Сыновья

– Это за моих земляков, мать вашу так! – кричал он, вытирая шашку о бок коня. – Они трое стоили всей вашей красножопой колонны. Это пока задаток – расчёт будет позже.
Селяне, наблюдая за расправой, крестились, отводили в сторону взгляды от катящихся по земле срубленных голов. Оставшихся пленных закрыли в амбар до приезда хорунжего Сотникова.
Александр прибыл с ординарцем Иваном Перепрыгиным и командирами эскадронов дивизиона. Охрана амбара выводила по одному военнопленному. Сотников решил выяснить: нет ли среди них Лазо, и сколько красноярцев попало в плен. Проверяли документы, заносили в списки, спрашивали, сколько выстрелов каждый сделал по коннице, не хочет ли он служить в Сибирской армии.
– Жаль, что среди них нет Сергея Лазо! – сокрушался Сотников. – Хотел бы я с ним сразиться один на один, по-казацки, на шашках. Я ведь у него в большом долгу за мой казачий дивизион, за упразднение Войскового управления, за посрамление чести российских офицеров, за расказачивание.
Самых несговорчивых пленных построили во дворе амбара.
– Иван! – крикнул Сотников. – Отсчитай тридцать человек из этой группы. Остальных в амбар, чтобы свидетелей не было. Вот такие люди пытаются сломать хребет России и разрушить весь уклад сложившейся жизни. До основанья, как в их гимне.
Достал из ножен шашку, взмахнул перед собой, пробуя руку:
– Коня!
Иван подвёл коня. Перепрыгни и командиры эскадронов, не понимая, что задумал хорунжий, с интересом следили за его действиями. Пленные, первыми почуяв расправу, сбились в круг и со страхом смотрели на казачьих офицеров.
– По коням! – дал команду Сотников. – Шашки наголо! Оцепите кругом, чтобы не разбежались!
Офицеры с поднятыми шашками окружили пленных. Сотников на рысях врезался в толпу и начал рубить налево и направо. Послышались крики, стоны и брань. Конь Сотникова ставал на дыбы и опускался, а хорунжий, забрызганный кровью, остервенело рубил. Белой слякотью разлетались мозги, падали с вытаращенными глазами головы. Посреди двора вырастала гора трупов. Те, кто пытался вырваться из кольца, попадали под шашки офицеров. Лужи крови стояли у копыт лошадей. Два разрубленных наискось трупа повисли на заплоте с оголенными белыми рёбрами и вывалившимися наружу внутренностями. Кровь ручьём стекала из переполненных голенищ изношенных сапог. Через десять минут с пленными покончили. И Сотников, и Перепрыгни, и командиры эскадронов отупело отходили от происшедшего. Никто не хотел смотреть в глаза друг другу. Было стыдно и страшно за содеянное. Стыдно, что рубили безоружных. А страшно, что рубили без суда и следствия, и без исповеди. Грех конской подпругой сдерживал совесть верующих кавалеристов, словно хотел оправдать оскверненные души. Они молча крестились и закуривали. Лишь неверующий Александр Сотников, спешившись, ходил взад-вперёд вдоль заплота.
Сегодня его сыну Эрику три года. Вместо того чтобы ласкать, целовать малыша, выпить рюмку водки за его здоровье, он лишил жизни тридцать человек, помешавших праздновать в кругу семьи. Он по-звериному вдыхал запах застывающей крови.
Перепрыгни подошёл к командиру:
– Что, Александр Александрович, тошнит?
– Не тошнит, а пьянит! Всё вокруг, как в тумане.
– Вы покурите! Дым забивает запах крови! – посоветовал ординарец и поднёс папиросу с горящей спичкой.
Хорунжий затянулся раз, другой, третий, плюнул и бросил папиросу. Перед глазами плыли круги. Он вынул из ножен шашку и несколько раз рубанул по заплоту. Рука как бы не отошла от рубки и без его воли наносила удары. Он испугался, схватил её левой и прижал к боку. Судорога дёрнула ещё несколько раз, потом отпустила. И он уронил шашку. Та острым концом вошла в землю, покачивая туда-сюда эфесом с золотым темляком.
Он посмотрел на ординарца.
– Теперь я тебя внятно вижу! Передай похоронщикам, чтобы зарыли в тайге. Да поглубже от зверья и подальше от дорог, – сказал тихим, будто не своим, голосом Сотников. – А этих, – показал он рукой на амбар, – покормить! Кое-кто сгодится для нашей армии.
 
В одной из деревень его дивизион выбил красных. А с ними ушёл сельский фельдшер, который лечил раненых красногвардейцев. Перед Сотниковым предстали жена, дочь и тёща лекаря. Александр Александрович смотрел на заплаканные лица женщин:
– Что же вы теперь слёзы льёте, гражданочки! Вы что, не могли удержать родственника от лечения бандитов?
– Как удержать? Он врачеватель! Его долг помочь страдающему – больному или раненому, независимо, красный он или белый. Все раненые одинаково стонут: хоть большевик, хоть эсер, хоть кадет, хоть беспартийный. Пришли домой, взяли его на прицел и повели лечить.
– А почему он ушёл, оставив население без лечения?
– Вас испугался! Знал, что расстреляете за помощь красным! А красные, если бы он не пошёл с ними, пустили пулю в лоб за дезертирство, хотя он у них не служил, – сказала жена. – А как бы вы поступили на его месте?
– Я бы остался нейтральным! Ушёл бы в тайгу и отсиделся.
– Но он как фельдшер оставался нейтральным и лечил бы и белых, и красных, – ответила жена. – Он не мог оставить свою земскую больницу.
– Значит, вы не признаёте вины мужа? Тогда мы берём вас под стражу, как заложников. И считаем, вы содействовали мятежным красным отрядам. А в условиях военного времени вы подлежите расстрелу! – строго сказал хорунжий.
Тёща лекаря упала на колени:
– Неужели у тебя матери нет, сынок? Почему ты такой жестокосердный? Вы же не должны воевать с беззащитными женщинами!
– Мы воюем со всеми, кто встаёт на нашем пути. И мы покажем в назидание всей деревне, что любая поддержка красных бандитов будет караться расстрелом.
Женщины в один голос завыли, проклиная всё на свете: и фельдшера, и время, когда они приехали в эту деревню, и красногвардейцев, и Белую гвардию.
– Деревня ждала вас! Думали, порядок наведёте. А вы, как и красные: не ваш, стало быть, враг! Почему я должна подчиняться вам или красным, или чехословакам? Как гражданка, должна быть подотчётна только законной власти, а её пока нет! А вы штыками власть не удержите. История давно нас этому учит, а вы её плохо знаете! – дерзко сказала дочь фельдшера.
Сотников понимал, она права. Как права и та часть России, которая ждёт Учредительного собрания. Да он и сам знает, что служит неавторитетному Временному Сибирскому правительству, возглавляемому Вологодским. Его же сегодня-завтра может отправить в отставку Сибирская областная Дума. А он сам депутат её. Но идёт Гражданская война, когда один, оставшийся в живых или прощёный по великодушию, может завтра, не задумываясь, пустить тебя в распыл. В Гражданской войне не бывает прощения.
Он позвал ординарца.
– Подготовь формулировку – и сегодня же в расход. Да подумай, где их можно выставить на глаза всех селян.
На завтра, на площади в центре села, на высоком заплоте были посажены на кол три голые женщины. Селяне собирались толпами, пытались снять трупы, но кавалеристы разгоняли толпу.
– Любуйтесь и мотайте на ус, но снимать запрещено. Пусть сидят три дня за поддержку красных! – крутился у заплота вооружённый всадник.
На второй день эскадрон ушёл, а вернувшийся фельдшер похоронил свою родню и опять ушёл в тайгу к красным.
Через день эскадрон возвратился в село, выкопал из могил трупы и по приказу Перепрыгина снова посадил на те же колья.
Мухи облепляли разлагающиеся тела, ветер разносил смрад по деревне. Селяне шептались о невиданных доселе зверствах Белой гвардии. Александр чувствовал, как ожесточается сердце, как нетерпимее он воспринимает инакомыслие, не прощает тех, кто встаёт поперёк его пути. А как сердце могло полниться любовью к людям, если всё Забайкалье было покрыто сетью застенков, где умерщвлялись люди?
Части чехословацкого корпуса с белогвардейскими войсками Восточного фронта поддержали генерала Семёнова. Под их натиском полки Красной армии тридцатого августа были выбиты из Верхне-Удинска, а двадцать шестого – из Читы. Войска Даурского фронта откатились на восток.