Созвездие Стрельца

– Давай, – улыбнулась она. – Говори что хочешь.
Ее даже любопытство обуяло: что же ему интересно в такой момент?
Толя повернул голову, поцеловал Марину в щеку и сказал:
– Да мне и нечего. Весь вечер тобой любовался. Задумываешься ты красиво. Бабка моя говорила: женщине задумываться не надо, а то морщины на лицо переползут. Из мозга, имела в виду.
Это прозвучало некстати и могло бы показаться ей грубым, даже обидным. Но обиды Марина не почувствовала. В конце концов, они сильно недобрали разговоров перед тем как оказаться в постели, и любые слова теперь хороши.
– Умная ты, – сказал Толя. – Я сразу догадался.
Утверждение, что она умная – такая же неточность, как и то, что она красивая. Не неправда, а вот именно неточность. У мамы – да, ум. А у нее – сообразительность и хорошая память. И немало это, кстати, и немаловажно.
– Отпуск когда у тебя? – спросил Толя.
– Через неделю, – ответила Марина.
– Едешь куда-нибудь?
– Нет.
– Что так?
– Ремонт надо делать.
– Сама, что ли, будешь делать? – удивился он.
– А что ты так удивляешься? – улыбнулась она. – Похоже, что у меня руки не оттуда растут?
– Руки у тебя откуда надо растут. – Он улыбнулся тоже и коротко, ласково сжал ее руку. – Только не для ремонтных дел предназначены.
– Не сама буду делать, да, – согласилась Марина. – У нашего одного врача ребята-молдаване работают. Закончат – ко мне перейдут. Я уже договорилась.
– А в отпуск не едешь, потому что на материалы потратилась? – догадался Толя.
Догадка была неправильная, но возражать Марина не стала. Объяснять, что ее ремонт оплачивает папа, было не то чтобы неловко, но как-то ни к чему.
– Примерно, – ответила она.
– Как же ты в ремонте будешь жить? – не отставал Толя. – Это ж конец света. Грязь, грохот.
– Мне только обои переклеить и полы отлакировать. Ну и мелочи всякие.
На время ремонта она собиралась перебраться к родителям, но едва ли ему надо знать и эту подробность.
– А перебирайся ко мне, – сказал Толя.
Марина удивилась так, что, кажется, даже матрас вздрогнул от ее непроизвольного движения.
– Отсюда до Москвы рукой подать. Да и отпуск берешь, не обязательно каждый день в город ездить, – спокойно объяснил он.
Как будто дело только в том, насколько ей удобно ездить в город из Мамонтовки!
– На свежем воздухе поживешь, – продолжал Толя. – Не хуже, чем у моря. И молоко парное можно брать, тут семья одна козу держит.
Такое желание уговорить ее слышалось в его словах, что Марина расхохоталась.
– Не-ет! – воскликнула она. – Я козье молоко на дух не выношу, тем более парное!
«Интересно, что он еще придумает?» – подумала она.
Сквозь смех подумала и сквозь какую-то совершенно девчачью легкость.
Ничего больше Толя придумывать не стал. Он порывисто сел, и его рука, взметнувшись у Марины под затылком, заставила ее сесть тоже.
– Тогда просто так оставайся, – сказал он, глядя ей в глаза близко и пристально. – Со мной.
Его глаза, небольшие, черные, горели таким волнением, что Марине даже тревожно стало. Он смотрел так, будто его жизнь зависит от ее ответа.
«Разве я к такому готова?» – растерянно подумала она.
Под «таким» она понимала даже не то, чтобы пожить во время отпуска у него в доме, а значимость, которую стремительно приобретали их отношения.
Конечно, она не была к такой значимости готова, хотя бы потому, что всего несколько часов назад даже не подозревала о Толином существовании. Но и что же? Сказать ему, что оставаться у него не хочет? Это было бы неправдой. Хотела она этого, только решиться не могла.
Но всегда надо решаться на то, что кажется тебе важным, и лучше пожалеть об этом, чем о том, что ты пропустил в жизни самое важное из-за собственной нерешительности.
Примерно это сказал Марине папа, когда ей было семнадцать лет. Она тогда не поступила в Первый мед, но оставалось время, чтобы подать документы куда-нибудь еще. Способности у нее были ко многому, и предметы в школе нравились многие, история, например, поэтому можно было поступать на исторический факультет, благо новых вузов появилось немало… Она не знала, на что решиться. Тогда папа и сказал, что решаться всегда надо на самое важное, чтобы потом не жалеть о несбывшемся, и Марина это усвоила.
 
