Предатель. После развода (СИ)

Герман пусть и не был со мной в браке эти два года, но я его все еще считала своим. Да, я его наказывала, держала на расстоянии, огрызалась, отталкивала…
А еще я не позволяла ему оставаться с Афинкой наедине, и у нас в жизни были выходные, в которые он приходил к нам и возился с дочерью под моим зорким контролем.
Он не раз поднимал вопрос того, что стоит доверять ему Афинку хотя бы на ночь, чтобы она привыкала, но я была резко против.
Будь с ней только при мне и без лишних разговоров.
Он был в моей жизни по моим правилам.
Да, не муж официально, без обязательств с моей стороны, но он был. И, видимо, ему надоело.
Надоело и подвернулась милая девчушка, у которой к нему нет обид, претензий, желчи, но есть восторг, какой он сильный, красивый, богатый и серьезный.
А я что?
Я каждым взглядом, каждым намеком говорю ему о том, что кобелина проклятый, но вместе с этим не отпускаю.
И во встречах с Афинкой с моей материнской позиции было много превосходства. Буду честной, я его, наверное, даже наказывала тем, что вечером после того, как он укладывал нашу малышку спать, уходил.
Периодически он порывался то внезапной страстью, то раздражением, то агрессией продавить ситуацию в своих интересах, но я была скалой, которую ничем не взять.
И он уходил.
И да. Да! Да, черт возьми!
Каждый раз я ему показывала, что он потерял меня, потерял семью, в которой есть мама и папа для детей, и не отступала! Я не отступала, не прогибалась и не поддавалась Герману.
Я всегда была категоричной, однако это не помешало мне в свое время ждать от матери того, что она должна простить моего отца за внебрачную дочь на стороне.
Но ведь у моих папы и мамы все было иначе. Верно? Совсем не так, как у меня.
Во мне нет логики. Только эмоции.
— Мудила!
Замолкаю. Затихают щелчки фотоаппарата. Десятки удивленных и настороженных глаза смотрят на меня, и гадают, кого я тут назвала мудилой.
— Это мысли вслух, — встаю и сминаю пустой стаканчик из-под кофе. — Работайте.
Торопливо выхожу из студии. В коридоре с трудом сдерживаю себя от криков и матов.
— Анфиса, — ко мне выглядывает моя испуганная помощница Кариша. — У нас же были планы и вас отснять.
— В жопы все эти планы, — цежу я сквозь зубы и прижимаю пальцы к переносице.
— Что-то случилось?
— Да, — убираю руку с лица и зло щурюсь на Каришу, будто она в чем-то передо мной виновата. — Случился бывший муж.
— Ясно…
— Не бери в голову, — отмахиваюсь и спешно шагаю к выходу, — ты за главную.
Я в дикой панике, потому что понимаю, что Герман теперь вынудит сыграть по его правилам. Мои правила ему не понравились. Он ими наелся, и за все мои перегибы он спросит по полной, а они были. Я же не могу по-другому.
Накрывает страх, что Герман сейчас в детском саду и забирает Афинку вместе с новой любовью.
Мозг рисует яркую картинку, как он усаживает на заднее сидение к Борьке, захлопывает дверцу, вальяжно обходит машину и садится за руль. Целует счастливую Диану, а после они уезжают в неизвестном направлении.
Я должна быть сейчас с Афинкой. Пофиг на все остальное.
Вдруг Герман решит, что именно сейчас самое то познакомить Афинку с “мачехой”.
— Анфиса, — окликает меня Кариша.
— Закончите без меня! Потом собери все шмотки и отвези в офис.
— Но у вас еще встреча…
— Перенеси! Перенеси! — рявкаю я. — Не до блогеров мне сейчас! У меня бывший с цепи сорвался!
Глава 10. Папа и зайчик
— А папа придет?
Афинка сидит на пуфике, а я перед ней на корточках с милым зеленым башмачком в руках.
— Нет, милая… Какой у нас сегодня день?
Меня потряхивает.
— Среда, — неуверенно отвечает Афинка.
— А по каким дням…
— Сегодня хочу, — выпячивает нижнюю губу, раздувает ноздри и сердито повторяет. — Сегодня.
Да что же сегодня за день такой? Вот только говорили про то, какие бывают собачки, а потом Афинку резко переклинило на папе.
— Позови сегодня.
