Избранные произведения. Дадзай Осаму

Я так и не смог произнести вслух эти слова любви, рвавшиеся из моего сердца и обжигавшие губы. Возвышенное чувство, что-то вроде вдохновения, охватило меня в тот миг, ничего подобного мне еще не приходилось испытывать. Светлые слезы мольбы о прощении заструились по моим щекам. А Он уже омывал и мои ноги, старательно, неторопливо и ласково отирал их полотенцем, которым был препоясан. О, какое чувство охватило меня тогда! Да, именно в ту минуту мне, может быть, и довелось увидеть Царствие Божие.
Вслед за моими омыл Он ноги Филиппа, Андрея, потом подошел к Петру Да, именно в таком порядке. А Петр, этот дурак, у которого что на уме, то и на языке, не смог сдержать своего недоумения и спросил, недовольно повысив голос: «Господи, Тебе ли умывать мои ноги?» А Он тихо сказал ему в ответ: «Что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после», — и опустился на корточки у ног Петра. Но этот болван еще больше заупрямился: «Не умоешь ног моих вовек. Я недостоин того, чтобы умывал Ты ноги мои», — и спрятал ноги под себя. Тогда Он, немного повысив голос, сказал решительно и довольно настойчиво: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною».
Испугавшись, Петр склонился перед Ним и взмолился: «Господи! Не только ноги мои, но и руки, и голову».
Услышав эти слова, я прыснул со смеху, другие ученики тоже заулыбались, и показалось, что в комнате на минуту стало светлее. Он тоже улыбнулся и сказал: «О Петр, омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь. И ты, и Иаков, и Иоанн уже чисты, но…» — тут Он выпрямился, и лицо Его страдальчески исказилось, словно мучительная боль пронзила внезапно сердце. Он закрыл глаза: «Надо, чтобы все были чистыми».
Ужас охватил меня. Попался! Это обо мне Он говорит! Он видит меня насквозь, и от Него не укрылись темные мысли, обуревавшие меня еще за минуту до этого. Он разгадал меня и знает, что я замыслил продать Его. Впрочем, может быть, я и ошибался. Конечно же, ошибался. Ведь я уже стал чистым, и душа моя изменилась.
A-а, но Он-то не знает об этом, не знает.
«Нет, нет, ты ошибаешься!» Мое слабое раболепное сердце проглотило этот вопль, подступавший к самому горлу, так же легко и естественно, как проглатывают слюну. Я не смог сказать этого. Ничего не смог сказать. Во мне зашевелилось слабодушное сомнение: может быть, я все-таки так и не стал чистым? И эта низкая мысль в одно мгновение разрослась, уродливая и темная, и наперекор ей взорвалась, извергая пламя, неистовая ярость.
«Нет, так нельзя. Это никуда не годится, — подумал я. — Он же ненавидит меня всей душой. Я должен продать Его, должен! Он умрет. И вместе с Ним умру я». Прежнее решение опять вернулось ко мне, и теперь уже безвозвратно — я стал злым духом мести.
А Он надел одежду свою и спокойно возлег опять, будто и не заметив смятения, за какую-то минуту перевернувшего мою душу, потом, побледнев, тоскливо сказал:
«Знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня учителем и Господом — и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете».
И Он смиренно начал вкушать выставленное угощение, и вдруг опустил голову, и сказал голосом, больше похожим на стон или рыдание:
«Один из вас предаст Меня».
Тут все ученики зашумели, повскакали с мест и бросились к Нему, восклицая: «Не я ли, Господи? Не я ли, Господи?», а Он покачал головой тихо, словно умирающий, и сказал неожиданно отчетливо:
«Тот, кому Я, обмакнув, кусок хлеба подам. Горе тому человеку. Лучше было бы ему не родиться».
И, обмакнув кусок, Он, безошибочно протянув руку, прижал его к моему рту.
И тут ко мне вернулась былая решимость. Мне даже не было стыдно, нет, скорее, я испытывал ненависть к Нему, ненависть к Его запоздалому гневу. Да, вот так выставить меня на посмешище перед учениками — на Него это похоже.
 
