Свои

В Ташкенте было так жарко, что после съемок я возвращался в гостиницу и ложился на пол в ванной, выложенный кафельной плиткой, и остывал. Вентилятор гнал горячий воздух и не давал прохлады. Этот фильм преследовали неудачи. Режиссер, вялый, медлительный местный русский, обсуждал с оператором планы, которые надо снять, коротко консультировал актеров и уходил в тень. Через несколько съемок режиссер не приехал на площадку, и нам сообщили, что он попал в больницу с обширным инфарктом. Актеры вернулись в гостиницу. Самые опытные из них сразу сказали, что съемки законсервируют и продолжат на следующий год, если режиссер поправится, а если умрет, то назначат нового. Я воспринял это чрезвычайное происшествие почти спокойно. Не могло же мне так повезти! Но мое везение продолжалось. Вечером ко мне в номер позвонила Адия и без всякой подготовки спросила:
— Ты мог бы доснять картину?
— В каком смысле? — не понял я.
— В смысле — режиссером. Ты же в аспирантуре по режиссуре у Афанасия, а его здесь уважают. Директор студии — его ученик.
Я всегда поражался своей особенности почти мгновенно выдавать решение. Адия только произнесла первую фразу, а я уже знал, что соглашусь, знал, какие условия поставлю, примут — хорошо, откажут — все равно соглашусь. В тех эпизодах, в которых мне удалось сниматься во время учебы, я всегда старался понять, почему режиссер принимает то или иное решение. В кино оказалось совсем как в жизни. Кто-то навязывал свое мнение: иногда оператор, иногда актер, а режиссер соглашался или не соглашался. На съемках этого фильма навязывал свое мнение оператор. К своим тридцати годам он уже снял восемь фильмов и относился к режиссеру этого фильма как профессионал к дилетанту, хотя режиссер на студии работал больше тридцати лет, начав с помощника, пройдя все степени подчинения, до второго режиссера включительно, и наконец получил самостоятельную постановку. Не очень веря в собственные возможности, он пригласил молодого, но уже известного оператора с «Ленфильма». И оператор, и московские и ленинградские актеры, и даже я понимали, что славы этот фильм никому не принесет, и рассматривали съемки как возможность заработать. Фильм запустили в производство внезапно, потому что Госкино СССР не утвердило сценарий местного автора. Режиссеры-узбеки не могли быстро собрать киногруппу, к тому же в последние годы они не хотели снимать фильмы о басмачах, где русские всегда побеждали. И на студии нашли местного русского, который всегда был вторым режиссером и стоял в очереди на получение самостоятельной постановки. Он сделал невозможное: нашел сценарий и даже собрал актеров, в основном средних профессионалов, потому что все известные в середине лета снимались в других фильмах. От безвыходности он даже рискнул утвердить меня, совсем неопытного и неизвестного, на одну из трех главных ролей. И я был благодарен ему за это.
— Я сниму этот фильм, — сказал я. — Только у меня есть два условия.
Адия звонила из кабинета директора студии, она замолчала на несколько секунд, по-видимому пересказывая директору студии мой ответ.
— Сейчас за тобой пришлют машину, — сказала Адия. — Спускайся через пятнадцать минут. Черная «Волга».
Я надел чистую белую сорочку с коротким рукавом, повязал темный галстук. Если летом в Москве я видел мужчину в рубашке с коротким рукавом, но при галстуке, это всегда был иностранец. Галстук без пиджака придавал официальность.
— По бабам собрался? — спросил мой сосед по номеру и начальник по фильму: он — старший инспектор уголовного розыска, я — младший.
— По бабам, — согласился я.
— А я по пиву, — сказал он и скорее приказал, чем попросил: — Сходи в буфет за пивом, — и протянул мне трешку.
Завтра ты пойдешь для меня за пивом, решил я, но сегодня, взяв деньги, спустился в буфет и взял ему пива.
Директор студии, полный, грузный сорокалетний узбек не встал, когда я вошел, только кивнул на мое приветствие. Его удивила моя молодость, на съемках для солидности мне накладывали усы. Если он сейчас начнет расспрашивать о моих несуществующих ролях в кино, об аспирантуре, где я не проучился ни одного дня, наш разговор закончится просьбой передать учителю, что его по-прежнему помнят и любят ученики в Узбекистане, и моим отъездом.
 