– Хорошо, – глядя Толе в глаза, медленно и твердо проговорила она. – Останусь.
Он обрадовался так, что из его глаз будто лучи выметнулись. Хотя это просто за окном становилось светлее с каждой минутой.
– Вот это спасибо! – Толя обнял Марину так крепко, что она даже вскрикнула. – Вот это женщина! – Он развел руки в стороны, тут же свел на ее плечах снова, но уже не крепко, а осторожно и пообещал: – А насчет ремонта не волнуйся, я тебе его и сам сделаю!
Так же трогательно он только что заманивал ее к себе козьим молоком, и так же мало значило для нее обещание сделать ремонт, как козье молоко, и все больше он ей нравился с каждым новым его обещанием.
– Выпьем, Марин, а? – предложил Толя.
– Чтобы я не передумала? – улыбнулась она.
– Ага, – смущенно кивнул он. – Согласие закрепить.
Он поднялся с их воздушной кровати, натянул брюки, быстро пошел к двери, ведущей в прихожую. Его худощавость не выглядела красивой, но это лучше, чем если бы он оказался толстым. Ей не хотелось бы чувствовать тягу к толстому мужчине, а тяга ее к Толе – это Марина уже понимала – не зависела от таких внешних вещей, как его телосложение.
Из прихожей Толя вернулся с двумя бутылками. В одной плескались остатки коньяка, в другой – белого вина.
– Больше нет, но нам же чисто символически, – сказал он. – Вот только посуда на улице. У тетки тут все грязью заросло, я побрезговал в доме держать. А разобраться, что там к чему, перемыть пока времени не было. Погоди, стаканы принесу.
– Не надо. – Марина взяла Толю за запястье, и его рука, которая только что рвалась куда-то – вернее, он только что рвался куда-то, – сразу притихла, замерла. – Выпьем из бутылок, какая разница.
Они чокнулись холодными бутылками и выпили из горлышек, Марина вино, Толя коньяк. Простота и правильность каждого движения была очевидна для нее. И для него, наверное, тоже.
«Мама права, – подумала Марина. – Я слишком много значения придаю логике. Это мешает мне жить. Что ж, попробую иначе».
 
Глава 4
 
Тамара слушала, как шумит в ванной стиральная машина, и этот домашний умиротворяющий звук казался ей тревожным. Из-за Марины, конечно. Что опять случилось с ее дочерью?
«Почему – «случилось», да еще «опять»? – подумала она. – С ней вот именно что ничего обычно не случается. У нее ровная жизнь, до мелочей выверенная. И это хорошо. Для нее – хорошо. Она же у нас вечная отличница».
Но уже одно то, что она отчетливо проговаривает внутри себя эти слова, являлось для Тамары признаком беспокойства. Оно не было связано с тем, что не сложились, видимо, у ее дочки отношения еще с одним мужчиной. В конце концов, ничего выдающегося, во всяком случае, по тому, что Марина о нем сообщила, мужчина этот собой и не представлял. Человек, не укорененный в той жизни, которой Марина жила с рождения, но и не выказавший намерения дать ей что-то другое, сколько-нибудь привлекательное. Жалеть о расставании с ним не стоит, и Марина не может этого не понимать: чувства ее правильны, как кристаллы, и разум поэтому никогда не вступал с ними в противоречие. До сих пор не вступал…
Марина в Тамарином махровом халате появилась на пороге кухни.
– Мам, я всю одежду в стирку бросила, – сказала она. – Возьму что-нибудь твое?
Гардероб у Тамары был такой, что дочь могла надеть из него не что-нибудь, а что угодно. Приблизившись к возрасту, который сначала пугал ее, а потом пугать перестал, Тамара по наитию стала выбирать для себя одежду определенного типа и лишь потом узнала, что, оказывается, существует правило: женщина за пятьдесят должна носить только те вещи, которые безусловно подходят и женщине на двадцать лет моложе.