Книга мертвых

 
Герои моих книг
Совсем незнаменитые, простые, часто неудачливые и бедные люди жили со мной бок о бок — помогали мне выжить, давали работу, служили собутыльниками, скрашивали жизнь и развеивали тоску. С ними я проводил большую часть своих трудов и дней, справедливым будет дать некое подобие литературного бессмертия и им. У знаменитых мёртвых оно и так есть.
Совсем недавно неизвестный мне человек прислал мне из Америки открытку, на адрес редакции газеты «Лимонка».
«Сообщаю Вам, что в Соединенных Штатах умер Ян Евзлин, герой некоторых Ваших произведений и Ваш друг по тяжелым временам в Нью-Йорке. Он тяжело болел и последнее время много вспоминал, рассказывал о Вас. Я думаю, что Вам будет небезынтересно узнать о том, что ушел из жизни Ваш товарищ».
Ян Евзлин есть в нескольких моих книгах. Мелькает он у меня, безымянный, в первой главе «Эдички»:
«— Слышал, в октябре впускать будут?
— Куда впускать? — спрашиваю я.
— Ну как куда, в Россию…»
(Дальше мы говорим о России):
«— Я не поеду, я никогда не иду назад, — заявляю я.
— Ты ещё молодой, — говорит он. — Попробуй, может, пробьёшься. А я поеду, — продолжает он тихо. — Я, понимаешь, там впал в амбицию, слишком много о себе возомнил, а вот приехал и увидел. Что ни на что не способен. Покоя хочу. Куда-нибудь в Тульскую область, домишко, рыбки половить, учителем в сельскую школу пристроиться. Здесь ад, — говорит он, — Нью-Йорк — город для сумасшедших».
И вот, спустя четверть века я узнаю в Москве, что он умер в Нью-Йорке. Надо же! Он хотел уехать и не уехал, я заверял, что не иду назад, а живу уже шесть лет безвылазно в России. Вернулся!
В «Истории его слуги» Ян появляется во второй главе в весенний дождливый день 24 апреля 1977 года, он вытащил меня в Квинс-колледж, где должна была читать стихи поэтесса Белла Ахмадулина (в книге Стелла Махмудова). Появляется он как Толик-пьяница.
«Спасибо Толику-пьянице, он тогда зашел за мной и вытащил меня в буквальном смысле слова из моего отеля, помню, что я очень не хотел ехать к чёрту на рога в Квинс-колледж. И ныл всю длинную дорогу. В конце концов, бесконечно меняя сабвеи и автобусы, мы добрались всё же до культурного очага. Купили билеты, прошли в зал».
В зале в компании Бориса Мессерера (мужа Ахмадулиной) и Михаила Барышникова сидела девушка Джули Карпентер (в романе она Дженни Джаксон) — хаузкипер (та, что держит дом, домоуправляющая, или мажордом) дома на Sutton Square, 6. Знакомство с этой девушкой изменило мою жизнь, из эмигрантской среды я вышел и стал жить реальной американской жизнью.
«Толика-пьяницу я жестоко оставил в этот вечер, а ведь он-то и втянул меня в эту поездку. В машине было только одно место, для меня. «Боливар не вынесет двоих». Сослужив свою службу в качестве орудия судьбы, персонаж исчез со сцены. Извини, Толик»,—
констатирую я в романе.
Я абсолютно убежден, что Ян Евзлин сыграл-таки роль орудия судьбы, приведя меня, нежелающего, в нужное место в нужное время. Начинающим авантюристом настоятельно советую не пренебрегать второстепенными и третьестепенными актёрами в вашей жизни. Кто-то из них, может, уготован именно для роли орудия судьбы. Не отталкивайте ваших возможный спасителей. Известно, что, идя в Сенат, где его должны были убить два Брута и Кассий в тот роковой день 14 марта 44 года до н. э., Цезарь оттолкнул человека, знавшего о заговоре и пытавшегося сообщить Цезарю, что его хотят убить.
В рассказе «Муссолини и другие фашисты» Евзлин представлен наиболее ярко, назван Яном Злобиным и охарактеризован вот как:
«У Яна неприятная натура начитанного люмпен-пролетария. Он моралист. Плюс он ещё и депрессивный истерик».
И ещё:
«Злобин был неприятный тип, без шарма, поганый и опасный, как кусок старого оконного стекла, да…, однако у него были жадные свирепые грёзы волка, а не домашнего животного».
 
Злобин есть у меня и в рассказе «Эх, барин только в троечке промчался».
В действительной жизни Ян Евзлин таким и был. Я полагаю, он был протофашистом, недоразвившимся до действия. Кто-то из моих критиков заметил однажды, что Лимонов не умеет придумывать своих героев. Это верное наблюдение. Придумывать я не умею и не хочу, я умею их увидеть. И ещё я умею их встретить. Ян Злобин ведёт у меня в рассказе такие вот речи:
«Фашист, Эдюля, — это мужчина. Понимаешь? — он встал, и, пройдя в туалет, не закрывая двери, стал шумно уринировать. — Понял, в чем дело? — спросил он из туалета. — Коммунизм или капитализм построены на всеобщей немужественности, на средних ощущениях, и только фашизм построен на мужественности. Настоящей мужчина — всегда фашист».
