Это лишь игра - 2 (СИ)

Мне так хочется поскорее остаться с ней наедине. Лена смущенно прощается с ними, и мы идем к моей машине.
— Герман! Постой! — окликает вдруг меня англичанка. — Одну секунду! Я сказать должна…
Она не слишком уверенно подходит к нам. Видно, что ей неловко, она даже в глаза мне не смотрит. И губы кусает, и руки заламывает.
— Слушаю вас, Олеся Владимировна, — стараюсь быть вежливым.
— Герман… я не ожидала, конечно. Я думала, ты… а ты… Я ошибалась в тебе и признаю свою ошибку. Прости меня, пожалуйста.
Очень хочется, конечно, съязвить, но Лена так расцветает от ее слов, что я сдерживаюсь и отвечаю с натянутой улыбкой:
— Угу. Я часть той силы, что вечно хочет зла, а делает добро.
Англичанка сконфуженно улыбается и, попрощавшись, уходит, утягивая за собой Ленину подружку. Та, слышу, ворчит: «Я хотела с ними поехать, нам же по пути». Но Олеся Владимировна вдруг в кои-то веки проявляет деликатность: «Им надо побыть вдвоем».
  
58. Герман
 
Встаю еще затемно. Лена еще спит и спать будет, наверное, долго. Она вчера очень устала. Весь вечер клевала носом, но стойко держалась. Ближе к ночи позвонила вдруг Вика, судя по голосу, пьяная. Поплакала, обматерила, попрощалась. Леонтьев ее в спешном порядке отправляет за границу. Утром самолет.
Лена после ее звонка сразу взбодрилась. Виду, конечно, старалась не показывать, но притворство — не ее конёк. Сначала хотел пошутить над ее ревностью, но у Лены была такая страдальческая гримаса, что вместо шуток ласково произнес:
— Не ревнуй, Леночка. Мне никто не нужен, кроме тебя, — обнимая ее, заглядывал в любимое лицо. — Кстати, я тебе говорил, что я очень верный?
Она качнула головой и наконец улыбнулась.
А когда мы легли в кровать, неожиданно предложила. Сама. Шепотом, как будто в спальне мог быть кто-то еще.
— А хочешь, я тебя поцелую… там?
У меня аж вместе со вздохом вырвалось:
— О!
Конечно, хочу! К паху сразу же хлынула вся кровь. Но вслух сказал:
— Главное, чтобы ты этого хотела.
— Я хочу… хочу попробовать…
Покрывая поцелуями кожу, она медленно спустилась ниже. Я же замер в предвкушении, даже дышать перестал. А потом… потом почувствовал ее пальчики и мягкие губы, и вздох вырвался у меня со сдавленным полустоном. Я закрыл глаза, откинул голову, вцепился в простыни, сдерживая порыв толкнуться вперед. И едва успел перед самой разрядкой мягко отвести ее и хрипло прошептать:
— Я сейчас… всё…
***
В предрассветной полутьме смотрю на Лену, так сладко спящую, вспоминаю то, что было несколько часов назад, и возбуждение закручивается внутри спиралью. Так и тянет прижаться к ней плотнее, всем телом, разбудить поцелуями и откровенным ласками. Хочется снова почувствовать ее тепло, ее запах, ее дрожь, снова услышать ее стоны сквозь сбившееся дыхание. Но я лишь слегка касаюсь губами ее виска и осторожно выхожу из спальни. Пусть моя девочка как следует выспится.
До десяти утра работаю внизу. Эти часы у меня всегда самые продуктивные, а сегодня — тем более. Готовлю материалы по Леонтьеву. Это уже финальные штрихи. Осталось лишь поставить точку в этой истории. Вся информация вместе с аналитикой финансовых операций, теневыми схемами, списками задействованных компаний, копиями договоров и прочим уходит проверенным лицам из следственного комитета, урезанная версия — журналистам.
Потом собираюсь и еду в Листвянку. Буквально через десять минут я уже у знакомой двухэтажки. Было дело — караулил тут Лену… когда? Два, нет, даже почти три месяца назад. А кажется, что с того вечера прошла уйма времени.
В этом доме нет железных дверей и электронных замков, и я просто захожу в подъезд. Первый этаж, квартира справа. Старая обшарпанная дверь.
Живьем я никогда его не видел, только на фото. Прислушиваюсь к собственным ощущениям и, помимо прочего, замечаю в себе даже странный интерес к нему. Чем-то же он привлек мою Лену, пусть и ненадолго.
Ревную ли я к нему, хоть немного? Пожалуй, что нет. Точнее, теперь — нет. Но были моменты, были, когда меня буквально раздирало изнутри от ревности.
 
