звуковую единицу, которая укладывалась в «почти».
– В больницу можно и вернуться, – сказал он.
– Да, пожалуйста… Пожалуйста, сходите к Дугину. Он в конторе, в конце аллеи, увидите, там окошко светится. Скажите, что я его очень прошу. Он отвезет, не откажет.
Дугин был последним, кого можно было заподозрить в душевной широте, но к Марининому отцу он испытывал большое почтение, как испытывал его к каждому, кто сумел приобрести влияние на сколько-нибудь обширный участок жизни, и влияние это было подтверждено, то есть выражалось в деньгах.
– Я сам могу вас отвезти. Подождите пять минут, я схожу за машиной, – сказал Стрелец.
– Спасибо… – проговорила она.
Он ушел. Марина доковыляла до дома, с трудом поднялась на крыльцо, взяла свою сумку, выключила свет. Ей было уже так плохо, что даже страх исчез. Что бояться иррациональностей, когда стоишь в темноте одна, тебя скручивает болью и ты понимаешь, что вот-вот случится необратимое?
Она заперла дачу и медленно, шаг за шагом, вернулась на аллею. Как раз к той минуте, когда березы осветились автомобильными фарами.
Она почему-то решила, что Стрелец пошел за машиной к Дугину. Но он приехал на другой, не очень большой, а марку она не разобрала, потому что не до того ей было.
Марина села на заднее сиденье. Вернее, не села, а легла, поджав колени почти под подбородок.
– Какой врач вам нужен? – спросил Стрелец, когда выехали на шоссе.
– Гинеколог, – ответила она.
– Вы уверены, что он там есть? В ночь с субботы на воскресенье?
– Должен быть.
Она совсем не была в этом уверена.
– Кто это должен? И кому?
Марина расслышала, что он сердится. Она смотрела снизу и сбоку, ей были видны только его руки на руле и контур его лица отчасти. Странно, что он показался ей похожим именно на Стрельца, а не на другое какое-нибудь созвездие. Впрочем, не на Большую же Медведицу ему быть похожим. Подумав так, она улыбнулась.
Лежа она не могла разобрать, где они находятся, но когда в машине стало совсем темно, то поняла, что въехали в первый из двух коротких кирпичных туннелей. Через Карабаново проходила ветка железной дороги, под ней они и были проложены лет сто назад. Мама говорила, что эти туннели – шедевр промышленной архитектуры начала двадцатого века. Тогда же была построена из узких темно-вишневых кирпичей карабановская фабрика, и такой же, как туннели, суровой красоты она была.
– Вы не туда едете! – воскликнула Марина. – Мы проехали больницу.
– Мы едем в Москву, – сказал он.
– Как в Москву?
Она опешила.
– Вы же сами сказали, не уверены, что вам здесь окажут помощь.
Ничего такого она как будто бы не говорила… Но так оно и есть, конечно.
– Но в Москву далеко же!
Марина так растерялась, что произнесла это жалобным тоном. Который совсем не был ей свойствен вообще-то.
– Ночью быстро доедем, – ответил он, поняв, что она имеет в виду не столько «далеко», сколько «долго».
Некоторое время ехали молча. Марине показалось, что боль в животе немного утихла. Во всяком случае, исчезло тянущее ощущение, уже хорошо. Она приободрилась.
Стрелец первым нарушил молчание.
– Меня зовут Андрей, – сказал он.
– Марина. – Она с опозданием вспомнила, что он уже знает ее имя. – Спасибо, что помогли мне.
 
– Что у вас за история с этим самоубийцей? – неожиданно спросил он.
А до сих пор производил впечатление сдержанного и воспитанного человека!
– А вам зачем? – настороженно спросила Марина.
– Хочу понять, стоит ли вам из-за него волноваться.
«А вам зачем?» – хотела повторить она.
Но не повторила, а, вздохнув, ответила:
– Я сама этого не понимаю.
– Он вам небезразличен?
Бестактность его вопросов – ведь он совершенно посторонний, незнакомый даже! – становилась все очевиднее. Но это почему-то не отвращало от него. Из-за только что пережитого страха, наверное.
– Он мне безразличен, – сказала Марина. – Сегодня я это поняла.
– Тогда почему вы из-за всего этого переживаете?
Он задавал вопросы, на которые она не могла ответить. Не ему не могла, а себе. Но пустота шоссе, ночная тишина, тембр его голоса и даже то, как лежат на руле его руки, хотя лежали они совершенно обычно, – все это почему-то позволяло отвечать ему и даже не обдумывать свои слова, как она всегда делала.
– Потому что мне надо как-то иначе относиться к жизни, – сказала она. – Что-то изменить в себе, и все изменится вокруг.
Он вдруг засмеялся. Тихо, но Марина расслышала.
– Что вы смеетесь? – удивленно спросила она.
– Извините. – Он перестал смеяться, и ей стало жаль, что перестал. Его смех успокаивал таким же необъяснимым образом, как взгляд на его руки на руле. – Просто я не ожидал от вас такого ответа.
– Какого – такого? И почему именно от меня не ожидали?
– Такого детского. А не ожидал потому, что в вас нет ничего инфантильного.
– Откуда вы можете знать, что во мне есть, а чего нет? Мы с вами час назад впервые друг друга увидели.
– Но этот час, согласитесь, прошел бурно. И вы вели себя очень рационально и мужественно.
– Обыкновенно вела. Я же врач. Оказала первую помощь, не более того.
Но его слова – о том, что в ней нет ничего инфантильного, – почему-то обрадовали Марину. Так глупо складывалась в последнее время ее жизнь, что она уже подумывала о себе с неприязнью. Да вдобавок начинала язвить мысль, что не только в последнее время это так, а вся ее жизнь является образцом бессмысленного однообразия…
– А бывает, что все дело только в удаче, – вдруг сказал Андрей. Эти его слова не имели никакой связи с предыдущими. Но с Мариниными мыслями, как ни странно, имели. – Мучаешься, причину ищешь, разбираешь свои действия как шахматную партию и ничего неправильного вроде не находишь. А оказывается, все ты делал верно, просто удачи не было. Ничего, будет.
Уверенность, с которой он это произнес, развеселила ее окончательно. В удачу она не верила – вероятно, потому что раньше у нее не было никаких причин считать себя неудачницей, – но простота его тона была убедительна.
– Я вас не слишком беспокою разговором? – спросил он. – Вы поспите, если хотите. Только скажите, в какую больницу вас отвезти в Москве.
Все-таки человек он, несомненно, воспитанный. Это был второй по очередности критерий, по которому всегда оценивала людей Маринина бабушка.
– Похоже, его родители порядочные люди, и он воспитанный, – говорила она, когда Марина знакомила ее с каким-нибудь своим школьным или институтским кавалером.
В годы ее детства и юности все они были у нее только порядочные и воспитанные. А потом стали непорядочные и невоспитанные, вот как Толя. Но ничего не получилось ни с теми, ни с другими. И что руководит счастьем? Непонятно.
Нет, спать она не будет. Перестанет себя контролировать, и что-нибудь случится…
– Давайте лучше поговорим, – сказала она. – Если вам не трудно, конечно.
– Не трудно.
Марина расслышала, что он улыбнулся.
– Спасибо вам, – сказала она. – Не каждый стал бы тратить свое время на постороннего человека.