Забытые смертью

Вскоре и на стол накрыла. Уговорила пообедать вместе. Левон не отказался. Он просидел до сумерок. Ему впервые не хотелось уходить от девчонки. Они говорили обо всем. Просто, без жеманства рассказала Дуся, как жили они с матерью в Заречье. Коротким и чистым был этот рассказ. Девчонке нечего было скрывать, нечего стыдиться.
Рассказал о себе и Левон. Не все, конечно. Лишь то, что не могло смутить, насторожить Дусю. Ему даже удалось рассмешить ее, когда рассказывал ей, как уговаривали его стать директором кладбища.
— Так вам только двадцать три года? А я-то, дурочка, дядечкой вас звала. Думала — старше. Вы не обиделись на меня?
— Дусенька, да если бы обиделся, разве пришел бы к тебе? — взял ее за руки, притянул к себе. Попытался обнять. Но девчонка вырвалась. Обиделась на Левона. Смотрела сердито.
— Не надо сердиться. Я ведь к тебе по-чистому. Хозяйка мне нужна. Жена. И я без матери остался. С отцом живем. Сиротами. Как в берлоге. А ты мне понравилась. Девочка моя! Не откажи. Стань моею! Никогда не обижу. Клянусь своей жизнью, до гроба одну тебя любить стану! Поверь, цветок мой синеглазый! Не смогу я жить без тебя! Ты мне сразу в сердце вошла.
— Не могу. Год по мамане ждать должна! Так положено.
— Сорок дней, лапушка! По мужу или жене — год траур соблюдают. Уж я эти обычаи знаю. По работе своей. Сорок дней подождем. Ну, а сегодня скажи — станешь ли моей? Звать ли мне тебя невестой? Могу ли отца порадовать? Ведь и ему ты понравилась. О себе уж молчу. Отпускать не хотел.
— А почему я? Иль в Родниках никого нет подходящих?
— Ни одна не понравилась. Не по мне они. Что тебе говорить? Сама их видела. Ни одну в дом не привел бы, — соврал Левон.
— Я совсем не знаю вас.
— А что знать хочешь? Спроси. Я весь на виду, как на ладони. Где живу, где работаю, все ты видела. Чего опасаться меня? Ведь не зверь. Люблю я тебя, солнышко мое, — подошел к девчонке, стал перед нею на колени.
— Не надо, Лева, зачем? — подала она ему руки, требуя, чтобы встал.
— Моя? — взял руки Левон. Дуся покраснела. Но не отталкивала, не вырывала, не отказывала. — Девочка моя! Светлая моя! — притянул к себе Дусю, обнял за плечи. Та положила голову к нему на плечо. — Радость моя ненаглядная! — гладил он руки и плечи девушки. Дуся не вырывалась.
Боясь самого себя, уехал из деревни в сумерках. А на следующий день, едва минул полдень, снова в Заречье отправился. По глазам увидел — ждала Дуся. Обрадовалась ему. И Левон, закрыв за собою калитку, поцеловал девчонку в щеку.
Лишь через неделю насмелилась она провожать его на большак. А потом опять ждала. И Левон приезжал каждый день. Когда минул месяц, подал заявление в сельсовет. Регистрироваться решили. Левон уговорил деревенскую власть, и их с Дусей расписали в этот же день.
Они шли по улице за руку. Дуся не скрывала радости. В дом Левон внес ее на руках. Зацеловал девчонку. Та растерялась от ласк. Она робела под его осмелевшими руками, настырным взглядом. Левон был нетерпелив. Он не хотел и не мог ждать дольше.
— Подожди! Надо свадьбу справить, — просила девчонка.
— Конечно, справим. Но ты уже моя жена…
Дуся быстро привыкла к Левону. Знала все его привычки. С одним не могла смириться — с переездом в Родники. Жаль было расставаться с домом, садом. Еле уговорила Левона не продавать. И пустила в него на время дальнюю родню.
Целый год жили душа в душу. Не могли надышаться друг на друга. Отец, глядя на них, довольно улыбался. Дусю дочкой звал. Да и было за что. Как о родном о нем заботилась. А потом вдруг загрустила. Запросилась на работу. Хоть куда-нибудь, чтобы не сидеть без дела.
— Зачем тебе работа? Чего не хватает? Будет ребенок. С ним силы понадобятся. Береги здоровье! — уговаривал Левон.
Но Дуся свое заладила:
— Хоть недолго от кладбища отдохну. Трудно мне о бок с ним постоянно. Дай передышку, — просила она Левона.
