Забытые смертью
Мужику надоел ее зов. И, набравшись смелости, ответил громко, так, что конь удивился, поверил, что в хозяевах у него мужик был:
— Пошла в жопу! Чтоб больше я тебя никогда не видел, дура!
Ольга злобой зашлась. Но поняла — тут она не у себя дома: в первый раз пинка схлопотала, во второй чего похуже получить сможет и, стеганув коня, поехала в село уже не сожительницей, а бабой-одиночкой.
А через неделю, приехав в село за хлебом, выдержал бригадир натиск Никиткиной бабы. Та к Федору подступила с ружьем сбежавшего мужика. Грозилась пристрелить, как собаку, за то, что он — разбойник и вор.
Уж чего только не услышал о себе Никитин. Окажись у него нервы послабее, не донесла бы баба себя обратно в дом. Уж как ни обзывала, чего ни пожелала, кляла на чем свет стоит. Грозилась засудить и засадить на самую Колыму.
— Что пугаешь, малахольная? Иль тут лучше, чем на Колыме? Да с моей деляны даже смертник смоется. Предпочтет расстрел. У меня все такие, как твой бывший, вкалывают! Потому что жить с тобой все равно что десяток повешений и сто расстрелов пережить. Уж коли мы через такое прошли, Колыма сущим раем покажется. Ты кого-нибудь этим трухнешь. Но не нас! Поняла? Бочка с дерьмом! И отвали, пока не напихал тебе за него и за себя! Не доводи до греха! Слышь, ты, гнилушка вонючая! Брысь! — шагнул, сбив бабу в снег. И, вырвав из рук ее ружье, отнес участковому. Тот понятливо улыбался, приняв боевую единицу.
Федор ничего не сказал полутезке о встрече в селе. Не сознался, отчего до самой ночи дрожали, как в ознобе, пальцы его рук.
«Зачем бередить? Ведь это напоминание не просто расстроит, но и унизит мужика. Ведь жил с нею. Делил хлеб и соль. Было и общее, дорогое. Как и у меня когда-то. Пусть заживает боль от времени. Не стоит сыпать на нее соль», — думал Федор. И от всей встречи лишь главное сказал Никите:
— Ружье твое у участкового. Все в порядке. Он его по акту принял.
Никита приготовился выслушать неприятные подробности. Покраснел. Голову вобрал в плечи. Но Никитин уже отошел от него. И не оглянулся.
Никита вздохнул с облегчением. Молча поблагодарил бригадира за сдержанность.
Через полгода оба мужика уже и сами умели постоять за себя. Окрепнув морально, попривыкнув к работе и высоким заработкам, они и с людьми держались увереннее. Научились отстаивать свое имя и званье не только словом.
Оба спокойно бывали в селе. Не раз. Виделись с бывшими бабами. Те своим глазам и ушам не поверили. Их ли это мужики?
Александр, ко всему прочему, насовсем от выпивки отвык. Его теперь и узнать стало трудно. Загорелый до черноты, он раздался в плечах, стал жилистым, крепким, словно скульптура из красного дерева. Куда делась его анемия, медлительность движений и мысли, словно ветром сдуло. Он быстро соображал. Никитин приучил его и на жестоком морозе спокойно растираться снегом докрасна, делать пробежку перед сном, пить горяченный, «с ключа», чай. Работать по двенадцать, четырнадцать часов в сутки, а спать не более пяти часов.
Так жила вся бригада. Исключений не делали никому.
Конечно, боялся Федор, отправляя в отпуск мужиков.
«А что как не вернутся они в тайгу?»
Но держать без отпуска больше пяти лет — не имел права. Когда они улетали, душа болела: «Вернутся ли?» — и уговаривал себя, что от судьбы никто не уйдет.
Вот и сам… Давно женил Андрея. Целую неделю свадьбу справлял. А на десятый день в тайгу вернулся. Купил в подарок молодым «Волгу». Как и мечтал когда-то. Сам на ней даже не прокатился. Спешил. И сын не стал его удерживать.
Потом два раза на похороны летал. Мать всего на год отца пережила. Но успела увидеть обоих правнуков. Федор боялся малышей на руки брать. Уж слишком маленькими они были.
С невесткой общался мало. Она — всегда в работе, в заботах. Спокойно ни минуты не сидела. Насте куда как легче жилось. Эта и работает, сама детей растит, учится! И всюду успевает. Андрей лишь по магазинам ходит. И то помощь. Времени у них маловато. Видятся лишь ночью, когда у сына нет дежурства.
