Каждые пятнадцать минут
Эрик не хотел бы делать паузу на этом месте, но молча ждал, потому что понимал, что Максу надо прийти в себя после столь шокирующего признания.
– Ну… как будто мои руки вокруг ее шеи, и я давлю, и давлю, и не могу остановиться, и потом внезапно все кончается… – Верхняя губа Макса приподнялась от отвращения: – Потом… это ужасно… она лежит там мертвая.
– Расскажи мне об этом подробнее. – Эрик ничего не записывал, чтобы не потерять визуальный контакт.
– Да что тут еще-то рассказывать?! – Макс вскинул руки как ребенок, на лице его было написано глубокое раскаяние. – Она мертвая, я ее задушил, и я чудовище, я создал эту жуткую картинку у себя в голове, как показывают в сериалах про убийц или где там еще! Они всегда показывают убитых девушек, актрис. Я никогда бы этого не сделал, я не хочу этого, это только мысли, которые приходят в мою голову, и я не могу ими управлять. Я хочу, чтобы они ушли, но не могу их прогнать. Это ужасно.
– Постарайся успокоиться, Макс. Вдохни, а потом выдохни.
– Я умею дышать!
– Я вижу, что ты расстроен, и понимаю почему. Мысли такого рода расстроили бы любого…
– Они чудовищные! Это самые ужасные мысли на свете! И я не понимаю, почему они у меня появляются, потому что она мне нравится, я никогда бы не причинил ей вреда, она такая милая! – Макс проверил часы. – Подождите. Стоп. Мне нужно остановиться, время пришло. Я даже не глядя могу сказать, что уже почти пятнадцать минут… – Его взгляд сосредоточился на часах, он как будто не видел ничего больше вокруг. – Так… надо подождать еще десять секунд. Вот почему мне нужны именно часы, а не телефон. Это старые часы. Они должны быть точными. Ну вот, время тюкнуть. Ровно пятнадцать минут.
Макс стукнул себя в висок указательным пальцем правой руки, его губы быстро зашевелились, потом он застыл.
– Я теперь называю цвета мысленно. В голове.
Эрик наблюдал за этим ритуалом с сочувствием. Как же это, наверное, было тяжело – вот так рубить свою жизнь, которая должна была бы быть веселой и беззаботной, на маленькие кусочки, планировать свой день таким образом, чтобы все время иметь доступ к часам, двадцать четыре часа, семь дней в неделю! И все время бояться, что кто-то увидит – и тогда это станет твоим ужасным позором.
– Как ты теперь себя чувствуешь?
– Спасибо, лучше, но все равно так себе. – Макс вздохнул. – Это, знаете… временное облегчение. Чуть меньше давит как будто, как будто спустили воду, а она опять начинает накапливаться. Вы должны мне помочь. Вы должны выписать мне лекарства.
– Макс, ты мастурбируешь на нее?
– Доктор Пэрриш, это уже слишком!
– Все нормально, Макс. Все люди мастурбируют.
– Тогда… тогда да. Но мне ужасно неприятно вам об этом говорить.
– Ты во время мастурбации смотришь на ее фотографию? Или на чью-то еще? Или просто думаешь о ней?
– Ну… и то, и другое, да.
– А откуда у тебя ее фотографии?
– Из ее «Инстаграма» и со странички в «Фейсбуке». – Макс снова сцепил руки в замок. – А еще однажды… ну, я … я взял ее телефон.
Эрик почувствовал, как взметнулся вверх красный флажок.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, стараясь говорить как можно бесстрастнее.
– Ну… я как бы взял… да скорее даже украл ее телефон. Она оставила его на работе, на стуле, а я… я его взял. Ее мама потом звонила и спрашивала, не находился ли ее телефон, но я сказал, что нет.
– Значит, телефон у тебя? – Эрику не понравилось то, что он услышал. Это выходило за рамки, а ему не нравилось иметь дело с такими расстройствами, при которых больные посягали на материальные ценности, принадлежащие объекту их маниакальной привязанности.
Он сделал себе пометку.
– Да. – Макс опустил глаза, сдвинул брови.
– И где он теперь?
– У меня в комнате. Спрятан.
– Ты его достаешь и роешься в нем?
– Я… да, рылся. – Макс скорчился в кресле, словно пытаясь спрятаться в его подушках.
