Нерушимый 9 (СИ)

Гол! 1:4!
— Да, я помню. Правильно ты все рассчитал! Какой выносливый ваш Хотеев! Не устал, а словно сил набрался!
На языке вертелось: «потому что он наш, тоже самородок» — но я промолчал. Да, убийства самородков прекратились, и в том огромная моя заслуга. Семерка еще посетовала, что меня и к награде не приставить. Но слишком уж все было серьезно, и не факт, что взяли всех причастных. Вдруг те, кто затаился, спустя время возьмутся за старое?
— Круто, что сказать! — улыбнулась Рина, провела рукой по моему плечу.
Я смотрел на экран «плазмы» и радовался. Это было как хорошее кино про футбол. Только не кино — настоящая игра. И команда у нас настоящая. Вон как накинулись на Микроба — чуть на флаг его не порвали, но качать не стали, Федор это не любит. Видимо, по привычке комплексует из-за роста. Не будь он на виду, наверное, прибавил бы себе еще пару сантиметров, а так, чтобы не вызывать подозрений, остановился на метре семидесяти четырех.
— Самое сложное у нас впереди, — сказал я.
— Например?
— Например, двадцатого апреля к нам приезжает целый «Спартак»! Вот это будет рубилово! Но к тому моменту мы окончательно сыграемся.
Вспомнилось: пил — и спился, курил — и скурился, играл — и сыгрался.
— Ну а Витаутыч что сказал? — задала главный вопрос Рина.
Стоит ли ей говорить? Я потянулся, чтобы цапнуть очередное кольцо кальмара, и нащупал лишь крошки панировки.
— Я все сожрал⁈ И тебе не оставил?
— Это лучшая благодарность, — улыбнулась Рина. — Так что сказал Витаутыч? Кто… это делал?
— Что мы молодцы, — брякнул я, вытащил из рюкзака глушилку, включил, поставил на журнальный столик напротив дивана и ответил наконец: — Группа одаренных увидела в самородках угрозу. Потому что мы неподконтрольны и неуправляемы. И решили разобраться с проблемой, попутно убрав и тех, кто был неугоден конкретным лицам.
— То есть, проблема не решена? — Рина заглянула мне в глаза.
— Нет. Боюсь, это только часть ее зародыша. Такую проблему нельзя решить. Люди видят и будут видеть в нас угрозу, потому верха и пытаются табуировать тему одаренных. Не без помощи суггестров, надо полагать. Так что пока есть возможность быть в тени — будь. У меня не получилось.
Рина шумно сглотнула слюну, свела брови к переносице.
— То есть, все что мы имеем… Не мы с тобой — страна, достижения, порядок, это суггестия?
Да, Рина. Я видел девяностые. Видел неуправляемую биомассу. Стоит ослабить карающую длань, и прет наружу звериное. Да, большинство все-таки в силах усмирить зверя, но и тех, кто не в силах, хватит, чтобы начался хаос. Можно обложить народ страхами и запретами, а можно установить красные флажки в сознании, отчасти лишив свободы воли одних, которые этого даже не почувствуют, и обезопасить от них других. Что правильнее? Вопрос без ответа.
— Не все, но кое-что — точно, — ответил я и поцеловал Рину.
Она развернулась и, когда я стал отстраняться, притянула меня к себе.
А дальше…
А дальше я снова прочувствовал, что счастье возможно только с равной. Все, что было с женщинами до Рины — выхолощено и двумерно. Как детский рисунок палка-палка-огуречик — и живой осязаемый человек. Наверное, то же испытывала Семерка, которую трясло, стоило ей почуять силу. Но с Юлей не получалось слиться и умножить ощущения, как с Риной. Наверное, потому что природа ее силы другая.
И как жаль, что мало кто (или вовсе никто) не в силах ощутить эту высшую форму проявления любви.
Когда мы лежали счастливые и опустошенные, я думал о том, что ни я никогда не изменю Рине, ни она мне, потому что это не только противоречит нашим принципам, но и бессмысленно. Лучше все равно не будет, а стоит ли рисковать настоящим ради суррогата?
* * *
День выдался солнечный и на удивление теплый, идеальный для тренировки. Еще пара недель, и замелькают в небе стрижи, проклюнутся первоцветы.
