Это лишь игра - 2 (СИ)

Ее прерывает стук в дверь. Вика резко вскакивает. Я тоже отхожу от нее и сажусь в кресло.
— Кто там еще?! — зло выкрикивает она.
— Извините, — в комнату заглядывает горничная. — Игорь Юрьевич просил…
— Сгинь! Дура!
Горничная бросает на Вику испуганный взгляд, еще раз извиняется и, пятясь, быстро закрывает дверь.
Вика поворачивается ко мне. Хищно улыбнувшись и закусив нижнюю губу, начинает подбираться ближе, красноречиво покачивая бедрами.
Когда-то давно, еще в самом начале наших отношений, была у нас такая забава: она изображала стриптиз, ну а я, понятно, её клиента. Тогда мне такое, может, и нравилось, но сейчас… сейчас хочется просто встать и уйти.
Она останавливается передо мной в паре шагов, широко расставив ноги, и расстегивает на блузке пуговицу за пуговицей. Скидывает на пол. Затем вышагивает из брюк и остается в одном белье. С небольшой заминкой снимает бюстгальтер и бросает мне. Я откладываю его на подлокотник и приподнимаюсь с кресла, но Вика делает рывок навстречу и толкает меня обратно. Придвигается вплотную и упирается коленом в пах. Затем спускается на пол у моих ног.
— Вика, встань, — прошу ее. — Ничего не будет.
Она меня не слышит. Ведет ладонями по внутренней стороне бедер и смыкает их у ширинки. Убираю ее руки и закидываю ногу на ногу.
— Вика, ты вообще понимаешь меня?
— Нет, не понимаю! — поднимается она. — Почему ты смотришь на меня так?
— Как?
— Как будто я какая-то старая жирная шлюха… с целлюлитом и бородавками и домогаюсь тут до тебя… А я — твоя невеста, между прочим. Я — молодая, красивая, здоровая девушка. Я почти месяц не трахалась! Я хочу нормального, хорошего секса. Со своим женихом, между прочим!
— Прости.
— Что? Что?! Прости?! Это всё, что ты можешь мне сказать? — выкатывает она глаза. Но затем, наоборот, прищуривается. — А я поняла… Ну, конечно! Ты с кем-то трахаешься! Да, да! Завел себе девку и трахал ее, пока я в этой… вашей сраной клинике на стены от тоски лезла…
— Ладно, — поднимаюсь я. — Поговорим, когда успокоишься.
— Охренеть! Ты даже не отрицаешь! Хотя чего там отрицать? У тебя даже не встал сейчас! Месяц меня не было. Месяц! А у тебя не встал! Значит, ты трахался с другой! Поди, папа тебя с этой девки и сдернул сегодня, да?!
Подаю ей бюстгальтер.
— Оденься.
— Ненавижу тебя! Ненавижу!
Подхожу к двери, как Вика мне выкрикивает в спину.
— А я даже знаю, что это за девка! Это та твоя одноклассница! Лена, бл***!
На миг замираю, а сердце, пропустив удар, камнем летит вниз. Не оборачиваюсь, выхожу из комнаты. Слышу вдогонку:
— Герман, ты куда?
Не отвечая, спускаюсь вниз. Спустя несколько секунд, Вика, накинув халат, выбегает следом. Ловит у самого выхода, вцепившись в рукав.
— Куда ты?! Стой! Не смей уходить! Уйдешь — пожалеешь! Я папе всё расскажу… про тебя… про неё… про всё! Папа вас всех уничтожит! — кричит так громко, что на шум из гостиной выходят ее мать с отцом.
— Что случилось?
— Герман вот… куда-то собрался, — уже жалобно, со слезами в голосе причитает Вика. — Папа, ну скажи!
— Герман, сынок, ты куда? Надо же всё обсудить, — растерянно моргает Леонтьев.
— Я позже приеду, — обещаю ему и буквально вырываюсь на воздух.
  
52. Герман
 
Сажусь в машину. Но сердце колотится так, что виски ломит, а перед глазами пелена. Даю себе несколько секунд, чтобы успокоиться. А заодно обдумать без Викиных воплей, что делать. Впрочем, обдумывать тут нечего.
Если Вика вернулась с концами и категорически откажется возвращаться в рехаб, что, очевидно, так и будет, то придется с ней рвать прямо сейчас, не доведя дело до конца. Вот только рвать с Викой тоже чревато. Особенно сейчас, когда Лена влезла в дело Славика. Если Леонтьев узнает…
Увезти бы её куда-нибудь, пока всё не закончится.
Тут, конечно, целиком моя вина. Не надо было с ней завязывать отношений, не завершив начатое. В итоге: и сам расслабился, и её под удар подставил.
И что теперь? Теперь нужно как-то объясняться с Леной…
 
