Открытие мира

- Уводит... а, хитрая! - воскликнул Шурка с досадой. 
Пошел от малинника прочь, запнулся за моховую кочку и у самой земли увидел гнездышко из сухой травы. В пуху лежали три голенастых, слепых, большеротых птенчика. Они беспрестанно разевали розовато-желтые рты. 
Шурка посмотрел на птенчиков, потонувших в светлом пуху и перышках, посмотрел на тугой клубочек травы, почему-то вспомнил Катькину домушку, и у него пропала досада на пеструю птичку. 
Как-то чувствует себя Растрепа? Не видать ее что-то на перелогах. Наверное, забрела в чащобу, бродит одна-одинешенька и плачет... 
Шурка позвал Анку, и они долго на корточках сидели перед кочкой, не смея дотронуться до гнезда. Поправили каждую лапку мха и отошли на цыпочках. 
- Во-олк! - страшно вскрикнула Анка, перескакивая через куст бело-сизого гонобобеля. Из деревянной чашки посыпалась земляника. 
Шурка струхнул не на шутку, схватился в кармане за спички. 
- Где? Ври! 
- Во-он подбирается... Ай, ай! 
Но это оказалась Быкова собака, бурая, тощая, с облезлым хвостом. 
- Милка, Милка, - поманил ее Шурка. 
Но Милка, видать, сама испугалась больше, чем ребята. Поджав куцый хвост, она перемахнула в два прыжка перелог и скрылась в кустах. 
- Давай искать грибы, - предложил Шурка, пристально вглядываясь в лес и прислушиваясь. 
- Давай. 
Грибам полагалось расти под самыми большими березами и осинами, в глухих, потаенных местах. И Шурка повел Анку в дальний конец Голубинки, в чащу леса. 
Пастух Сморчок рассказывал, что грибы, особенно белые, "коровки", как называли их ребята, не любят человеческого глаза, прячутся от людей во мху, белоусе, под хвоей и старыми листьями. И если найдешь гриб, посмотришь на него и не возьмешь, все равно он больше расти не станет, зачервивеет, сгниет. Вот как гриб не переносит чужого глаза. 
Обо всем этом Шурка рассказал Анке. 
- Ну, попадись мне грибок, я не оставлю, - сказала Анка, отдуваясь от жары и усталости. - Мамка скусную яишню с грибами жарит. Ты любишь? 
- Да. 
- А в сметане? 
- Эге. С картошкой и луком. 
Анка облизала губы. 
- Найдем по грибку - и домой. Я поесть чего-то захотела. Ладно? 
Шурка не ответил, становясь рассеянным. 
Они вошли в чащу, и Анка сразу притихла. Здесь было сумрачно, холодновато. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Трава росла редкая, бледная. Под березами и осинами курчавился мягкий, влажный мох, а под соснами темнели груды сухой, колкой хвои. Появились комары, назойливо запищали над самым ухом. Пришлось отмахиваться веточкой. 
Сумрак сгущался. Каждый сучок под ногой стрелял. Анка вздрагивала, жалась к Шурке, пугливо озираясь. Только на прогалинах, пестрых от теней и солнца, все зеленело, как на перелогах; цвели фиалки, белые и сиреневые, похожие на игрушечные раскрашенные елочки; летали стрекозы-сковородники, блестя своими стеклянными крылышками, порхали бабочки, жужжали шмели, и дышалось легко. 
Грибов что-то не попадалось. Да Шурка не очень внимательно и разыскивал их. Он больше смотрел не под ноги, как полагалось, а по сторонам, вытягивая длинную шею, прислушивался, ускорял шаги, становясь все беспокойнее и беспокойнее. 
- Да куда ты торопишься? - взмолилась Анка, продираясь за Шуркой через густой орешник. - Грибов нету... Тут одни волки. Пойдем обратно. 
- Увязалась, так молчи, - пробурчал Шурка, неизвестно из-за чего раздражаясь. 
Он поднес ладошки ко рту. 
- А-у... Яш-ка-а? 
- А-у-у! - откликнулся неподалеку Петух и засвистел. Отозвались в разноголосицу еще кто-то из ребят. 
Шурка оживился, побежал на свист и крики. 
Возле старой изгороди, за которой шли Глинники и выгон, поджидали Яшка и Аладьины ребята, нагруженные земляникой. 
И почему-то сразу стало мало радости у Шурки, пропало оживление, а беспокойство увеличилось. Он не мог сидеть на изгороди, болтая ногами, как это делали друзья, отдыхая от праведных трудов. Он все бродил, присаживался на жерди и соскакивал, продолжая тревожно оглядываться. 
Ребята хвастались, что выгнали зайца, змею убили, черную, почитай с аршин, а земляникой прямо объелись. Грибов никто не нашел. Судили-рядили: где они могли быть? 
 
- Наверное, грибы съели... волки, - предположила Анка. 
Яшка схватился за живот и покатился по траве. 
- Ой, умру, умру! Ой, ой! - хохотал он, валяясь. 
И Аладьины ребята хохотали над Анкиной глупостью. 
- Где ты видела, толстуха, чтобы волки грибы ели? 
- Ну, не волки, так коровы, - поправилась Анка, сообразив, что хватила через край. - Они, коровы, шляпки жрут, а корешки оставляют. 
- Коровы - другое дело. Да ведь и корешков не видать... И коровы пасутся эвон, на выгоне, не на Голубинке. 
- А где же Колька? - спросил Шурка, не слушая болтовню и говоря не то, что ему хотелось. 
- К отцу, поди, ушел, - равнодушно ответил Яшка. - Слушай, братцы, пройдем еще через-скрозь Голубинку - и на выгон, к Сморчку. Он в дудку даст поиграть. Идет? 
Ребята уходили кто куда, а Шурка не спросил главного, язык не поворачивался. 
Он взглянул на Яшку и, приневоливая себя, как бы между прочим, небрежно заметил: 
- Слушай, как бы не заблудилась эта... Растрепа. - И проворчал недовольно: - Наживешь греха с проклятыми девчонками! 
- Да она на перелогах осталась, - откликнулся Петух. - Ее ремнем от ягод не прогонишь, обжору. 
Шурка закружился по траве и в приливе буйного, необъяснимого веселья проделал самый опасный фокус: раскачал за проволочную дужку банку с земляникой и два-три раза перекинул в воздухе набирушку вверх дном. Ни одна ягодка не упала на землю. 
- Пошляемся немножко - и к Сморчку. Да, Яшка? - крикнул он. 
Он не прочь был развязаться с Анкой, но та прилипла, не отставала. Положим, она не мешала веселиться. Бог с ней, пускай бродит, не жалко. 
На этот раз Шурка двинулся опушкой чащи и грибы искал более старательно. И хотя Лубянка пустовала по-прежнему, веселья не убавлялось. Он прятался за кусты, пугая Анку волчьим воем, гонялся за бабочками, хлестал прутом цветы, свистел и пел все громче и громче, возвращаясь к перелогам. Точно он кому знак подавал: "Иду к тебе! Иду!" 
И вот они, миленькие перелоги, - в белых ниточках березок, в можжухах и малиннике. Выискивая земляничник и еще чего-то, Шурка обежал крайнюю полосу и, совсем не думая о грибах, увидел их. На мшалом пригорке, на самой жаре, расположилась целая семейка молодых подберезовиков. 
- Три... пять... шесть! - шепотом считал Шурка. 
У него задрожали руки. Черноголовые, коренастые, два больших, ровных, остальные меньше и меньше, лесенкой, грибы просились в Лубянку. 
За спиной послышались вздохи и частые шаги Анки. 
Быстро опустившись на коленки, Шурка жадно, обеими руками, потянулся за грибами, невольно кидая взгляды по сторонам - не притаился ли где еще поблизости второй заветный табунок? 
И обомлел... Под кустом вербы лежал на спине Колька Сморчок, а Катька, наклонясь над ним, кормила его ягодами из своей светлой банки. 
Шурка не тронул грибы, встал с коленок и побрел к выгону. Он слышал, как Анка вслед за ним наткнулась на подберезовики, ахнула, взвизгнула от радости, потом запыхтела, умолкла и через минуту догнала его, выхваляясь, что нашла кучу грибов и яишня теперь будет важная. 
- Отвяжись ты от меня... отрава! - зашипел Шурка, не оглядываясь. 
Анка обиделась и отстала, пошла домой. 
Шурка выбрался на дорогу, поплелся по ней, залезая свободной рукой в банку-набирушку. Сам того не замечая, он брал землянику по ягодке, кидал в рот и не чувствовал сладости, так ему было горько, нехорошо... 
Глава XV 
ПАСТУХ СЕРДИТСЯ 
Дорога привела на выгон. 
Был полдень. Коровы лежали пятнистыми буграми в скудной тени обглоданных кустов. Овцы сбились в кучу на самом солнцепеке и казались живой, свалившейся с неба дымчато-седой тучей. Телята и нетели, спасаясь от оводов, забрели по брюхо в глинистое болото и стояли там в молочной воде, обмахиваясь хвостами. Один бык Шалый, гроза ребят, очкастый, блестяще-черный, словно намазанный маслом, бродил по выгону и рыл короткими сильными рогами луговину. Вся земля на выгоне была рябая, в сухих коровьих лепешках и окаменелых отпечатках копыт.