Огонь и вода! Судьбы, которым не суждено слиться воедино, — вот что было между нами. Кинуть мне кусок хлеба, словно собаке, — вот она, единственная месть, на которую Он способен.
Ха-ха-ха. Глупец!
Он сказал мне: «Что делаешь, делай скорее!» Я сразу же выскочил из трактира, долго бежал по темной дороге, и вот я здесь, перед Вами.
Не останьтесь равнодушными к моей просьбе! Накажите Его! Как хотите, но только накажите! Можете, поймав, бить Его палкой, раздеть догола, убить. Я больше не могу терпеть, не могу! Я ненавижу Его! Он ужасный человек. Он так мучил меня. Негодяй!
Он сейчас в Гефсиманском саду за речкой Кедрон. Вечеря закончена, и Он вышел вместе с учениками, чтобы помолиться.
Рядом с Ним больше никого нет. Сейчас Его можно схватить очень легко.
А, какая-то пташка расшумелась, до чего же назойливая!
Почему это сегодня ночью мне все время лезут в уши птичьи голоса?
Когда я бежал сюда лесом, там тоже все кричала какая-то птаха: питику, питику…
А ведь говорят, что птицы редко поют ночью.
Мне даже стало интересно, как она выглядит, какое-то детское любопытство одолело, я остановился, вытянул шею и стал всматриваться в ветки…
Впрочем, все это никому не интересно. Простите…
У Вас все готово?
О, как это приятно слышать, как хорошо!
Сегодняшняя ночь — последняя в моей жизни.
Только смотрите внимательно, прошу вас. Я буду стоять рядом с Ним, плечом к плечу. Я специально так стану, чтобы показать Его вам.
Что Вы сказали?
Нет, я не боюсь. Да и не слуга я Ему вовсе! Мы с Ним одного возраста. Приятные молодые люди, да…
A-а, как тягостен голос этой птицы… Надоедливо лезет в уши. И чего это птицы так расшумелись сегодня? Питику, питику… О чем это они?
Что это?.. Деньги? Вы мне их даете?
Ну да, мне. Надо же… Ха-ха-ха!..
Нет, не нужно. Уберите их, ведь Его же еще не поймали. Я ведь совсем не из-за денег пришел. Уберите их.
Ах нет, простите меня, я беру эти деньги. Да! Я же был торговцем. Именно из-за денег Он постоянно презирал меня. Удивительная щепетильность!
Я возьму их. Все-таки я — торговец. Эти презренные деньги — вот моя месть. Что ж, этого и следовало ожидать. Он продается за тридцать сребреников!
Да нет же, я вовсе не собираюсь плакать.
Я не люблю Его. И никогда не любил. Да, я все время лгал Вам. Я следовал за Ним только потому, что хотел денег. Это правда. Сегодня я окончательно убедился в том, что Он не даст мне разбогатеть, и во мне снова проснулся торговец.
Деньги!
Все в мире только деньги.
Тридцать сребреников — как это прекрасно! Я беру их. Я скуп, как любой торговец. Я очень жадный человек.
Да, да, большое спасибо!..
Да, забыл Вам сказать. Мое имя — торговец Иуда.
Хэ-хэ.
Иуда Искариот.
  
«О» — осень
 
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
Профессиональному поэту нужно всегда иметь под рукой заготовки для стихов на разные темы — трудно знать заранее, какие и когда получишь заказы.
Допустим, пришел заказ — «Осень», что ж, прекрасно — выдвинув ящичек с начертанной на нем буквой «О», где хранятся записи к темам «обещание», «облако», «одиночество», «осень», выбираешь нужные и, не торопясь, читаешь.
Вот записано: «стрекоза», «прозрачный»…
Осенью стрекозы становятся необыкновенно хрупкими, плоть их умирает, и чудится — не стрекоза, бесплотный дух ее трепещет в воздухе. Тельце стрекозы в лучах осеннего солнца кажется совсем прозрачным…
Вот еще запись: «Осень — пепел с летнего пожарища», «Выжженная земля»…
И еще: «Лето — яркий светильник, осень — сиротливый фонарь».
А вот записано: «Космея, жестокость».
Как-то раз в загородном ресторанчике, ожидая, пока мне принесут лапшу, я раскрыл лежащий на столике журнал и увидел фотографию, сделанную после сильного землетрясения. Выжженное поле и устало опустившаяся на землю женщина — одинокая фигура в клетчатом платье. Неожиданно в сердце — пронзительная жалость — любовь ли? — смутное желание.