Забытые смертью

— Вы за Машкой присмотрите? — вмиг исчезли слезы с лица бабы. Поверила, успокоилась, ожила Валя.
— Конечно, — пообещал он уверенно.
А через три дня вернулась женщина домой с больным мужем. Его она привезла в повозке к самой калитке. И внесла в дом вместе с Петровичем.
Юрий был реабилитирован…
Он не мог встать на ноги. Ослабевший от голода и болезней, говорил с трудом и очень нуждался в уходе. Если бы не реабилитация, этот человек не дотянул бы и месяца. Живой труп… Он сам не верил в свалившуюся на него свободу и тихо, беззвучно плакал, по-детски беспомощно ловил руку жены, прося прощенья за доставленные заботы и хлопоты.
— Помоги, браток! Если встану, отработаю свое. Нынче, как брат, пойми, — просил Ованеса. И Петрович помогал мужику, как родному, вырваться из лап смерти и болезни.
Он вытаскивал этого человека из беды так, словно был обязан ему жизнью. Ованес не досыпал. Он даже забыл о том, что когда-то строил совсем иные планы в отношении Валентины.
Петрович радовался, когда Юрий впервые встал на ноги и сделал несколько самостоятельных шагов. Даже Клим помогал Юрию передвигаться по дому, оживать.
Валентина теперь ходила по селу, высоко подняв голову.
— Ты глянь на эту вертихвостку! С двумя мужиками живет! Во приспособилась! Бесстыжая! — неслось ей вслед. Но женщина лишь усмехалась.
Эти пересуды и домыслы дошли до ушей Юрия. Пока он нуждался в Петровиче, ничего не говорил ему. Но едва окреп и почувствовал себя мужчиной, начал подозрительно коситься на человека, раздражаться его приходам. И Ованес, заметив эту перемену, решил не навещать соседей и даже Климу посоветовал пореже там появляться.
Все дни он пропадал на работе, чтобы обеспечить жизнь себе и мальчишке. О бабах решил не думать, считая второе невезение роковым.
От Клима он иногда слышал, что Юрий ругался на Валентину за то, что она плохая хозяйка и не умеет быть бережливой, как другие бабы, — не завела вклад. Машку побил за то, что она мало по дому помогает. А потом и вовсе выпивать стал.
Петрович возвращался домой затемно. Лето — пора забот. Работы навалилось столько, что не только о соседях, о себе забывал. Но однажды, придя в дом, застал Клима избитым дочерна.
Сосед постарался. Застал Клима, помогающего дочери в огороде. Ну и сорвался. Много раз выгонял, требовал, чтобы забыл мальчишка порог дома. Но дети продолжали дружить.
— Что нашло на него?! Я ж ничего плохого им не сделал. За что звереет? Мы ж помогали им, — всхлипывал Клим.
Ованес не стал дожидаться утра и пошел к соседу, хрустя кулаками. Но тот лежал в постели пьяный и не узнал Петровича.
Валентина со слезами умоляла простить мужа. Говорила, что нервы его вконец в тюрьме измотаны. Во всех видит плохое, никому не верит, оттого срывается и пьет.
— Не он один войну прошел. Что за мужик, если себя в руках держать не умеет и отыгрывается на мальчишке? Он в чем виноват?
— Простите вы его. Ревнует, дурак. Не верит мне, — призналась баба.
Петрович вышел из дома, кляня судьбу за ее виражи. Утром он взял Клима с собой в тайгу. И мальчишка охотно помогал ему на работе. Вечером, чтобы не идти в село несколько километров, заночевали в будке. А на следующий день к Ованесу приехала милиция.
Далеко не сразу понял Петрович причину визита. Его дотошно расспросили, когда он ушел из дома, почему взял с собой Клима, что заставило ночевать в тайге.
Хорошо, что каждый ответ подтвердили мужики, работавшие рядом.
Оказалось, что именно в эту ночь случился пожар у соседей. Валентина с Марией успели выскочить в окно. Напившийся с вечера Юрий долго не мог сориентироваться в огне. Его вытащили на последних вздохах. Умирая, он стонал и говорил одно и то же:
— Петрович…
Обвинял ли он Ованеса или просил прощенья, никто не сумел понять. Он умер около дома, рухнувшего на его глазах.
Милиция заспешила в тайгу, а пожарный инспектор лишь к вечеру установил причину беды. Пьяный хозяин уснул в постели с горящей папиросой.
Ованес узнал об этом лишь через три дня, когда вернулся домой на выходной.