За запятые я не ручаюсь, конечно, слово там, слово здесь вброшены, может быть, в его речь мною, но именно так вот он изъяснялся. Тощий, в узких джинсах, в пиджаке и кепке, с бритым лицом, мешки под глазами, светлые мрачные глаза и выражение лица хмурое. Начитанный люмпен — это сравнение, высшее образование у него было, но как бы прошло оно стороной, мимо него. Он был проницателен, как хитрый, подлый крестьянин. Вот он о женщинах говорит:
«Там, — он показал рукой в сторону окон, имея в виду нашу бывшую родину, — там у меня была сила, магнетизм, — он гордо обвел мою комнату взглядом. — Там я на них, как змей на кроликов, глядел. А если руку на задницу соизволивал класть, — так она сразу чувствовала, что хозяин пришел, и вся под ноги швырялась. Сразу мазохизм свой с первой встречи открывала. Топчи меня, ходи по мне, еби меня… Здесь я потерял силу… — Он помолчал. — Понимаешь, здесь они чувствуют, что я никто, что сила во мне не течёт. Я не о сексуальной только силе говорю, ты понимаешь, но об этой общебиологической, которой сексуальная только составная часть. Там я был Большое Мужское Животное. Здесь я никто в их обществе, среди их самцов, а девка, она ведь животное сверхчувствительное, она чувствует в глазу неуверенность, в руке трепыхание. Ты понимаешь, о чём я говорю?»
Через пару десятилетий я услышал эти же речи от Сергея Курёхина!
Я потерял его из виду не 24 апреля 1977-го, а в декабре того же года, когда выселился из отеля «Эмбасси», то есть мы с ним дружили в 1976-м и 1977-м, когда мне пришлось всего тяжелее. Из-за того, что «Эмбасси» был населён черными, ко мне перестали ходить эмигранты, боялись, Ян же был таким человеконенавистником, таким одержимым дядькой, что казалось: зубами разорвет. Он приходил в «Эмбасси», и его никто никогда пальцем не тронул. В нем была нужная жёсткость, но преуспеть в жизни ему мешала ненависть, слишком много ненависти. Я не знаю, что с ним случилось за последние четверть века, но если б добился успеха или убил президента, то я бы знал. Он не стал никем, нет. Конечно, я жестокая личность, с высокими стандартами, но я вспоминаю его с определённой нежностью. Он и телевизор «Адвенчурер» были моей компанией того времени. Мы пили с ним водку, из-под двери несло дерьмом, то ли собачьим, то ли человечьим, мы скрежетали зубами и мечтали отомстить миру. Я свою месть осуществил: навязал им себя. Они теперь от меня не отделаются. У меня был один шанс на сто миллионов. У Яна был, очевидно, один на двести миллионов. Самые жуткие не доходят до цели.
И Лёня Комогор умер недавно. В противоположность Злобину (Евзлину), Лёня был добрый, душевный дядька. Высокий, сутулый, в бейсболке, он вышагивал вопросительным знаком по улицам Нью-Йорка. Его история началась ещё в войну. Точнее, он попал в Историю уже в войну, и с тех пор не вылазил из историй. Он был юным солдатом в армии генерала Власова. Но с генералом он не пошёл. Он вышел из окружения под Волховом. Пробился к своим. Его кинули в ГУЛАГ. Он забивал там мёртвых в примитивные гробы — опалубку из сырых досок. О нём есть несколько строчек у Солженицына, он мне показывал. Все эмигранты так его и знали: «мужик, о котором есть у Солженицына». Освободившись, Лёня вернулся в родной Крым, в Симферополь, раскрутился там, женился, купил машину, родил сына Валерку. Мужик он был работящий, потому жил неплохо. Когда стали уезжать (вернее, их стали выпускать) евреи, Лёня (жена была еврейкой) решил уехать. Он сам отвечал на то, почему он уехал, всякий раз по-разному, но настоящей причиной, думаю, было его любопытство русского мужика. А любопытство ещё и поддерживалось тогда тем, что лагерник Солженицын стал богат и знаменит, так что все, кто был лагерником, ободрились и преисполнились надежд. Так, говорят, было в Европе, когда артиллерийский лейтенант Наполеон Бонапарт сделал в Революцию молниеносную и блистательную карьеру — в несколько лет стал генералом, а потом Императором. Каждый лейтенант того времени, не только французский, всей Европы, мечтал стать Наполеоном. О наших отечественных декабристах пишут, как о поборниках свободы и республики, но их вдохновляла ещё в большей степени легенда Императора. Кое-кто из них с ним воевал.