"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)

— Никуда я тебя не отпущу, — вдруг просто сказала Надя и улыбнулась, повернувшись к лейтенанту. — Он богатым будет. Ведь я его не узнала. — И опять к Володе: — Это ты сидел в концерте на приставном стуле в третьем ряду?
— Я, — подтвердил Володя и вдруг по-настоящему обиделся.
«Видела. Не подошла. Не узнала вроде бы... Знаем. Не в первый раз. Улыбайся-ка ты своему лейтенанту, а мне пора».
— Давай раздевайся! — весело приказала Надя. — Я тебя все равно не отпущу. Раз приехал — ты мой гость.
— Да нет, пойду, пожалуй, — все еще пробуя растягивать в улыбке губы, сказал Володя.
Он вспомнил о времени и сразу обрел себя.
— Ты не останешься? — тихо спросила Надя и пристально посмотрела на Володю.
— Нет. — Он выдержал этот взгляд. — Дела.
— У тебя в самом деле срочная работа?
— Да. Очень. Я рано должен быть на участке.
— Тогда я провожу тебя! — вдруг решила Надя и хотела бежать в гардеробную, но Володя удержал ее.
— Не надо, — сказал он.
— Почему? — лицо Нади стало серьезным, строгим.
— Не надо, — повторил он и пожал ей руку. — Прощайте. Идите, Надежда Сергеевна. Вас ждет кавалер.
Надя беспомощно оглянулась на лейтенанта. Тот только удивленно развел руками. В это время хлопнула входная дверь. Володя ушел. Надя постояла, подумала о чем-то, а потом с пасмурным лицом пошла одеваться.
— Я сама оденусь. До свидания, — сказала она лейтенанту.
Дорога до станции показалась Володе недолгой. Он сидел в темной тряском кузове между Сажиным и Булгаковым, думал о том, что произошло в клубе.
Девушки никогда не баловали его вниманием, он давно к тому привык и никогда не относился серьезно к столь обидному обстоятельству. Кратковременные студенческие увлечения быстро проходили, и Володя потом весело рассказывал о своих сердечных неудачах. Приятели беззлобно хохотали, острили, называли тюленем. Володя не обижался. Его влюбчивые сокурсники далеко не все были удачливыми в любви, и эти неудачи воспринимались как нечто неизбежное, само собой разумеющееся.
Другое дело Надя. Несмотря на очевидную ясность, что делать в Медведёвке ему больше нечего, Володе не хотелось мириться с этим. Наоборот, было обидно, что все кончилось так нелепо. Собственно, он понимал, что ничего и не начиналось. Володя ругал себя за дурацкие приставания с приглашениями на танцы, за тот нелепый вид, который придало ему щегольское мокшинское обмундирование, за глупейшее поведение в фойе. Но поправить было уже ничего нельзя, и он только вздыхал да ерзал на скамейке.
— Что с тобой? — добродушно спросил Сажин. — Или заноза кой-куда попала?
— С чего вы взяли?
— Сидишь больно беспокойно.
— Да просто так...
— Не волнуйся. Все будет в порядке. Никуда Мокшин не денется.
— А я и не волнуюсь.
Володя в самом деле не волновался. Когда дом Куницы был оцеплен, а на крыльце затаились Садовников со Стародубцевым, он спокойно подтолкнул Булгакова пистолетом и приказал:
— Давай.
Булгаков втянул голову в плечи, сгорбился, потоптался на месте, а потом решительно махнул рукой и полез на высокую завалинку. Держа пистолет наготове, Володя внимательно следил за ним. У противоположного угла белел полушубок Сажина.
Булгаков потянулся к крайнему окну, еще раз оглянулся, постучал. Володя прижался к воротам. Булгаков постучал еще раз. Володя ничего не слышал, но по тому, как вздрогнул Булгаков, понял, что к окну кто-то подошел.
— Это я, Павло Тарасыч, открой, — тихо сказал коновозчик и спрыгнул с завалинки.
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Стукнула на крыльце открываемая дверь, кто-то ойкнул, что-то упало, и все стихло. Рядом на лесозаводе пели пилы, взахлеб переговаривались пилорамы, а в доме за высоким плотным забором — тишина. Володя спрятал пистолет в карман. За Булгакова он не беспокоился. Долговязый коновозчик боялся темноты и не думал убегать. Он жался к Володе, как пугливый жеребенок к матери.
Клюев открыл со двора калитку и тихо сказал:
— Порядок.
