Госпиталь

– Але… Ап!!! – Руки Фриделя на мгновение превращаются в синие локоны пламени. Он переворачивает цилиндр, и на поверхность магического столика высыпаются дымящиеся останки фокусника Белашева.
В ночь на смерть Фриделя мне приснился одноногий мужчина. Он требовал: «Поцелуй – иначе повешусь!»
Я цинично отвечал: «Вешайся!» – Инвалид, с петлей на шее, вскочил на табурет, раскачал его единственной ногой, отбросил. Повис и обоссался. Потом группа людей, похожих на туристов, долго и бесцельно шла вокруг бесконечного водоема.
Напоследок приснилась порхающая женщина. Она дразнила сложенной вчетверо бумажкой, говорила, что это контракт с издательством, желающим иметь со мной дело. И до самого пробуждения я стеснительно подпрыгивал, пытаясь выхватить эту вожделенную бумажку из ее цепких пальцев.
Терек
1
– Глубинин, миленький, не сердитесь, вот вы всегда сердитесь, а лучше послушайте. Угадайте, что означает: «coitus reservatus»? – К Глубинину подкатился ротмистр Необутов. – Умереть от смеха! Половой акт с гондоном! – Модное слово начинало входить в повсеместное употребление.
– Полно вам идиотничать, – Глубинин хранил отрешенно-интеллектуальное выражение лица, – голову бы пригнули…
– Малоумный идиот – от рождения нищий! – расхохотался Необутов. Он из последних сил тянул лямку полкового любимца, балагура и прожигателя жизни. – Или вообразите, Глубинин, что пока тлеет ваша папироса, вы неуязвимы. Папироса – это символ…
– Подите к черту! – Глубинин раздавил папиросу о бруствер.
Ударила артиллерия, и снаряды беспорядочно легли метрах в сорока от окопов. «Через несколько залпов нас накроют», – почти равнодушно подумал Глубинин и, торопясь, полез в карман френча, где мялось последнее письмо Елены Викторовны: «Вы пишете: „Здравствуйте, моя хорошая…“ Три слова. Не являются ли они намеком, что вы у меня третий любовник? Тогда стыд вам, Александр, и позор…»
Глубинин повторно пробежал глазами по строчкам. Текст разбух и приобрел таинственную трехмерность. Из-под каждого знака проглядывал краешек нового смысла, отчего общий, конечный смысл становился множественным и содержал загадку. Глубинина удивило, что прочел он о простых, в сущности, вещах, но умственный образ вещи, преломившись в его сознании, вовсе не походил на оригинал.
Недавно Глубинина контузило. В мозгу возникло некое темное состояние, потом он услышал взрыв и тишину за ним. Звуки отгородились невидимой стеной. Мир представился неживым и плоским, точно нарисованным.
Внутренне подготовившись к возможным расстройствам, Глубинин поведенчески не изменился. Иногда ему думалось, что контузия, наоборот, открыла в нем новые чувственные возможности. Когда он зажмуривался, перед ним распахивалась черная бездна. Зажигались серебряные искры, неслись оранжевые кольца, извивались огненные личинки, из ничего строились сложные геометрические фигуры, разрушались, чернота рассасывалась, и на светлом фоне появлялась Елена Викторовна…
Последние «сеансы» портило присутствие ее мужа. Он, незваный, пробирался куда-то в угол, жестами просил, чтобы на него не обращали внимания, усаживался и доброжелательно наблюдал…
Пару дней назад казачий дозор захватил перебежчиков. По их показаниям, наступление предполагалось в направлении Торговая—Тихорецкая, с ориентировочной датой – начало второй декады февраля.
Рапорта в штаб полка Глубинин так и не отправил. Смутила канцелярская витиеватость и какая-то изощренная заумность, не свойственная его слогу. Он увяз в деепричастных оборотах: «…Упова я на порядочность… что ведется состоятельнее предусмотрительности… в непредвиденных обстоятельствах… доставаясь в удел моих верных правил чести офицера, во исполнении коих, я… в означенной непреложности находясь…»
Пятнадцатого февраля противник начал наступление.
Залп рассыпал шрапнель около окопов.
«Мой ангел покинул меня, я, верно, погибну…» – напевая, Глубинин вытащил портсигар.
– Дайте и мне «Грезы», штабс-капитан, – взмолился Необутов.
– Это табак, ротмистр. Чистый табак…
 
В комнате тогда густо пахло жженой марлей и еще чем-то горклым и приторным. Ни закуски, ни самогона Глубинин на столе не заметил. Лежал распечатанный пакет с травяной трухой.
– Что у вас тут, господа? – Глубинина поразили одинаково одутловатые, с беспокойными зрачками лица сидящих.
– «Принцесса Греза», – вяло сказал кто-то.
– Конопля, – алый кончик папиросы указал на бумажный пакет.
– И как ее употребляют? – Глубинин взял щепотку.
– Курят. Если у вас трубка – набивайте…
– У меня папиросы.
– Тем лучше. Выдуйте табак…
Для утрамбовки зелья использовались винтовочные патроны.
– Теперь шутки Необутова покажутся вам венцом остроумия…
Глубинин впал в дурашливое состояние, хохотал ужасно и вызывающе. Подобное творилось и с остальными.
– Вы, говорят, возите целую библиотеку?
– Пушкина не найдется?
– Я слышал, он славно сочиняет.
– Не читал!
– Господа! Честь имею сообщить вам сведения о поэте. Совершенно серьезно почитая Пушкина образцом, припоэчиваю: Пушкин – Поблядушкин!
Глубинин порывался уйти, но не мог. Ноги вращались вокруг своей оси. Ночью приснился кошмар: бородатый мужик в шинели с огромным щербатым топором гнался, Глубинин убегал, увязая, точно бежал по болоту.
Из компании опробовавших «Принцессу Грезу» после первых боев в живых остался только Глубинин, и пакет достался ему.
– Не побоюсь этого звука, – Необутов искусно издал губами кишечный выхлоп, – нам крышка! Вредный какой! – сказал с досадой Необутов и, оставив Глубинина, переполз к Мишелю и Николаше. – Угадайте, что означает «ejaculatio praecox»? – Мальчики, недавние гимназисты, были удивительно схожи меж собой, сентиментальные и назойливые. – Подсказываю – это то, чего больше всего боятся наши возлюбленные… – интриговал Необутов.
– Красного террора! – отозвался восторженный Николаша.
Глубинин подарил Николаше браунинг и теперь запоздало спохватился: «Такой разве что застрелиться сумеет».
– Преждевременное семяизвержение! – козырнул отгадкой Необутов.
Глубинин спешно дочитывал письмо: «Помните историю о дочке дворника и дочке домовладельца? Невинными крошками они играют, ласкаются вместе и в одиночку. Под влиянием воспитания желание самоудовлетворения у дочки домовладельца пропадает, сознание же создает картину подавленности. У дочки дворника нет конфликта с моральными нормами окружения, нет и вытеснения. Она легко переходит от самоудовлетворения к половой жизни. И что в итоге? Истеричка с высокими духовными запросами и подвальная дура, которая и замуж выйдет, и ребенка родит… Марксисты правы, утверждая, что дворянство, буржуазия выродились как классы. Мы, похотливые, заласкали себя в детстве, потом тщательно обо всем забыли. Но подсознательное не церемонится и губит нас… Глупости! Глупости! Простите, милый Александр, я скучаю, маюсь… Влюбилась! Что тут такого?! Любовь – не порок, но большое свинство… Храни вас Бог…»
– Знаете, Глубинин, у меня есть мечта, – Необутов был бледен, и губы его налились чернильным фиолетом, – в некоторой губернии – публичный дом, и все шлюхи от меня беременны…
Через мгновение Необутову осколком снаряда разнесло череп. Где-то далеко, почти на линии горизонта показалась вражеская пехота.
Глубинин поднялся:
– Предпосылкой развития человека явилось прямохождение. Не ползайте, господа!
С винтовкой наперевес он нескоро пошел вперед, чуть оглянулся. За ним, полусогнувшись, крались солдаты его роты. Глубинин видел узкий участок пространства через пасмурный туман, и этот участок оставался единственно реальным; все остальное теряло объемность, уплощалось до театральных декораций…
Глубинин остановился, не в силах пошевелиться. Мимо пробежал гимназист Николаша с браунингом в вытянутой руке. В другой он держал окровавленную голову гимназиста Мишеля.
2
«Есть я или нет? – гадал Глубинин. Его уложили в телегу. – Я истоньшаюсь, испаряюсь, просачиваюсь сквозь сено. Я затеряюсь в сухих стеблях, никто не найдет, не потревожит…»