Забытые смертью

Торшин соглашался с ним. И уже не спрашивал жену, любит ли она его, как прежде.
«Чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь», — решил для себя.
И все бы в семье было спокойно. Да вот приехала в село из города новая бухгалтерша.
С высшим образованием, с опытом, она откровенно сказала председателю колхоза, что хочет перевести дух. Немного привести в порядок нервы. Ведь все прежние годы работала в бойких местах на две-три ставки и прилично зарабатывала. Но здоровье не бесконечно. Вот и надумала поработать в деревне, на свежих овощах и парном молоке пожить.
Сказала, что семьи не имеет, а потому время на работу не ограничено. Была ли она замужем или нет, ничего не сказала. Попросила для работы отдельный кабинет. И вскоре приняла бухгалтерию от старого Ивана Семеновича, уходившего на пенсию.
Новую бухгалтершу звали Ниной Николаевной. Но она, знакомясь с конторскими, заявила:
— Я люблю, когда меня называют Инессой. Родители не учли фактора времени и дали примитивное имя. А я не люблю серость. Ни в чем.
Бабы — табельщица, кассирша, бригадиры полеводов — откровенно рассмеялись. Да и было отчего. Новая бухгалтерша была не просто неприятна, а откровенно безобразна внешне.
Двухметрового роста, огненно-рыжая, с одутловатым веснушчатым лицом, мутными серыми глазами и широким ртом, густо накрашенным помадой морковного цвета, с бровями, выщипанными в гитарную струну, она одевалась не по возрасту вызывающе, непривычно для деревенского люда.
В свои сорок с хвостиком носила юбки, выше дозволенного открывающие грубые мослатые колени, яркие кофты с глубоким декольте, из него, как на дрожжах, лезло наружу перекисшим тестом дряблое бабье тело. Морщинистую шею ее украшали крупные красные бусы — дешевые, цыганские.
В обессиленных мочках ушей болтались сережки чуть ли не до плеч.
Она никогда не появлялась аккуратно причесанной. На голове словно воронье гнездо было свито много лет назад.
Председатель колхоза, впервые увидев Нину Николаевну, откровенно сморщился, будто от зубной боли. И только парторг махнул рукой и шепнул на ухо:
— Не в постель ее берешь. Черт с ней. Ну кто к нам в глушь из путевых согласится? Может, как бухгалтер — сильная? Бери! Не то и вовсе без никого останемся. Найдем получше, заменить недолго…
На том и порешили.
Выделили Инессе кабинет и маленькую комнатуху рядом, чтобы было ей где голову приклонить, когда на работе задержаться придется. Назначили зарплату прежнего бухгалтера и старались реже видеться с нею.
Она оказалась шумной, разговорчивой. Любила сальные анекдоты, сама их рассказывала. Знала много скабрезных случаев. И любила слушать деревенские сплетни.
Торшин, впервые увидев ее, брезгливо отвернулся. Непривычно развязной, навязчивой показалась баба.
Он поздоровался с нею кивком головы, назвался. И тут же уткнулся в бумаги. Он даже не запомнил ее имени. Забыл о ней.
Но ближе к полудню Инесса вновь пришла. Оглядела кассира, учетчика, агронома и зоотехника, бригадиров ферм, Торшина и спросила вызывающе:
— Так, кто меня сегодня пригласит к себе на обед?
Люди переглянулись. Никто не ожидал такого вопроса, не думал звать к себе в дом незнакомого человека.
— Ну, чего задумались? Ведь нам с вами годы придется работать вместе. Разве не так? Значит,
лед быстрее надо ломать! Так кому мне первому честь оказать?
Торшин голову в плечи вобрал. Только бы не на него пал ее выбор, и стал лихорадочно искать отговорку. Так не хотелось вести домой это чучело и пугать детей. Да и не заведено было в семье приводить в дом без предупреждения чужого человека.
— Пойдемте ко мне, — решилась учетчица, и Торшин вздохнул с облегчением.
Егор старался не видеть Нину Николаевну. Его раздражал ее лягушачьи широкий морковный рот и глаза, обведенные карандашом. Но она, словно не замечая его отношения, всегда садилась напротив его стола, положив ногу на ногу, да так, что не только колени, а все, что выше, наружу оказывалось, доступным глазу.