Я знал, что директор — режиссер, снял несколько исторических костюмных фильмов, о басмачах не снимал, и о современных хлопкоробах тоже — не протест, но определенная позиция. Только догадываясь об этом, я позволил себе строить свои доказательства почти предельно откровенно. Я хорошо пародировал в студенческих капустниках преподавателей киноинститута, и почти всегда с успехом. Представив Афанасия, я начал медленно, слегка растягивая слова и делая паузы:
— Конечно, кино получится. Получится кино, но кому оно принесет радость?.. Никому.
Директор улыбнулся, узнав знакомые интонации Афанасия.
— Опять приезжают двое умных боевых русских и учат, как жить, неглупых, но наивных узбеков, как ловить преступников. Много раз использованный прием.
Кино интересно смотреть, когда есть на кого смотреть. Американцы умеют считать деньги, но кинозвездам они платят миллионы. Есть ли в фильме звезды в главных ролях? В главных ролях нет, но почему-то очень интересные актеры, почти настоящие звезды заняты в эпизодах. Может быть, есть смысл поменять эти роли? — Я сделал длинную паузу и, уже не пародируя Афанасия, продолжал: — Абдуллаев — очень интересный актер, но в основном слушает московских товарищей и молча записывает их малоинтересные соображения и только к концу фильма приглашает к разработке операции опытнейшего полицейского следователя — актера Горшкова, тоже чрезвычайно интересного актера. Он ведь начинал еще в военных фильмах и запомнился зрителям, но после войны остался в Ташкенте, и его мало использовали в кино.
— В русском драматическом театре он самый известный актер, — сказал директор-режиссер. — На него ходят.
— Я видел его только в одной сцене, — продолжил я, — и смотрел на его игру с обожанием. Надо, чтобы этого бывшего полицейского пригласили в самом начале фильма, и драматическое напряжение сразу возрастет. Московские товарищи ему не верят, подозревают, проверяют.
— Переписывать сценарий? — спросил директор-режиссер.
— Не надо ничего переписывать. Мне нужен толковый редактор, который перенесет часть реплик и ролевых функций от московских сыщиков к узбекским, которые лучше знают местные условия, и к бывшему полицейскому, который знает и дореволюционных бандитов, и послереволюционных. Конечно, и моя актерская роль несколько уменьшится. Я проиграю в деньгах.
— В деньгах вы не проиграете, а второе условие? — спросил директор-режиссер.
— Я предполагаю, что мне заплатят часть постановочного вознаграждения, что будет справедливо. И хотя я не проводил подготовительного периода, мне придется снимать две трети фильма, и опять же будет справедливо, если в титрах я буду стоять как режиссер-сопостановщик.
— Начните снимать, — сказал директор-режиссер. — Надо еще убедиться и вам, и нам, что вы сможете стать режиссером-постановщиком. Группа сложная, у оператора очень непростой характер, но я смотрел первый съемочный материал, очень интересно снято. Оператор почти гениальный, и потому я готов заменить кого угодно, но оператора менять не буду.
Директор-режиссер дал мне понять: если между мною и оператором возникнет конфликт, он будет на стороне оператора.
Он почти сказал, что хороший оператор снимет картину и без режиссера.
  
В РОЛИ РЕЖИССЕРА
 
Я спал всего два часа. Большую часть ночи мы с редактором писали роль для бывшего полицейского следователя. Адия утром отвезла новые тексты директору студии.
За мною присылали машину, актеры молча смотрели, как я сажусь в директорскую «Волгу», им, по-видимому, сообщили о моем возвышении.
Снимали в павильоне, в котором был выстроен кабинет начальника ташкентской милиции. Я сидел в комнате режиссера, оттягивая время своего появления в павильоне. Я не знал, с какого кадра надо начинать снимать совсем новую сцену. Адия дважды заглядывала ко мне, показывая на часы, я кивал и тянул. Наконец она не выдержала и сказала: