13 причин почему

Это уже восьмой человек в твоем списке, Ханна. Если он пишет стихи, то речь точно не обо мне. Мне на ум приходят всего пять имен.
Я ненавидела поэзию, пока один человек не раскрыл для меня ее ценность. Он рассказал, что поэзия – это загадка. Что читатель должен подобрать код, основанный на жизненных ощущениях и эмоциях.
Поэт назвал машину красной, чтобы провести аналогию с кровью? Яростью? Страстью? Или же слово «красный» просто звучит лучше, чем, например, «черный»?
Я помню это стихотворение. Мы его обсуждали на уроке английской литературы. Тогда еще разгорелся жаркий спор как раз на тему красного цвета. Уже и не помню, к чему мы в итоге пришли.
Тот же человек, который научил меня любить поэзию, объяснил мне, что самой писать стихи – еще большее удовольствие, чем читать их. И сейчас я с уверенностью могу сказать, что лучший способ выразить свои мысли и чувства – это превратить их в стихи.
Или записать на кассеты.
Если вы злитесь, то вам необязательно писать о своей злости, нужно сочинить поэму, наполненную яростью. Так давайте… дерзайте.
Знаю, вы сейчас злитесь на меня.
А когда закончите свое творение, попробуйте представить, что вы только что увидели его в книге и ничего не знаете об авторе. Попробуйте пофантазировать и расшифровать слова. Результат может оказаться впечатляющим… и пугающим. Но это в любом случае будет дешевле, чем прием у психотерапевта.
Я делала это несколько раз… В смысле расшифровывала свои стихи, а не ходила к психотерапевту, как вы могли бы подумать.
А зря, вдруг врач помог бы тебе, Ханна.
Я купила большую тетрадь, чтобы записывать туда свои сочинения. Дважды в неделю после уроков я ходила в «Моне» и сочиняла одно-два стихотворения.
Первые несколько проб пера были, откровенно говоря, неудачными: недостаточно глубокими или тонкими. Слишком прямолинейными. Но тем не менее некоторые получались вполне ничего. Ну, по крайней мере мне так казалось.
Вот и сейчас мне в голову пришло свое самое первое стихотворение, которое я записала в тетрадь. Как я ни пыталась, до сих пор не могу выкинуть его из головы.
Что ж, слушайте и наслаждайтесь… или смейтесь.
Если бы моя любовь была океаном,
Он был бы бескрайним.
Если бы моя любовь была пустыней,
Вы бы увидели только песок.
Если бы моя любовь была звездой,
То ночью было бы светло, как днем.
Если бы у моей любви были крылья,
Я бы парила в полете.
Давайте, смейтесь. Но вы же понимаете, что если бы увидели эти стихи на открытке, вы бы ее непременно купили.
Мою грудь внезапно пронзила боль.
Ожидание того, что я пойду в «Моне» и буду писать там стихи, наполняло мою жизнь смыслом.
Когда происходило что-то забавное, возмутительное или обидное, я думала о том, что из этого могло бы выйти отличное произведение.
Краем глаза замечаю, что Тони направляется к входной двери. Он даже не подошел попрощаться. Странно.
Для меня эти кассеты что-то вроде творческой терапии.
Через окно вижу, как Тони садится в машину.
Рассказывая вам эти истории, я узнаю что-то и для себя. Мне становится многое понятно о себе, о вас. Обо всех.
Он включает фары.
И чем ближе мы к финалу, тем больше связей между событиями я нахожу. Одна история оказывается связана с другой.
Тони заводит двигатель, и «Мустанг» вздрагивает, после чего медленно катится назад.
Возможно, вы заметили какие-то связи, которые не увидела я. Может, вы на шаг впереди меня.
Нет, Ханна. Я пока ничего не понимаю.
И когда я произнесу свои последние слова… хорошо, возможно, не свои последние слова, а заключительные слова на этих записях… это будет одна туго связанная, тщательно продуманная, эмоциональная история. Другими словами, поэма.