— Трудно тебе? — спросил как-то невестку. Та не поняла. Улыбнулась, покраснев до ушей. Ей об этом даже думать было некогда.
Сын, конечно, спросил, когда отец вернется домой навсегда.
Федор не стал врать, обещать пустое:
— Если все нормально сложится, заработаю пенсию и приеду. Чтоб в старости не бедствовать и на твоей шее обузой не сидеть. У тебя своих забот хватает. Ну, а я уже и внукам буду нужен. Теперь, пока силы есть, надо их на ноги ставить…
Старший внук, его Андрей назвал Олегом, перед самым отъездом назвал Никитина дедом. Целую неделю учился выговаривать это трудное слово. Картавил, забавно морща лоб и нос. А когда Федор уже с чемоданом к двери подошел, мальчишка как заплачет! И закричал громко, просяще:
— Дед! Деда!
У Федора чемодан из рук чуть не выскочил. Оглянулся с порога. А внук тянет к нему ручонки, зовет, просит вернуться…
«Значит, полюбил меня, непутевого. Признал своим. Ждать будет. Может, этому малышу в жизни светлее будет, может, повезет. Ох как незаметно идут годы. Кажется, только вчера внучок говорить начал. А нынче уже письмо от него пришло. Видно, очень старался. Вон как буквы выводил. Одна к другой», — погладил конверт Никитин и бережно спрятал в карман. Читать его он будет обстоятельно, в палатке. В тепле положено читать дорогие весточки.
Никитин подъехал к берегу. Причалил лодку понадежнее. Взвалил на плечи рюкзак, мешок с хлебом, пошел наверх к теплушке.
— Приехал, Федя! Как хорошо, что вовремя. Тут ребята медведя с испугу убили. Мяса — прорва! На целый месяц хватит. Этот лохмач из берлоги вылезти хотел. Шум ему помешал. Не понравилось. А ребята в это время ель свалили. Придавили насмерть, — встретила Фелисада бригадира. И добавила тихо: — Тут тебя Кокорин ищет. С час назад приехал. На катере. Как вы с ним разминулись, ума не приложу. Вон идет. Чего-то он злой сегодня. По лицу видно.
— Здорово, Федя! — протянул руку и предложил: — Зайдем в палатку, поговорить мне нужно с тобой.
Едва присели, управляющий голову опустил:
— Возьми к себе моего Мишку. После института. Пусть у тебя года два, если выдержит, повкалывает. Сделай из него мужика. Да спесь сбей. Не выделяй его ни в чем.
— Тут не от меня. Как бригада. Дело в том, Евгений Иванович, что он придет в тайгу не по своему, а по вашему желанию. С ним сложно будет. Я никого к себе силой не тащил. Мишка вроде как принудиловку отбывать будет. Ведь не в дом свой, в бригаду взять предлагаете. А тут не я один решаю. Все…
— Тогда поговори с людьми. Я ведь неспроста. Через пару лет — на пенсию. А сына мне в заместители направляют. Так пусть он у вас практику пройдет. Ведь вам с ним работать дальше, — попросил или посоветовал, вздохнув, Кокорин и остался ждать решения бригады в палатке.
Лесорубы оставили работу на несколько минут, обступили Федьку.
— Кого? Мишку Кокорина? Да он тайги в глаза не видел! Пеленки, что ль, за ним стирать будем? Он к комфорту привык. А мы что ему взамен? Он же себе хлеб отрезать не сумеет. А у нас лес валить надо. Кому охота вкалывать на него? Нет! Я не дурной! — отказался одноглазый Леха.
— Дурак ты, Алешка! Иль сам в тайгу к нам спецом пришел? Сколько с тобой цацкались? Научили! А Мишку — сама судьба дает в руки! Что из него сделаем, то и получим, когда он отца заменит. Времени нам маловато отпущено для него. Успеть бы уложиться. Конечно, взять надо! Без сомнений. Чтоб стоял над нами тот, кто работу и жизнь таежную своей шкурой познал. Чтоб понимал все без лишних слов. И не таких к тайге сердцем поворачивали. Этот ей — не чужой. И нам его бояться нечего! Пусть везет Мишку! — ответил за всю бригаду Петрович. И с ним никто не стал спорить. Согласились молча.
Когда Федор вернулся в палатку, Кокорин глянул вопросительно.
— Везите сына! Петрович за него слово сказал. Значит, и опекать станет. Этот — мозг бригады! С ним все считаются. Давайте сына. Ведь всем когда-то придется уходить….