Новгородский и Сажин вошли во двор, вслед за ними Володя ввел Булгакова. Поднялись по скрипучему крыльцу. В обширных темных сенях стало тесно. Новгородский закрыл дверь и включил маленький фонарик. Спросил Булгакова, освещая лежащего на полу связанного человека:
 
— Он?
— А кто еще! Он, гадюка! — Булгаков совсем освоился со своим новым положением, ткнул валенком в перекосившееся от злобы и отчаяния толстое, тонкогубое лицо Куницы.
Тот промычал что-то заткнутым ртом и забился всем своим огромным телом на загудевших половицах.
— Хорош битюг! — процедил сквозь зубы Стародубцев и вдруг изо всей силы ударил кулаком по груди предателя.
Куница ёкнул и сразу затих.
— Прекратить самоуправство, — запоздало сказал Новгородский и приказал: — Заносите!
Куницу поднимать не стали: он был тяжел, не менее десяти пудов весом; его заволокли в избу и положили посреди кухни. Новгородский властным жестом указал Булгакову на дверь. Тот ни о чем спрашивать не стал: вошел, кряхтя, лег на брошенный возле печи полушубок. В доме остались Сажин и Садовников. Остальные вышли. Новгородский замкнул выходную дверь на замок и сунул ключ в карман.
«Все очень просто, — почти весело подумал Володя, когда знакомая пароконная подвода понеслась в сторону Заречья. — Очень даже просто». И впервые за вечер вдруг почувствовал беспокойство за отца.
Над землей царствовала все та же безлунная январская ночь, рядом в розвальнях сидели Новгородский, Стародубцев и Клюев, а вспыхнувшая тревога не угасала. Наоборот, чем ближе подбегали продрогшие лошади к Заречью, тем сильнее становилась эта тревога. Впервые в жизни Володя ясно ощутил, как дорог ему немногословный, суровый отец.
«Ничего не случится. Бывалый старик!» — успокаивал себя Володя, а томительное чувство не проходило.
На окраине села он не выдержал, встал на колени и стал напряженно всматриваться в темноту, в сторону родного дома.
— Что, опять зачесалось? — усмехнулся Клюев.
— А ну тебя! — огрызнулся Володя.
— Кто там? — спросил отец.
— Свои, — чувствуя, как сваливается с души тяжелый ком, откликнулся Володя.
Тихон Пантелеевич открыл дверь. Володя ввалился в сени и, сам не зная, зачем это делает, потрогал отца за плечо.
— Жив-здоров?
— Кой леший со мной сделается...
— Пропусти вслед за мной товарищей, — шепнул Володя. — А потом запрешь сени.
— Кто такие?
— Тихо. Узнаешь. Мокшин дома?
— Спит.
Володя пошел было в избу, но отец ухватил его за рукав.
— Назарка у меня сидит.
Это было неожиданностью. Володя приостановился, потом сообразил.
— Все равно. Пропускай их в сени, а Назара потом выпроводим.
По кухне медленно плыли многослойные облака махорочного дыма. Назар Осинцев, по-домашнему подобрав под себя босые ноги, сидел на лавке и лениво тасовал карты.
— Ха! Явился, — обрадовался он Володе. — Я думал, тебя теперь до утра ждать нечего.
— Куда я денусь, — проворчал Володя, скидывая полушубок.
— Экий франт! — восхитился Назар, оглядывая Володю. — Ради кого ты так вырядился?
— Для себя... — Вспомнив о Наде, Володя помрачнел.
— Ишь ты, надулся сразу! — добродушно хмыкнул Назар. — Ладно, не надувайся. Ни о чем не спрашиваю. Подключайся-ка лучше к компании. В дурака срежемся. А то вдвоем скучно.
— Который час? — намекнул Володя.
— А черт его знает... Мы тут с Пантелеичем дали дрозда!
— Валенки-то хоть подшили?
— Подшили.
Вошел Тихон Пантелеевич, незаметно подмигнул сыну.
— Ну что, втроем срежемся? — весело спросил Назар.
— Да не знаю... Как у нас со временем-то?
— Вот те на! — обиделся Назар. — А сам только что грозился отыграться.
— Ну, вы как хотите, а я спать. Завтра рано вставать, — сказал Володя.
— Ничего себе хозяин! — еще больше обиделся Назар. — Друг называется. Единственный раз к нему в гости пришел, а он рожу воротит.