Инесса и не собиралась одергивать юбку. И, едва ей стоило уйти, учетчики и бригадиры начинали подшучивать над Торшиным:
 
— Держись, Егор! Охмурить хочет тебя бухгалтерша. Уже заголяется на глазах. А лыбится как! Зубами коленки чешет от нетерпения. Ты, того, не зевай, успокой эту кобылу!
Егор краснел по уши. Злился. А колхозники словно удила закусили. Торшин однажды не выдержал. И оборвал дикий хохот над очередным анекдотом Инессы:
— Хватит ржать! Считать мешаете! Кому охота повеселиться, идите в коридор. Здесь не место для курения и пошлостей! Понятно? — глянул на Инессу.
Но та не смутилась, не обиделась. Погасила сигарету и ответила спокойно:
— Вы очень правильный и добросовестный работник, Егор! Я отдаю вам должное. Но… После двух часов работы каждый имеет право на десятиминутный отдых. Вы им не пользуетесь. Но вокруг вас работают люди. И с ними надо считаться. Кстати, замечание женщине делается наедине, в спокойном тоне, если ее не хотят унизить или оскорбить. Учтите это на будущее. Мы с вами коллеги. Значит, обязаны считаться друг с другом и уважать. Надеюсь, я правильно понята? Человек, даже самый трудолюбивый, производит неприятное впечатление, если он плохо воспитан и груб…
Егор глянул на нее в упор. Молча, взглядом обматерив бабу по-черному. А та спросила как ни в чем не бывало:
— Вы не хотите передо мной извиниться? Что ж, я прощаю вас!
Торшин негодовал. Он отшвырнул бумаги, лежавшие перед ним кипой, на другой конец стола, а Нина Николаевна сказала, рассмеявшись:
— Ну, вот так-то лучше! Я так и знала, что вы хотите чаю! Клашенька, налей Егору. Пусть отдохнет немного с нами! Тем более завтра выходной, сегодня можно немного задержаться, чтобы подбить все счета.
Егору ничего не оставалось, как с идиотским видом согласиться с предложением Инессы.
Еще через неделю она заставила его помочь с годовым отчетом. Торшин сослался на занятость, но тогда Инесса обратилась к председателю, а тому Егор не мог отказать.
До глухой ночи сидел Торшин, обсчитывая затраты и доход хозяйства за год. Полеводы, животноводы, тепличное хозяйство, пасека, механизаторы, стройцех — по каждому человеку делал он выборки. От цифр в глазах рябить начало.
Когда оторвался от бумаг, чтобы перевести дух, увидел — Нина Николаевна что-то бойко подсчитывала на счетах, записывала по журналам данные. Прядь крашеных волос упала ей на лоб, и Торшин увидел открывшуюся седину.
В работе Инесса была совсем не похожа на отдыхающую. Усталая складка прорезала лоб, выдавая пережитое, возраст. Морщины в уголках губ обозначились горестными складками.
«Видно, и эту бабу не обошла беда», — подумалось Егору, и сам себя поймал на том, что разглядывает ее пристально. Она это почувствовала и попросила тихо:
— Егор, дружочек, плесни глоток чаю в стакан, а то мозги уже заклинивает.
Он подал ей чай. Нина Николаевна, поблагодарив, предложила:
— Давай передохнем пяток минут.
Торшин согласно кивнул.
Инесса закурила и открыла форточку за спиной, спросила устало:
— Вы здесь родились? Счастливый человек. Тот, кто родился в деревне, с детства впитал в себя все лучшее. Доброту и трудолюбие, честность и порядочность. Спокойствие и кротость. Вы замечали, что люди всегда соответствуют своим характером месту рождения? Они впитывают в себя его привычки, нрав, обычаи. Даже климат. Деревенские всегда отличаются рассудительностью, чистотой. Им непонятны суета городов, их жизнь.
— Деревенские тоже разные. Нет одинаковых. Есть сходство. Но оно не родство, — не согласился Егор. И добавил: — Мы тоже не всю жизнь в деревне прожили. Многие мужики — воевали, прошли всю Россию. И за границей повидали кое-что. Нас городами не удивить. Да и то, сказать правду надо, в городах нынче половина деревенских осела. Повыучились, теперь работают. Это кому как по сердцу.
— Я о другом, Егор. Я о том, что человека деревенского от городского отличает. Прежде всего — основательность, хозяйский взгляд. Вот этого мало у горожан. Все торопятся, скандалят. Многие не любят и не умеют работать. Мало там таких, как вы, — глянула она в глаза без усмешки.