Все было штатно: немного физухи — с ней Саныч перестал усердствовать после сборов, потом — специальные упражнения, когда мы, вратари, тренировались отдельно, в том числе на тренажерах для вестибулярки.
 
Саныч вернул Сему Саенко из молодежки и велел мне его натаскать. Потому что, если меня дернут на какой товарняк в составе сборной — да мало ли зачем я понадоблюсь и что со мной случится — а Васенцов травмируется, команда останется без вратаря.
Потом — обед в столовой. Получасовой перерыв мы провели, скучковавшись на трибунах в ожидании двусторонок — уж очень все по солнцу соскучились. Гусак отбился от коллектива, уселся на синее сиденье, нагретое солнцем, скрестил руки на груди и вырубился.
Левашов, с тревогой на него поглядывающий, сказал вполголоса:
— Чет он странный. Глаза красные, кидается на всех. Чуть что, сразу спать.
— Ага, — кивнул Микроб, — еле ползает и тупит.
Видманюк, он же Ведьмак, прошептал:
— Или девка завелась, или шо употребляет.
Я, конечно, знал, что дело в даре: Гусака одолели видения, и он не высыпается — но промолчал. Все более очевидным становилось, что да, дар у него есть, причем более разрушительный, чем у нас всех. И если Витек не совладает с силой, то рискует вылететь из команды, а то и повредиться рассудком. Вот только как ему помочь? Его сила неуправляема и пробуждается спонтанно.
Я все же попытаюсь — ну а вдруг? От родителей он съехал в собственное жилье — никто нам не помешает.
— Наверное, подруга у него, — сказал я.
Левашов тряхнул белыми кудрями.
— Не, я бы знал. Реально стремно за него. Спрашиваю — он это… молчит.
— Кстати да, — кивнул Микроб. — Что-то с ним не то, загрустил наш балагур.
И на меня посмотрел. И все посмотрели. Что я вам, отец-настоятель? Как почувствовали, что только я могу ситуацию разрулить. Пришлось пообещать:
— Поговорю с ним, пока Саныч собак на него не спустил.
— Идет! — прошептал Левашов и рванул будить Гусака.
Витек принялся отмахиваться, задергался. Когда очнулся, провел по лицу ладонями, словно умываясь. И правда ведь можно подумать, что он всю ночь бухал или что похуже.
Однако двусторонки он отыграл достойно. Уже после шести Саныч в раздевалке напомнил: через неделю к нам приезжает «Спартак», нужно сосредоточиться и не забывать об этом ни на минуту.
— Даже когда на бабе лежишь? — съехидничал Колесо.
— Да хоть на двух, а третья сверху! — сверкнул глазами Саныч. — И вообще, бабы пусть подождут, — Он перевел взгляд на Гусака.
— Кто в основном составе? — уточнил Левашов.
— Кто лучше всех себя проявит и будет максимально готов, — припечатал Саныч и напомнил: — Расходимся. Не пьем, не курим, не шляемся, ложимся в десять, чтобы успевали восстанавливаться. Поняли?
Теперь его взгляд остановился на печальном Гусаке, который собрался что-то сказать и уже шевельнул губами, но передумал и отвернулся.
Одевшись, все начали расходиться. Микроб, напевая себе под нос, ждал меня, но вспомнил, что я обещал поговорить с Витьком, и ушел. А я не спешил, уселся на банкетке, поглядывая на Гусака. Он все понял, между нами будто протянулась невидимая веревка, связавшая нас одной тайной. Из раздевалки мы выходили молча, а на улице, в закатных сумерках, он вытащил мобилу и демонстративно переложил в рюкзак из кармана куртки. Я включил глушилку.
— Теперь можно говорить.
Витек будто бы ожил и наконец поделился грузом, который носил все эти дни:
— Это невыносимо. Можешь узнать, что с этим делать? Другие же как-то справляются, а я сплю урывками, вижу всякий бред.
— Например? — уточнил я, направляясь к стоянке.
Дарина закончила работу раньше и ждала в кабинете, я должен был набрать ее, чтобы выходила. Но прежде нужно разобраться с Гусаком.
— Какие-то люди, катастрофы. Война какая-то. Песни дебильные: гундит какой-то дебил, и ничего не понять, а все тащатся. Все настолько явное, что хрен поймешь, реально было, по телеку я это видел или в глюках этих. И они совершенно бесполезные! Я хочу, чтобы они прекратились, или мне хана.