Избранные произведения. Дадзай Осаму

— С добрым утром, отец, — Авасский святой сорвал с головы повязку и почтительно поклонился старику.
— Да-а, — в полном замешательстве пробормотал тот, и на этом они расстались. Разумеется, чудесное исчезновение шишки не могло не потрясти даже такого невозмутимого человека, как Авасский святой, но разве прилично благонравному сыну обсуждать внешность своего родителя? Поэтому он сделал вид, будто ничего не заметил, и молча пошел своей дорогой.
Когда старик добрался наконец до дома, старуха спокойно пробормотала: «Пришел, наконец», — и, даже не поинтересовавшись, где он провел прошлую ночь, заворчала:
— Ну вот, все уже остыло… — и стала собирать на стол.
— Ничего, ничего, ты не разогревай, я так…
Старик, почему-то вдруг засмущавшись, робко присел к столу. Поглощая еду, которую ему подавала старуха, он умирал от желания рассказать о своем невероятном ночном приключении, но старуха была так неприступно сурова, что слова застревали у него в горле, и, уткнувшись в тарелку, он молча ел.
— Шишка-то твоя вроде лопнула, — сказала вдруг старуха.
— Лопнула, — у старика внезапно пропало всякое желание рассказывать о вчерашнем приключении.
— Когда лопнула, небось, вода вышла? — как ни в чем не бывало спросила старуха.
— Вода.
— Ну вот, когда вода накопится, щека снова вспухнет.
— Может, и вспухнет.
И больше в семье старика никаких разговоров о шишке не было.
А надо сказать, что по соседству жил еще один старик с точно такой же шишкой на левой щеке. И для него она действительно была источником страданий. «Эта проклятая шишка всю жизнь мне испортила, все меня презирают из-за нее, издеваются надо мной», — сетовал он, то и дело разглядывая свое лицо в зеркале. Он пытался спрятать шишку в специально для этой цели выращенных бакенбардах, но не тут-то было — она сверкала среди седых волос, как сверкает на рассвете новогоднее солнышко среди волн морских, и еще больше бросалась в глаза. Лицом же и статью этот старик был хоть куда — высокий, с крупным красивым носом и сверкающими глазами. Говорил он важно, двигался величаво — словом, производил впечатление очень рассудительного и мудрого человека. Одевался соответственно. Он имел, по слухам, ученое звание и был довольно богат — да что говорить, нашему старику-пьянице было до него далеко. Все обращались к нему уважительно: «господин» или «учитель», даже те, кто видел его впервые. Короче говоря, это был человек достойный во всех отношениях, и только эта проклятая шишка на левой щеке не давала ему покоя ни днем ни ночью. А жена у этого старика была молодая, лет тридцати шести. Особенной красотой она не отличалась, но была бела лицом, кокетлива, любила поболтать и посмеяться. Была у них дочка двенадцати лет — прелестная девочка, обещавшая со временем стать настоящей красавицей, но дерзкая на редкость. Мать и дочь прекрасно ладили, все время перешептывались и пересмеивались, и в общем, несмотря на мрачный вид хозяина, семья производила приятное впечатление.
— Мам, а почему папина шишка такая красная? Как голова у осьминога. — Дерзкая девчонка, ничуть не смущаясь, говорила все, что ей приходило на ум. А мать не только не пыталась осадить ее, а сама еще подливала масла в огонь:
— А мне кажется, что он просто повесил себе на щеку алый колокольчик.
— Да замолчите же вы, наконец! — сердился хозяин, и, свирепо сверкнув глазами на жену и дочь, вскакивал с места и скрывался в дальней темной комнате. Там в который раз он принимался изучать свое лицо в зеркале, после чего окончательно расстраивался и бормотал: «Проклятущая шишка, чтоб ей пусто было».
И как раз в то время, когда он уже решил, что лучше умереть, чем влачить столь жалкое существование, и готов был отрезать себе шишку кухонным ножом, до него дошел слух, что старик-пьяница, живший по соседству, неожиданно избавился от точно такой же шишки. Однажды под вечер он зашел в хижину нашего старика и услышал от него рассказ о чудесном пиршестве под луной.
УСЛЫШАЛ И ОБРАДОВАЛСЯ: «НУ, СМОТРИТЕ ТЕПЕРЬ У МЕНЯ! ВОТ ИЗБАВЛЮСЬ ОТ СВОЕЙ ШИШКИ…»
 
