Свои

— Вы с Машей знакомы еще по Красногородску?
— Да, — подтвердил я, увидев, что директриса делает подсчеты, я это всегда определял по почти незаметному торможению взгляда и еще менее заметному шевелению губ, это остается с детства, когда учатся считать.
— Но ее дочь — не моя дочь.
— Вы умеете читать мысли?
— Нет, только выражения лиц.
— Я всегда считала, что актеры в основном не очень умны, теперь я переменю свою точку зрения.
Не меняйте. Если есть талант, ума надо немного. Когда я учился в Институте кино, то очень умных актеров переводили на режиссерское или киноведческое отделение. Актеры умны своей наблюдательностью. Они же — лицедеи.
— Маша очень гордится знакомством с вами. Не впрямую, скорее намеками дает понять, что ее дочь от вас. Я-то знаю, что этого не могло быть. Она родила, когда вам было шестнадцать лет.
— Вы хорошо знаете мою биографию.
— Я же голосовала за вас, читала вашу биографию, а у меня, как у экономиста, хорошая память на цифры.
— В принципе ее дочь могла быть и моей дочерью. Я был ее любовником. Но всего один раз. Через неделю она выходила замуж.
Мне директриса нравилась, и я ей хотел понравиться своей откровенностью.
— А как ее дочь? — спросил я.
— Подворовывает по-мелкому. Обсчитывает покупателей. Маша тоже обсчитывает. Но она хороший психолог, она обсчитывает богатых и интеллигентов, а Настя — халда. Она обсчитывает каждого третьего. Я ее уволю.
— Переведите на другое место, где нельзя никого обсчитать.
— В торговле такого места нет. К тому же она с детства усвоила, что каждый вечер надо что-то принести домой. Я своим продавцам никак не могу внушить, что воровать невыгодно. Мы продаем дорого. А если человек платит дорого, он должен быть уверен, что товар качественный и здесь не обманывают.
— Она еще в обучаемом возрасте…
— Нет, — усмехнулась директриса. — Это поколение всегда будет воровать, следующее будет более разумным.
Наш разговор прерывался телефонными звонками, директриса отвечала коротко. Ее ответы сводились к «да» или «нет», которые обрамлялись отработанным до автоматизма «Извините», «Простите», «Не обижайтесь, в следующий раз обязательно». Я подумал, что она могла бы переключить телефон на одного из своих заместителей, но она, вероятно, тоже читала по лицам.
— Извините, — сказала она, — я жду звонка от одного из главных наших поставщиков по опту. Он не решает вопросы с заместителями. Через десять минут в универсаме обеденный перерыв, девочки собирают стол, они хотели бы вас угостить.
— Вы будете? — спросил я.
— Конечно, — ответила она и улыбнулась. Я ей нравился, она мне тоже, но я уже абсолютно точно знал, что у нас никогда не будет романа. Некогда, она, наверное, занята не меньше, чем я; судя по обручальному кольцу, она замужем, и роман с киноартистом ей совсем ни к чему, об этом почти наверняка узнают. Как преступник почти всегда оставляет следы, так и известный артист редко остается неузнанным, и даже если не узнают, то запомнят, есть такая особенность человеческого подсознания — если кто-то видел актера несколько раз, может и не вспомнить, но будет мучиться: где я его видел?
Продавцы собрались в комнате психологической разгрузки. Цветы, аквариумы с разноцветными рыбками, тренажеры, чтобы снять напряжение с мышц ног.
Я запомнил этот стол. На нем было все лучшее, что я видел в витринах универсама. Не обошлось без шампанского. Поднимали тосты за меня, я поднимал за них. Спрашивали об актерах и актрисах, кто с кем живет, кто развелся, кто на ком женился. Обычно на своих выступлениях я отделывался отработанной формулировкой:
— В кино все так часто меняется, а я в Москве уже не был неделю (две недели, три недели), что я не хочу вас вводить в заблуждение. Может быть, это так, как говорите вы, а может быть, и не так, потому что желаемое очень часто выдают за уже осуществленное.
И обычно переходил на себя и рассказывал, на ком, по последним слухам, я был женат, называя разные имена — от Аллы Пугачевой до библиотекаря Насти из Киноцентра. Это всегда вызывало смех.
 
Я и здесь отделался этой формулировкой. Маша сидела рядом со мною, смеялась громче всех, вспоминала, каким драчливым я был в Красногородске, она знала все фильмы, в которых я был актером. Она, наверное, уже давно создала миф о романе с известным киноартистом, рассказывала обо мне, и ей, наверное, завидовали. Вряд ли у кого-то из сидящих здесь продавщиц были такие удивительные романы. Мне хватило бы нескольких реплик, чтобы опровергнуть этот миф, но зачем лишать женщин мифа, к тому же все они — будущие мои избирательницы и будут за меня голосовать, потому что я настоящий мужчина. И, став известным на всю Россию, не забыл о своем юношеском романе. Директриса, поняв мою игру, улыбнулась мне. Умна и наблюдательна, ее надо запомнить, решил я, и когда я снова начну избирательную кампанию, ее надо включить в свою команду: у торгашей всегда были хорошие связи, и эти связи будут работать на меня.
Я уехал и никогда уже больше не был в этом универсаме и больше не видел Маши, которая не наша, и ее очень привлекательной дочери, с которой я бы с удовольствием завел роман, но это разрушило бы мой имидж славного земляка, я сразу перестал бы им быть, потому что роман с дочерью своей любовницы всегда аморален.
А пока я готовился к школьным выпускным экзаменам. Подготовка началась с приобретения костюма. Кроме школьной формы, которую десятиклассники перед окончанием школы почти не носили, у меня, кроме двух курток, одной — сшитой матерью из коричневого вельвета, а другой — из синей плащовки, ничего не было.
В районном универмаге мы с матерью осмотрели костюмы, и я выбрал темно-коричневый в светлую полоску производства ГДР. Для нынешней молодежи расшифровываю: тогда вместо одной Германии соседствовали два германских государства — Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германии. Предстояло выбрать галстук, продавщица предложила светло-коричневый в полоску. В журналах мод мужчина в костюме в полоску всегда носил галстук в клеточку или горошек. Таких в магазине не оказалось, и я выбрал ярко-зеленый, считая, что галстук носят для украшения, а зеленый выделялся на коричневом, как яркая весенняя трава на коричневой после зимы земле. Конечно, и другие выпускники могли купить такие же костюмы, что и случилось: на выпускном вечере нас оказалось пятеро в одинаковых костюмах, к тому же двое последовали совету продавщицы и купили коричневые галстуки в полоску. Они за ужином сидели в разных концах стола и, когда начались танцы, старались танцевать в противоположных углах зала, не решаясь выдвинуться в центр. Мой галстук восприняли с некоторым изумлением. Вера, которая обладала хорошим вкусом, недовольно покачала головой. С этим галстуком я поступал в Институт кинематографии, и меня сразу запомнили, потому что фамилии запоминать трудно, а когда обсуждали, то говорили: «Это тот, что в зеленом галстуке».
Все мои любовные истории к моменту окончания школы тоже закончились. Вера в последние месяцы много занималась и перестала ко мне приходить, и я в последние два месяца не ходил к своей молочнице, а когда зашел, она отвела мои руки.
— У меня есть другой, — сказала она торжественно.
— Кто такой? — спросил я.
— Ты его не знаешь.
— Я всех знаю.
— Из «Сельхозтехники».
Я быстро прикинул.
— Хромой Бубнов, — сказал я. — Он же старый и вдовец, я с его дочерью учусь в одном классе.
— Совсем он не старый. У нас разница в пятнадцать лет, а мужчина должен быть старше. А для его дочери я стану матерью.
— Мачехой, — поправил я. — И ты уже согласилась?
— Согласилась. До него мне никто не предлагал выйти замуж. Использовать меня как женщину все горазды, а чтобы жениться, так никто.
— Ну, ты не права. А как тебя можно использовать иначе, чем как женщину? Ты женщина. Ты замечательная женщина. Ты с ним уже спала?