 
Юрия уже похоронили. Валентина с Машенькой жили в уцелевшем сарае. И сами были похожи на тени. Они не рискнули прийти к Петровичу. Да и Ованес не смотрел в сторону соседского дома. Но Клим внезапно взял за плечо.
— Можно я им хлеба отнесу? — попросил робко.
Петрович изумленно смотрел на мальчишку, робко улыбающегося глазами, заплывшими в синяках. Они еще болели. А Клим уже забыл и простил обиду…
— Позови их. Пусть придут, — согласился Петрович, скрипнув зубами.
Когда соседи вошли, Ованес предложил им пожить в его доме, пока их собственный восстановят. Пообещал, что во избежание сплетен будет жить в тайге, пока соседи не вернутся в свой дом.
— Зачем же так? Разве мало пережито из-за людей? Я бы и в сарае жила. Да вот Машке нельзя. Простынет. За ваше доброе — спасибо. Мы постараемся не мешать, — плакала Валя.
Ночью на кухне они разговорились.
— С чего он пить начал? Да я и сама думала, что с ревности одурел мужик. Хотя причин к тому не было. А тут решила постирать его брюки. Стала вытаскивать все из карманов, чтобы не замочить. Гляжу — письмо. Юрке адресовано. На наш адрес. Стала читать. Оно от жены. Той, что до меня была. Первая. Она звала его вернуться. Домой, — закрыла баба лицо руками и сказала: — Я не знала, что он был женат до меня. И он молчал. Когда нашла письмо, все поняла. Он с нею переписывался после тюрьмы. Она ему простила меня. Так и написала в письме: «На войне чего не бывает. Не знал, говоришь, останешься ли в живых, а она оказалась податливой. Так вот, любовнице это простительно.
А тебе о легкомыслии придется забыть. У нас — семья. Война пусть забудется и навсегда уйдет в прошлое. Я жду тебя мужем, отцом…» Когда я показала это письмо и спросила его, что все это значит, Юрий будто озверел. Кинулся ко мне с кулаками. Но у меня тоже откуда-то силы появились. Отшвырнула его. Велела собираться и уходить от нас. Уезжать навсегда. Ну и назвала его, как заслужил того. Он напился. Наверное, для смелости. Пьяный он совсем мозги терял. И свалился. Я его собрала в дорогу. Все вещи уложила в чемодан. Деньги на билет на столе лежали. Чтобы, проснувшись, ушел без вопросов и объяснений. А он добавил стакан, Я слышала. Сам с собой говорил. Я уснула. Проснулась от удушья. Дыма полная комната. Дышать нечем. Я открыла дверь на кухню. Она уже вся в огне была. Страшно стало. Почему-то подумала, что он специально это сделал, уходя от нас. И даже звать его не стала. Схватила дочь и в окно. Юрия не сразу вытащили из огня. Он обгорел. Весь. Ослеп в пожаре. Водка подвела. Долго не мог протрезветь. Когда хмельная дурь прошла, было поздно.
— А что он говорил, когда его вытащили из дома?
— Вас звал. Смотрел на ваш дом и все повторял: Петрович. Слезы из глаз бежали. Кто ж, кроме вас, мог нам помочь? Может, хотел попросить прощенья или помощи, а может, того и другого. Но вас не было рядом. Он не дожил до возвращенья и плакал, понимая, что времени у него в обрез… А и прощать, и понимать до бесконечности никто не станет. Каждому терпенью есть предел. Да и то сказать надо, когда я стыдила его за Клима, говорила, что вы приходили к нему ночью, он топор возле себя положил. Для встречи… И сказал, что в этом доме либо он, либо вы…
— Запутался мужик. Заблудился сам в себе. Имел счастье. Семью, дочь. И не одну семью. Мог достойно жить. Жаль, что война из него это достоинство выбила, — выдохнул Петрович.
— Ну, долго вы говорить будете? Никакого покоя нет в доме. Уснуть не даете, — вышел на кухню в одних трусишках взлохмаченный Клим. И, оглядев обоих, добавил: — Целая деревня вас давно заженила. А вы все только дружите. Даже я устал ждать, когда вы повзрослеете и насмелитесь. Нет, мы с Машкой столько ждать не будем…
Петрович весь следующий день объяснял Климу его ошибку. Ругал за поспешность и невоспитанность. На все его доводы парнишка отвечал:
— А че ждать? Обе бабы — вдовые, сироты, можно сказать. Мы — тоже. Надо в кучку. Чтоб жить теплее. Обоссысь, кто не понимает! Зачем время тянуть? Кого бояться?