И уговорила. Устроилась кассиршей в кинотеатре. Он каждый день встречал ее с работы. Он радовался, как дитя, тому, что его Дуся похорошела и расцвела. Левону весь поселок теперь завидовал. Через полтора года она родила дочь, как две капли воды похожую на Левона. Ее назвали Мананой. Так попросил Иосиф и предупредил, что, пока Дуся не родит внука, он на тот свет не уйдет.
 
Росла Манана. В доме Левона часто слышался смех. Дружно, счастливо жили люди. Словно всю жизнь провели под одной крышей. Но однажды простыла Дуся на работе. Воспаление легких признали врачи и положили в больницу. А через месяц она умерла…
Левон не верил в случившееся. Он стоял у постели жены, когда дежурный врач, тронув за плечо, сказал короткое:
— Крепитесь, Левон. Ваш отец… В общем, он в морге. Не пережил. Инсульт… Ну и учтите возраст… Не выдержало сердце. Спасти не смогли…
Левон и сам плохо помнил, как хоронил жену и отца. Они ушли из жизни слишком поспешно. У Дуси был сложный диагноз. Одно стало понятным: у женщины не выдержали легкие и сердце. Отец и вовсе ушел, не мучаясь. И только Мананка, не понимая случившегося, звала мать и деда. Капризничала. Не хотела спать одна.
Дуся… Ее портрет висел на стене. Левону казалось, что жена улыбается ему, привычно ласково.
Первое время Левон не находил себе места. Пришлось учиться стирать и готовить, мыть полы. Помощница была слишком маленькой. Ей самой покуда нужна была нянька.
Левон не разлучался с дочкой. Он повсюду носил ее с собой. И лишь через год стал водить в детсад.
Женщины с жалостью оглядывались на них. Но Левон никого не замечал: привести дочке мачеху не хотел.
Он боялся за каждый ее шаг. И успокоился, лишь когда Манана пошла в школу. Она росла доброй, работящей, умной и понимала Левона без слов.
Но однажды и она растерялась. Вернулась из школы, а отец за столом сидит. Лицо грустное. Перед ним письмо. Левон уже в который раз перечитывал его и все рассматривал фотографию парня, так похожего на него.
— Это твой брат, Манана. Егоркой его звать. Смотри, какой большой он стал! В мореходке учится. На штурмана. Смелый, наверное…
— А откуда он взялся? Почему никогда о нем не говорил?
— Маленькой ты была.
— Почему он не с нами?
— Зовут к себе. Насовсем. Его отчим ушел к другой женщине. Молодую нашел. А нам, видно, нужно вернуться к старой. Так-то оно надежнее. — Левон взялся перечитывать письмо:
«Я твой адрес узнала по розыску. Не обижайся. Ведь мне от тебя ничего не нужно. Но прошли годы, и Егорка стал совсем большим. Чем старше, тем больше похож на тебя. Этого уже невозможно было не увидеть. И муж тоже понял все. Когда Егору исполнилось десять лет, он ушел от нас к другой женщине, молодому специалисту-зоотехнику. Сказал мне, что хочет иметь родных детей. Я ему не мешала. Тем более что не беременела от него. Уже седьмой год живу одна. Егор во Владивостоке. Учится в мореходке, на штурмана, у него девушка имеется. Может, скоро дедом станешь, если в тебя пойдет.
Черкни хоть, как живешь. Семья, конечно, есть, дети. Счастлив ли ты? Остепенился ль? А то, если есть желание, приезжай к нам. Хотя бы в отпуск! Со всей семьей! Места хватит. Нам есть что вспомнить! За молодость не ругают! Ошибки в ней простительны. Потому что тогда мы были лучше, чем теперь. Ну, а не сможешь приехать иль не захочешь отвечать, пусть останется тебе в память фото и адрес сына. Он знает все. Он поймет тебя. Твоя в прошлом Софка..»
Манана радовалась всему. И прежде всего тому, что они никогда уже не станут жить рядом с кладбищем. Она с восторгом смотрела на самолет, не веря, что улетит на нем далеко-далеко. На другой край земли, где начинается утро.
Левон ни на шаг не отпускал ее от себя. А дочка визжала от восторга, когда увидела из иллюминатора, как взмывает в небо, разрывая облака и тучи, громадная птица — самолет.
Левон сидел, задумавшись. Годы одиночества не прошли даром. Он боялся всего. Он понимал: нельзя ребенку постоянно жить у кладбища, под боком могилы матери. В какой-то момент психика лопнула бы. Не хотел рисковать. Знал по себе: соседство с погостом, как дружба с мертвецом, до добра не доведет, и решил срочно изменить обстановку, пока не поздно, пока сам не свихнулся вконец.