Я останавливаюсь у ворот. Охранник подает знак своему напарнику в будке, и ворота начинают потихоньку разъезжаться. Но тут вдруг перед капотом выпрыгивает Вика. Машет руками, кричит, плачет. Халат на груди распахнут, всё видно, но она этого даже не замечает. Зато охранник стыдливо отворачивается.
Выхожу, и она кидается ко мне и, захлебываясь рыданиями, выкрикивает:
— Не уходи! Вернись! Я не могу так… я не вынесу… я точно с собой что-нибудь сделаю… не веришь?
Беру Вику за локоть и быстро веду назад, в дом. Она семенит рядом и жалобно хнычет:
— Куда так быстро? Я не успеваю за тобой! Герман! Что ты меня так тащишь? Мне больно! У меня синяки останутся!
Нам навстречу уже бегут ее родители. Никогда не думал, что так будет, но в этот момент мне жалко их обоих, даже Леонтьева. Хотя… что посеяли, то и пожинают.
— Вика, что ты творишь? — перехватывает ее у меня Леонтьев и заводит в дом.
— Герман, пожалуйста, не уезжай сейчас, — останавливает меня Викина мать, заглядывая с мольбой в глаза. — Видишь, в каком она состоянии? Боюсь, мы не справимся, а тебя она хоть немного слушает… Пусть она успокоится немного. Заодно вместе решим, как дальше быть.
***
Дома концерт продолжается. Вика и так была на взводе, но как только Леонтьев заикается про рехаб, про то, что надо туда вернуться, она вообще срывается с катушек. Смахивает со стола кружку с горячим чаем, которую ей подала горничная.
Мать ее взвизгивает, но Вика только входит в раж и сметает следом всё остальное — вазу с цветами, сахарницу, солонку. Леонтьев пытается ее остановить, но Вика его отталкивает.
— Не трогай меня! Ненавижу вас! Вы все хотите от меня избавиться!
— Вика, доченька, ну что ты такое говоришь? — голос у Леонтьева дрожит. — Ты же знаешь, что я всегда всё-всё только для тебя… Ты же моя единственная…
— Ты упек меня в эту наркоманскую тюрьму. Я больше туда не вернусь! Лучше убейте сразу, раз я вам мешаю! Или я сама!
Хватает нож да не какой-нибудь, а самый большой, машет им, как саблей. Все кричат так, что кажется, сейчас мозг взорвется. Перехватываю ее руку с ножом, наверное, слишком сильно и болезненно, потому что Вика издает писк и разжимает кулак. Нож падает на пол, а она, горько рыдая, трет запястье.
— Никаких больше клиник, если сама не захочешь… обещаю… только успокойся, доча, — бормочет Леонтьев.
Но Вика успокаивается не скоро. Вспоминаю из психологии, что фаза возбуждения всегда сменяется фазой торможения. Скорее бы уже! Лишь холодный душ более или менее приводит Вику в чувство. Пришлось мне силой уволочь ее в ближайшую ванную.
Она по-прежнему зло шипит, плачет, матерится, но, видно, что запал у нее уже иссяк. Мокрая дрожит от холода, стучит зубами. С волос стекает вода. Накидываю на нее банное полотенце. Затем помогаю дойти до дивана в гостиной. Вика забирается на него с ногами, кутаясь в полотенце и все еще всхлипывая.
Леонтьев переживает в коридоре. Осторожно заглядывает в комнату, но, увидев, что Вика притихла, быстро скрывается от греха подальше.
Несколько минут мы сидим молча. Она будто даже в ступоре. Смотрит перед собой в одну точку и молчит. Вздыхаю про себя: ну наконец, она выдохлась.
— Пошли к нам поднимемся? Я что-то так устала…
Качнув головой, говорю:
— Я поеду.
Не меняя позы и выражения, она спрашивает почти обыденно:
— К ней?
Я ничего не отвечаю. Встаю, собираюсь уходить. Пока фаза торможения снова не сменилась возбуждением.
Вика зовет меня по имени, а затем тихо, но твердо произносит:
— Если это она, я всё расскажу папе. Я не шучу. Я всё знаю.
— Что ты знаешь? — выдаю с усмешкой, хотя мне совсем, абсолютно не до смеха.
— Всё, — тупо повторяет Вика. — Я ведь всё поняла еще тогда, когда она позвонила тебе и молчала в трубку… Я сразу поняла, что с ней нечисто. А нет, даже раньше. Там, в Маяке… когда она пялилась на тебя… Но после ее звонка еще больше убедилась. И нашла ее. Она у тебя в контакте есть в друзьях… Я поискала еще твоих одноклассников и списалась с некоторыми. А с одной даже, можно сказать, подружилась. Со Светой там какой-то… Михайловой… или Михайловской… ай, неважно. Так вот мы с ней так хорошо пообщались. Она мне много интересного рассказала. Про тебя и про эту замарашку… Лену Третьякову…