– И что ты искал?
– Ее контакты, адреса почты… но потом я перестал. Я боюсь его вернуть, потому что – вдруг она заметит, что я там рылся? Я даже не знаю, зачем… зачем я его взял. Но он у меня.
Эрик сделал очередную запись: «У него ее телефон».
– Рядом с ней твои симптомы усиливаются? Или, может быть, наоборот?
– Нет, все то же самое. То есть – рядом с ней я очень нервничаю, но скрываю это.
– Ты с ней занимаешься?
– Да. Математикой. Я правда думаю о ней, много. Наверное, я на ней зациклен. Вы сможете мне помочь?
– Что ж, я буду счастлив поработать с тобой. Думаю, мы сможем сообща решить твою проблему. Это займет довольно много времени, нам с тобой о многом придется поговорить. И мы используем КПТ [7].
– Это еще что?
– Это такое лечение ОКР, в основе которого лежит техника конфронтации с подавлением тревожной реакции. Я помогу тебе встретиться лицом к лицу со своими страхами и справиться с ними.
– Думаете, это сработает?
– Да, – ответил Эрик.
Он пытался использовать технику погружения, борясь с собственной тревожностью, но в его случае это не сработало: чем глубже он погружался в то, что заставляло его тревожиться, тем сильнее он тревожился. К счастью, для пациентов с ОКР прогнозы были куда благоприятнее.
– А как насчет лекарств?
Эрик действительно беспокоился за этого мальчика в свете неизбежной и скорой смерти его бабушки. Это могло усилить симптомы ОКР.
– Лекарства – это не панацея, тем более что у всех них есть побочные эффекты. Я хотел бы встретиться с тобой завтра – и тогда мы снова побеседуем.
– Завтра? В воскресенье?
– Да, в это же время, ты будешь моим первым утренним пациентом, а потом мы перейдем на посещения два раза в неделю. Ты сможешь это сделать?
– Окей.
– Хорошо, – сказал Эрик, хотя он никак не мог отделаться от мысли об этом телефоне.
Глава 10
Эрик стоял на защитной пленке, которая закрывала пол в комнате его дочери от брызг, и придирчиво осматривал стены, проверяя, высох ли первый слой краски. Стены были розовые, как пяточки младенца, и в комнате пахло латексом – у Эрика этот запах всегда ассоциировался с началом чего-то нового. Лучи послеобеденного солнца освещали комнату, а вентилятор на полу создавал движение воздуха, благодаря которому краска должна была сохнуть быстрее. Сквозь открытое окно из соседней квартиры доносился звук включенного телевизора – там транслировался матч по гольфу.
У Эрика сегодня был длинный день – много пациентов. Но он не переставал думать о Максе. Парень представлял собой типичный случай ОКР, и Эрик знал, как ему помочь, но смерть бабушки, которую парню предстояло вот-вот пережить, сильно усложняла ситуацию. Эта смерть могла вызвать резкое усиление симптомов ОКР Макса, и Эрик хотел стабилизировать состояние мальчика – поэтому и назначил ему сеанс на воскресенье. Эрик немножко волновался и за Рене Бевильакуа, но на самом деле он не думал, что ей грозит какая-то опасность, просто сказывалось его общее нервное напряжение.
Эрик осматривал стены, хотя мыслями был далеко. Он не был уверен, что станет подавать иск о совместном проживании с Ханной, но ему было приятно, что комната дочери преображается. В «Твоем доме» было столько оттенков розовой краски, что любая, даже самая капризная маленькая девочка была бы удовлетворена. Эрик выбрал оттенок «Утренний румянец», предпочтя его «Розовой балерине» и «Примуле». По его мнению, этот оттенок находился где-то между «Примулой» и «Клубничным сиропом».
Эрик провел по стене указательным пальцем, чтобы проверить, высохла ли краска. Краска высохла не совсем, и он понял, что класть второй слой пока нельзя. Тогда он быстро поменял планы и решил съездить за покрывалом и другими мелочами. Выйдя из комнаты, он прошел по коридору и оказался на лестнице. В этот момент зазвонил его мобильник. Эрик вытащил его из кармана и взглянул на экран: звонил Мартин Баумгартнер, его коллега. Эрик ответил: