Это лишь игра - 2 (СИ)
Поднимаюсь на второй этаж, там хотя бы значительно тише. Собираюсь уже звонить Викиной подруге, как слышу из приоткрытой двери:
— Викуля, может, тебе водички?
Распахиваю дверь и точно — Вика полулежит на полу ванной, спиной привалившись к стене и низко опустив голову. Волосы свисают на лицо спутанными прядями. Короткая кожаная юбка сбилась кверху, почти до пояса, так, что и ажурные резинки чулок, и стринги — всё напоказ.
Рядом с ней ползает на корточках, видимо, та самая подруга, что мне звонила. Пытается привести ее в чувство. Видел бы эту картину ее папаша…
— Ну что опять надо? — злобно шипит подруга, повернувшись на шум. Однако тут же догадывается, кто я. И начинает смущенно лопотать: — Герман? Вы же Герман? Ой, как хорошо, что вы приехали! Я уже не знаю, что делать… Вике вдруг плохо стало. Сначала она так… перевозбудилась, ее прям колотило всю и дергало. Глаза как безумные были, черные такие… Потом у нее судороги пошли… а сейчас вот без сознания почти…
— Что с ней? Она пила?
— Ну… — подруга замялась, отводя взгляд. — Не только…
Я приподнимаю за волосы лицо кверху. И становится не по себе, аж под ребрами противно засосало. Нащупываю артерию — пульс еле слышен. Кожа бледная, даже синюшная. Губы серые. Лоб покрыт испариной. Глаза стеклянные. Топ на груди мокрый и грязный — видимо, ее рвало.
И сразу вспоминается, как недели три назад я заезжал за Викой в Сильвермолл, где она встречалась с подругами, а потом попросила ее забрать. Мы шли с ней к выходу и случайно столкнулись с Максом Явницким. Поздоровались, обменялись парой фраз и разошлись. А на другой день Макс меня спросил:
— Под чем она у тебя?
— В каком смысле? — даже не понял я сразу.
— Вчера в ТЦ она же явно была загашена чем-то. Ну, не упорота, конечно, но точно чем-то легким закинулась… Так ты реально не заметил? — поразился Явницкий, потом ухмыльнулся: — Ты такие вещи не сечешь, да? Ну, поверь мне, твоя Вика чем-то балуется. Да, блин, какой я ее помню по школе — так вообще не удивлен…
Вика это правда потом яростно отрицала, а мне, по большому счету, было все равно. Конечно, если бы я был к ней хоть немного внимательнее, то заметил бы. Меня же кроме ее отца ничего не интересовало, а ее выходки и перепады настроения я просто игнорировал. И вот теперь она лежит на полу уборной без чувств, накачанная неизвестно чем…
— Что она принимала?
Подруга мямлит что-то невнятное под нос.
— Ну! — прикрикиваю я.
— Кокс… она всего один раз… там парень один нас угостил… говорил, что будет кайфово… что с одного раза ничего страшного… а Вика… она такая расстроенная была вся… ей было очень плохо!
— А какого черта ты скорую не вызвала?
— Я не знала… Она сознание недавно потеряла… Наши сказали, что не надо скорой, что она сама в себя придет… что скорую нельзя, проблемы будут… Вика тоже не хотела, когда еще… ну могла говорить… Так и сказала: «Если что, звони Герману». Я и позвонила…
Не дослушав ее лепет, я подхватываю Вику на руки и, расталкивая всех, в темпе спускаюсь вниз и выбегаю на улицу. Укладываю ее на заднее сиденье. И через минуту срываюсь и несусь на полной скорости к городу. К счастью, уже рассвело и туман почти рассеялся.
23. Герман
Спустя трое суток
— Проходи, — Леонтьев распахивает передо мной дверь кабинета и пропускает вперед.
В его кабинете я второй раз. И опять — по личному приглашению «поговорить с глазу на глаз».
Первый раз, когда состоялось наше личное знакомство, закончился угрозами и требованием оставить его дочь в покое. Сегодня, чувствую, риторика будет кардинально иной.
Хотя три дня назад он из меня чуть душу не вытряхнул.
Ему тогда позвонили из больницы, сообщили, что я привез Вику с передозом. На тот момент она еще была в реанимации, без сознания, и я ждал в больничном коридоре новостей. И вдруг ворвался Леонтьев, обезумевший от страха и ярости, и с ходу набросился на меня.
Вцепился в ворот джемпера, припер к стене и зашипел в лицо:
— Тварь! Ублюдок! Что ты с ней сделал?! Ты дал ей наркотики? Ты?! Конечно же, ты! Доченька моя… глупенькая… Говорил же ей, с каким дерьмом она связалась… Но она не слушала, не верила, выгораживала тебя постоянно… А ты… ты, сволочь, еще ой как пожалеешь! Ты у меня сядешь и не выйдешь… Кровью своей умоешься…
Лицо его побагровело, на лбу вздулась синяя узловатая вена, на губах собрались пеной слюни.
За его спиной маячил какой-то тип в медицинской форме и робко просил успокоиться. А вот его верного телохранителя, без которого Леонтьев из дома не выходит, не было. Видимо, он так спешил после звонка, что забыл о личной безопасности. На самом деле в ту минуту мне его было даже жаль.
Я молча, с непроницаемой миной, выслушал всю эту тираду, убрал его руки от своего горла и пошел к выходу.
— Молись, гнида, чтобы она скорее пришла в себя! — кричал он мне в спину, пока я шел к двери. — И не думай даже прятаться. Из-под земли…
Я уже покинул отделение, а он всё голосил…
Из больницы я поехал к отцу. Но про Вику рассказал ему только спустя пару дней. К тому времени она уже пришла в себя.
Отец сначала, конечно, изумился. Несколько раз переспросил.
— Она что, наркоманка?! Ты серьезно? Это не вброс? Сам видел? Это что же получается — дочь губернатора, так рьяно выступающего за семейные ценности, наркоманка?!
— Не знаю. Не думаю. Я, конечно, плохо представляю себе наркоманов и их образ жизни, но Вика, бывало, сутки напролет находилась рядом со мной. Неотлучно. Так что даже физически она не могла что-то принять, тем более где-то это "что-то" достать… Может, время от времени она и пробовала. Подруга ее вообще утверждает, что впервые.
Про Викино пристрастие к вину я уж не стал упоминать.
— Да плевать! К черту нужна такая чума. Детей нормальных она тебе не родит, а даже если и родит, будет потом как твоя мамаша. Однако я не ожидал… — хохотнул отец. — Никак не ожидал такого поворота. Эта Вика такой миленькой казалась. Слушай, Герман, так это ж козырь! У Леонтьева выборы на носу, он там такую программу задвигает, а у самого дочка чуть кони не двинула от передоза. Ты, надеюсь, заснял ее в таком виде?
— Конечно, нет, — воззрился на него я тоже с удивлением.
— Это зря, — досадливо причмокнул отец.
— Она там лежала умирала, а я бы ее стоял снимал, ты так себе это представляешь?
Отец лишь хмыкнул.
— Хотя… снимал или не снимал, Леонтьев-то этого не знает, так? Он думает, что сейчас быстро заметет все следы. И в больнице наверняка всех уже подкупил и рты заткнул, чтобы, не дай бог, не всплыло, с чем туда его дочь загремела. И шарашку ту, где она упоролась, скорее всего, уже перетряхнули и всех прижучили, а тут ты… То есть мы… — вдохновился отец. — Сейчас немного переждем, все уляжется, и можно ему предъявить…
— Ничего предъявлять я не буду. И ты не будешь. И вообще про это молчи.
— Почему? Да ты чего, Герман? Это ж такой шанс… такой компромат на нашего чистюлю и борца за нравственность.
Отцу невозможно объяснить, что у меня не получается относиться к Вике как прежде, когда я только-только всё это затеял. Тогда я ее даже не воспринимал как человека. Просто средство для достижения цели. Ничего личного. Даже секс между нами был чистой механикой. Но сейчас всё не так. Как бы она меня ни раздражала, ни бесила, а порой и ни отвращала, но она живая. И, в общем-то, ни мне, ни отцу ничего дурного не сделала. Мне ее жалко, и отмахнуться от этого чувства не выходит.
Но для отца это не аргумент, естественно.
— Да какой это компромат? — поморщился я. — Это же не сам Леонтьев там валялся с передозом. Да и вообще — это мелко. Леонтьев, конечно, и сам так же думает, мол, это стыд-позор и конец репутации. И надо это любыми способами скрыть. Но на самом деле такое ему никак не навредит, максимум — слегка потреплет нервы. Более того, этот эпизод вообще можно обернуть в его пользу при грамотной подаче. Изобразить на публике отцовское горе, показать, как он борется за жизнь любимой дочери, попавшей под дурное влияние. Так он только станет ближе и понятнее народу. Для них он уже будет не зажравшийся чинуша, у которого не жизнь, а сказка, а обычный человек с такими же проблемы, как у всех. А народ у нас жалеть любит. Так что нет, сливать Вику — это не вариант, если ты хочешь с ним расправиться, а не просто подразнить.