Наблюдать за машиной Тони через окно сродни просмотру кинофильма: «Мустанг» медленно пятится назад, уезжая из кадра, но свет от фар не исчезает, как должен был бы. Он просто застыл на месте. Как будто кто-то остановился.
Вспоминая прошлое, я могу сказать, что перестала записывать стихи в тетрадь, когда мне надоело копаться в себе.
Может, он так и стоит где-то «за кадром», чего-то ожидая? Но чего?
Если вы слышите песню, которая заставляет вас плакать, а вы этого больше не хотите, то вы просто выключаете магнитофон. Но вы не можете сбежать от себя. Вы не можете просто взять и выключить себя. Не можете избавиться от роящихся в голове мыслей.
После того как свет фар «Мустанга» исчез, окно кафе из киноэкрана превратилось в обычное стекло. Лишь изредка в нем отражаются блики машин, проезжающих по дороге, тогда свет фар скользит от одного края окна до другого. Единственный постоянный источник иллюминации – блеклый розово-голубой свет в верхнем правом углу. Верхушка неоновой вывески «Крестмонта», сияющая над крышами домов.
О боже. Я бы все отдал, чтобы вернуть то лето. Когда мы оставались вдвоем, нам было легко и хорошо. Мы смеялись, болтали, но когда появлялись другие люди, я почему-то замыкался и смущался. Я не знал, как себя вести.
В крошечном офисе-аквариуме, где я продавал билеты, единственной связью с внешним миром служил красный телефон – без кнопок или диска, просто аппарат с трубкой.
Когда я поднимал трубку, мне отвечала Ханна, и я непременно начинал нервничать, словно она находилась не где-то рядом, а дома.
– Мне нужна мелочь, – говорил я.
– Снова? – спрашивала она.
По ее голосу я всегда чувствовал, что она улыбается. А у меня от таких разговоров каждый раз начинало гореть лицо.
Если честно, то, когда была ее смена, я менял деньги чаще, чем в другое время.
Через несколько минут раздавался стук в дверь, я разглаживал складки на футболке и открывал ее. Ханна попросила меня подвинуться, чтобы войти в «аквариум», где доставала мелочь из жестяной коробки, которую носила с собой, и меняла мои банкноты.
Если не было посетителей, она садилась на мой стул и просила закрыть дверь. Так мы и сидели в моем «аквариуме», на обозрении у всех желающих, как экспонаты в музее. На самом деле дверь мы закрывали только потому, что так предписывали правила, как-никак мы отвечали за деньги.
Как бы мне хотелось сейчас повторить все это.
В эти моменты, хоть и очень редкие, я чувствовал себя как-то по-особенному. Ханна Бейкер проводила свои свободные минуты рядом со мной. А так как мы оба были на работе, никто бы не подумал ничего плохого. Но почему?
Почему, когда кто-нибудь нас видел, я притворялся, что это ничего не значит?
Мне хотелось, чтобы все думали, что мы просто вместе работаем, и ничего больше. Никаких отношений. Почему?
Из-за репутации Ханны. Она меня пугала.
Когда мы вместе были на вечеринке, я хотел сказать ей, что мне очень жаль. Жаль, что я так долго ждал, что я поддался всеобщему влиянию, что я поверил всему, что о ней говорили. Я мог признаться в этом – и ей, и себе. Но я этого не сделал, а сейчас уже поздно.
Я заслуживаю того, чтобы быть в этом списке. Потому что, если бы я не был таким трусом, я бы сказал Ханне, что переживаю за нее. И она, возможно, была бы жива.
Я отворачиваюсь от неонового света за окном.
Иногда я останавливалась в «Моне» по пути домой, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Садилась за столик, делала домашнее задание или просто читала. Но я больше не писала стихов. Мне нужно было отдохнуть… от себя самой.