— Финочка, — стягиваю второй башмачок с ее левой ноги, — у папы сегодня сложный день… и… у него сегодня очень серьезный разговор с твоим старшим братом.
 
Молчит. Я поднимаю на нее взгляд в ожидании ревнивых криков, потому что она в последнее время обижается, когда Борька уходит к папе, а ее не берет. Еще несколько месяцев назад не было этих слез, а сейчас есть.
— Позвони папе, — хмурится.
— Давай мы с тобой переоденемся, покушаем…
Я иду на хитрость и хочу за переодевашками и поздним обедом отвлечь Афинку от папули. Потом мы во что-нибудь в увлекательное сыграем.
— Позвони.
Щечки краснеют, реснички вздрагивают, и я понимаю, что ждет меня громкая и отчаянная истерика.
Не имею я никакого морального права отказывать маленькой девочки, которая хочет услышать голос отца, в звонке.
Могу встать в позу, настоять на том, что папа занят, и прожить истерику, стиснув зубы.
— Я позвоню, — вздыхаю и вытаскиваю телефон, — но папа может быть занят, Фина.
Шумно выдыхает и хмурится сильнее.
Можно схитрить. Я могу сделать вид, что звоню папе, но на самом деле наберу свой рабочий номер, который не ответит. Мы послушаем долгие гудки, я скину звонок и печально улыбнусь:
— Видишь, милая, папа занят.
Афинка, может, даже заплачет и это будет еще один шаг в моих манипуляциях, которыми я могу отвернуть дочь от отца.
— Так, — неуклюже подбираюсь к Афинке ближе, чтобы она видела экран телефона. — Позвоним папе.
Касаюсь в телефонной книге строку “Герман”, и на экране разворачивается его контакт с фотографией, которую я никак не могу сменить.
Это снимок сделала я. Тайком и неожиданно, и вышел Герман на фотографии отстраненным, загадочным и хищным. Смотрит в сторону, что-то высматривает внимательным прищуром темных глаз.
Короче, я хотела поставить вместо этой фотографии козла, но не смогла. Сначала не нашла подходящего снимка с козликом, который бы был бы похож на бывшего мужа, а потом сделала вид, что забыла.
— Папа, — шепчет Афинка.
— Держи, — аккуратно вкладываю телефон в ее ручки. — Сама позвонишь папе.
Поднимает удивленный взгляд, а я готова разрыдаться от умиления. Такая сладкая булочка, что так бы и съела.
— Сама? — округляет глаза.
— Нажимай сюда, — указываю острым ногтем на иконку с телефонной трубочкой.
Касается пальчиком экрана и замирает.
— А вот теперь нажимаем сюда, — тапаю по иконке громкой связи.
Афинка сосредоточенно смотрит на экран и внимательно вслушивается в гудки.
Я хочу и не хочу, чтобы Герман ответил.
Хочу, потому что его дочь любит его и скучает по нему.
Не хочу, потому что я вижу в нем врага, которого никак не могу вырвать из сердца.
— Фиса?
Вздрагиваю от холодного голоса Германа, и сердце прыгает в диком кульбите до желудка.
Афинка хихикает:
— Нет.
— Доча?
Голос Германа моментально меняется на удивленный, теплый и ласковый. Закрываю глаза. Раньше и со мной так мурлыкали.
— Нет, не доча, — Афинка смеется, хитро жмурится. — Это не я.
— А кто же? — охает Герман.
Закрываю глаза и медленно выдыхаю. Лучше бы не ответил, блин. Сердце на куски режет бархатным голосом, в котором вибрирует нежность к дочери.
— Зайчик, — смущенно попискивает Афинка.
— А зачем мне зайчик решил позвонить?
— У него секретик, — Афина смущается еще больше.
— Какой? — голос Германа становится вязким и, мне кажется, я в нем сейчас тону. — Какой же секретик у зайчика?
— Зайчик любит папу…
Кусаю внутреннюю сторону щеки до боли, не позволяя себе заплакать.
— А папа очень любит зайчика, — шепче Герман. — Очень любит. И скучает.
Афинка подносит телефон к губам и громко чмокает, посылая поцелуи папе. Никто меня не предупреждал, что мое материнство будет таким. Болезненным и полным отчаянием.
— Ты же мой зайчик, — смеется Герман. — Ты уже из садика, да, вернулась?