Надежда придала ему храбрости, а поскольку нынешняя ночь тоже ожидалась лунной, он, словно воин, отправляющийся в поход на врага, грозно засверкал глазами, зловеще искривил губы и пустился в путь по горной тропе. «Была не была, — думал он, — либо я покорю чертей своим мастерством, либо, если, паче чаяния, это не удастся, пущу в ход железный веер — а чего с этими пьяными тварями церемониться?» Итак, решив, что в любом случае победа будет за ним, он зажал в правой руке железный веер и, грозно передернув плечами, зашагал в горы. Когда человек заранее задумывает создать шедевр, творение его чаще всего оказывается весьма несовершенным. Так получилось и с нашим господином. Он слишком тщательно продумал все «па» своего танца и поэтому потерпел полный провал.
Началось с того, что старик торжественно прошел в самый центр круга и, окинув собравшихся гордым взглядом, объявил:
— Теперь разрешите мне, недостойному…
После чего резко взмахнул железным веером, вперил взор в луну, застыл на месте и некоторое время стоял не двигаясь, и фигура его четко вырисовывалась в темноте, словно ствол могучего дерева. Затем он несколько раз притопнул ногой и медленно затянул:
 
 
Пред вами монах [88].
 
Я провожу лето в Ава у Звучащих врат. На берегу залива этого в былые дни пал Тайра славный род, и ныне, с грустью об этом размышляя, влачу часы ночные неизменно на этом диком берегу за чтением священной сутры.
 
Но бдение мое у скал безлюдных,
 
Но бдение мое у скал безлюдных
 
Нарушено вдруг было плеском волн.
 
Чей челн качается у берега морского?
 
Неведомо. Поскрипывают весла
 
Во тьме кромешной у Звучащих врат.
 
Как тихо над заливом этой ночью,
 
Как тихо над заливом этой ночью…
 
Вчерашний день остался позади,
 
К концу идет сегодняшний, и новый
 
Пройдет за ним вослед. Таков удел,
 
Таков удел наш в этом мире грустном…
 
 
Он медленно продвинулся вперед и, устремив глаза на луну, снова застыл на месте.
ЧЕРТИ МОЛЧА ПОДНЯЛИСЬ ОДИН ЗА ДРУГИМ И БРОСИЛИСЬ В ГОРЫ…
— Постойте! — отчаянно завопил старик им вдогонку. — Не убегайте! Куда же вы? Стойте!
— Скорее, скорее, бежим, не иначе это сам Чжун Куй, Изгоняющий чертей [89].
— Да нет же, нет, я не Чжун Куй! — старик пустился за ними. — У меня к вам дело. Я хотел попросить вас избавить меня от шишки.
— Что? Какая шишка? — черти так перепугались, что уже ничего не соображали. — Что такое? Ах да, шишка… Вот шишка, которую мы взяли в залог у старика, что давеча нам плясал. Ценнее у него ничего не было. Но если ты так хочешь, пожалуйста, бери… А на нас не обижайся. От твоего танца весь хмель разом прошел. Отпусти нас, мы уйдем в другое место, и там уж выпьем как следует. Ну пожалуйста, отпусти нас, будь милостив. Эй, кто-нибудь, верните этому страшному человеку его шишку, раз он этого хочет.
И ЧЕРТИ ПРИЛЕПИЛИ ШИШКУ НА ЕГО ПРАВУЮ ЩЕКУ. НИЧЕГО НЕ ПОДЕЛАЕШЬ, ПРИШЛОСЬ СТАРИКУ НЕСОЛОНО ХЛЕБАВШИ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ…
Но, откровенно говоря, все это как-то неудачно вышло. Обычно сказки кончаются тем, что зло наказано, а добро торжествует, а какое же зло совершил этот гордый старик? Вся его вина в том, что слишком уж он разволновался, вот и не смог сплясать ничего веселого. Среди членов его семьи тоже особых злоумышленников не было. Старик-пьяница, его старуха и сын, Авасский святой, и даже черти с горы Мэч — никто из них не причинил никому зла. Зла не было, несправедливости тоже, а люди несчастны. Так что из этой сказки об исцелении старика мудрено извлечь какой-нибудь моральный урок, пригодный для повседневной жизни. И что мне ответить нетерпеливым читателям, которые непременно спросят: «А зачем, собственно, ты написал этот рассказ?» Пожалуй, я отвечу им так: