Избранные произведения. Дадзай Осаму

Чего же я жду? И не в том ли дело, что я разучилась владеть своими чувствами? «Война, душевное смятение, желание работать, приносить пользу людям», — да ведь я же лгу самой себе! Я просто ищу удобного случая для осуществления своих дерзких замыслов.
Вот я сижу здесь с отсутствующим видом, и никто не знает, какие отчаянные мысли теснятся в моей голове.
Но кого же я все-таки жду? Никакого отчетливого представления об этом у меня нет. Лишь мелькает что-то очень неясное. И все же я жду. С тех пор как началась война, каждый день прихожу на станцию, сажусь на эту холодную скамью и жду. Вдруг кто-то единственный улыбнется и окликнет меня? Ах нет, страшно. Нет, лучше не надо. Я жду не тебя… Но кого же? Мужа? Нет. Возлюбленного? Тоже нет. Друга? Нет, нет. Денег? Тем более нет. Душу умершего? Нет, нет.
Жду чего-то более спокойного, более яркого, светлого и прекрасного. Сама толком не знаю чего. Такого, как весна… Впрочем, нет. Скорее такого, как молодая листва, журчащий по лугам прозрачный ручей… Нет, и это не то. Ах…
И все же я жду. Жду, и сердце трепещет. Мимо торопливо идут люди. Нет, не он, и не он… Прижимая к груди сумку, я жду, и все во мне замирает в ожидании.
Не забывай обо мне. Каждый день я иду встречать тебя на станцию, иду и возвращаюсь ни с чем. Не смейся над глупой двадцатилетней девушкой. Лучше постарайся запомнить. Я нарочно не скажу, как называется эта маленькая станция. Ведь все равно когда-нибудь ты заметишь меня.
  
Жена Вийона
 
перевод Кима Минэ
Меня разбудил громкий звук быстро раздвинутой двери в передней. Но я не встала — я знала, это пришел муж. Он всегда возвращался домой поздно, и пьяным. Тяжело дыша, он зажег в соседней комнате свет и вдруг начал лихорадочно рыться в письменном столе и книжном шкафу, будто что-то искал там. Затем он тяжело опустился на татами, до меня донеслось его прерывистое дыхание. «Что он там делает?» — недоумевала я.
— Это ты? — окликнула я мужа. — Ты голоден? Если хочешь поесть, ужин в буфете.
— Да-а? Спасибо, — неожиданно ласково проговорил он. — Как себя чувствует наш малыш? Температура еще держится?
Этот вопрос удивил меня. Нашему мальчику в будущем году должно было исполниться четыре года, но то ли от недоедания, то ли по причине наследственности — муж мой очень пил, — то ли потому, что мальчик вечно болел, ростом он был меньше двухлетнего ребенка. Он едва умел ходить и почти ничего не говорил, из его ротика вырывались лишь отдельные звуки: ума, ума, ия, ия! Мне казалось, что он слабоумный. Когда я ходила с ним в баню, раздевала и брала его на руки, каким худеньким и некрасивым он выглядел! Жгучие слезы наполняли мои глаза, и я плакала, не стесняясь людей. Кроме того, у него часто повышалась температура или болел желудок. А мужу до этого, казалось, не было никакого дела, он почти не бывал дома, и я совсем теряла голову. Если я говорила ему, что мальчику снова плохо, он равнодушно отвечал: «Да? Надо бы показать его врачу», потом надевал свою крылатку и уходил. Но денег на врача не было, и мне ничего не оставалось, как только лечь рядом с малышом и молча гладить ею по головке.
И вдруг мой муж спросил о здоровье сына? Это было настолько необычным, что вместо радости мною овладело тревожное чувство, словно мороз пробежал у меня по спине. Я настолько растерялась, что не знала даже, что ответить.
— Можно войти? — раздался в этот момент за дверью высокий женский голос.
Я вздрогнула, словно меня окатили холодной водой.
— Добрый вечер, Отани-сан! — проговорил тот же голос более решительным тоном, и я услышала, как заскрипела в передней дверь.
— Отани-сан, вы дома? — в голосе незнакомки послышались сердитые нотки.
Только после этого муж вышел в переднюю.
— В чем дело? — спросил он.
— Как «в чем дело»? — повторила женщина. — Такой приличный дом, а вы занимаетесь воровством! Прекратите эту неуместную шутку и верните, пожалуйста, то, что вы взяли. Иначе я заявлю в полицию!
— Что?! Да как ты смеешь?! Вон отсюда, а то я сам обращусь в полицию!
 
В это время послышался мужской голос:
— Ну, знаете, это уже наглость! Что это за «вон отсюда»! Здорово, ничего не скажешь! Так это, оказывается, не шутка! Как же можно так нахально хапать чужие деньги, это уж слишком! Мы и так натерпелись из-за вас, и вот вы нас отблагодарили. Не думал я, что вы окажетесь таким.
— Это шантаж! — срывающимся голосом крикнул муж. — Убирайтесь вон! Если вам что-нибудь нужно, приходите завтра!
— Ах, вот как! Выходит, вы действительно жулик! Что ж, придется идти в полицию.
Мне стало страшно — в голосе мужчины уже слышалась злость.
— Можете идти! — крикнул муж, но в его тоне не было прежней уверенности.
Я встала, накинула на халат короткое кимоно, открыла дверь в переднюю и поздоровалась.
— Добрый вечер!
— О, это вы, хозяйка.
В передней стояли мужчина и женщина. Мужчине было лет пятьдесят, он был одет в короткое пальто. Он поклонился в ответ на мое приветствие, но его лицо хранило сердитое выражение. Его спутнице было лет сорок, это была худощавая, невысокая женщина.
— Извините, что мы так поздно, — сухо сказала она и сняла с головы платок.
В этот момент муж, быстро надев гэта, попытался выскользнуть на улицу.
— Нет, постойте, вы куда?!
Мужчина крепко схватил мужа за плечо.
— Пусти, а то…
В правой руке у мужа блеснул нож. Этот нож у него всегда лежал в письменном столе. Видимо, его-то он и искал, когда вернулся домой; он, вероятно, предвидел, что дело может обернуться плохо.
Мужчина отступил. Воспользовавшись этим, муж, размахивая руками, словно ворона крыльями, выбежал на улицу.
— Держи вора! — громко закричал мужчина, бросаясь вслед за ним. Но я моментально выскочила в переднюю и, обхватив мужчину руками, задержала его в дверях.
— Умоляю вас, остановитесь! Он может еще ранить вас! Я все улажу сама.
— В самом деле, — сказала испуганно женщина. — Он сейчас словно сумасшедший — еще натворит чего-нибудь!
— Черт возьми! Надо позвать полицию! Больше терпеть нельзя! — как бы рассуждая сам с собой, проговорил мужчина и посмотрел через дверной проем в темноту. Он как-то сразу обмяк.
— Простите меня, расскажите, что случилось? — Я поднялась, вошла в комнату и присела на корточки. — Может быть, я смогу все уладить. Входите, пожалуйста. Правда, у нас такой беспорядок…
Они переглянулись.
— Все равно вы нас не уговорите, — сказал мужчина. — Но все же я вам расскажу, что произошло.
— Пожалуйста, прошу вас, проходите!
— Нам вообще-то некогда, но, видимо, все же… — мужчина стал снимать пальто.
— Пожалуйста, не снимайте. У нас холодно. В доме ничего не топится.
— Тогда извините, что я войду в пальто.
— Вы тоже не раздевайтесь, — обратилась я к женщине.
Мужчина и женщина прошли за мной в комнату мужа.
Крайне запущенный вид комнаты — порванные татами,
поломанная ширма, ободранные обои, обветшалое фусума, неказистый письменный стол и совсем пустой книжный шкаф — по-видимому, чрезвычайно поразил их. Я не могла предложить им ничего, кроме старого дзабутона, из которого местами уже вылезала вата.
— Пожалуйста, возьмите хоть такой. Татами не совсем чистое, — как бы извиняясь, сказала я и снова приветствовала их поклоном. — Я очень рада с вами познакомиться. Право, не знаю, как мне еще извиниться перед вами, мой муж, как я догадываюсь, причинил вам много неприятностей. Да еще угрожал вам. Знаете, он человек со странностями… — проговорила я, но тут какой-то комок подступил у меня к горлу, и я не могла продолжать.
— Простите, хозяйка, сколько вам лет? — спросил мужчина, повернувшись ко мне. Он сидел на подушке, скрестив, ноги, облокотясь руками о колени и подперев подбородок ладонями.
— Мне?
— Да. Если не ошибаюсь, вашему мужу уже лет тридцать, правда?
— Да. А я… на четыре года моложе.
— Тогда вам примерно двадцать… шесть. Как все это ужасно! Такие молодые.