Нажимаю кнопку звонка. Дверь мне открывает заспанная пожилая женщина. Наверное, его мать. Запахивая халат рукой, смотрит на меня с недоумением.
— Здравствуйте. Я к Антону.
Она что-то тихо бормочет себе под нос, но пропускает в прихожую, темную и тесную.
— Антон, наверное, еще спит… я его разбужу… Как вас представить?
Она стучит в ближайшую дверь, приоткрывает ее.
— Я сам представлюсь, — говорю я и, чуть отодвинув ее, прохожу мимо нее прямо в комнату. Помявшись, она уходит.
Сразу у входа стоит старый, узкий диван. Пустой. А чуть дальше у окна вижу кровать с самодельной конструкцией — что-то вроде опоры для подтягивания.
Заслышав шум, первым просыпается Антон. Поднимает над подушкой всклокоченную голову, таращится на меня ошарашенно. Рядом с ним жмется Ленина подружка. Увидев меня, ойкает и натягивает одеяло до самого лба.
— Ты кто? — моргая, спрашивает меня Антон.
— Это Герман… Ленин Герман, — еле слышно шепчет ему она.
Он бросает взгляд на нее, потом снова на меня.
— А Лена здесь? — ошалело вращает он глазами.
— Нет. Её здесь нет.
Озираюсь — присесть бы куда-нибудь, чтобы не нависать над ними. Но на единственном стуле какие-то крошки, и садиться я брезгую. Поэтому привстаю у стола, опершись задом о столешницу и скрестив ноги. Скольжу взглядом по комнате, пытаясь представить, как тут могла жить моя Лена. Но не могу. На подоконнике пепельница, полная окурков. На полу возле ножки кровати валяется пустая пивная банка. И, похоже, не одна.
— Как ты тут оказался? Чего тебе надо? — ему явно неловко, хоть он и старается скрыть за агрессией эту неловкость.
— Поговорить.
— О чем нам разговаривать?
— Герман, отвернись, пожалуйста, — пищит из-под одеяла Ленина подруга. Но я на нее даже не реагирую.
‍Достаю из кармана визитку. Кладу на тумбочку рядом с кроватью.
— Это контакт моего знакомого доктора. Он сам из Китая, практикует в Иркутске. У него своя клиника в Зеоне. Специализируется он на заболеваниях опорно-двигательного аппарата. У него какие-то свои методы лечения, не совсем традиционные, но действенные. Поднимает на ноги даже безнадежных. Я с ним уже договорился, чтобы ты прошел у него курс лечения, ну или два, сколько понадобится. Для тебя это будет бесплатно. Так что звони, записывайся, бери снимки, какие есть и…
— Мне от тебя ничего не надо.
— Ты чего, дурак, что ли? — слышу шипит Ленина подружка. — Молчи…
— Мне ничего от тебя не надо! — повторяет он громче, с надрывом.
Тоскливо вздохнув, говорю ему:
— И кому ты хуже этим сделаешь? У тебя мать уже старая. Если на себя плевать, о ней хоть подумай. Сейчас уже не она о тебе должна заботиться, а ты о ней…
Он лежит, смотрит перед собой и, растопырив ноздри, шумно тяжело дышит.
— В общем, хочешь быть гордым и беспомощным — дело, конечно, твоё.
Отталкиваюсь от стола и иду к выходу.
— А тебе-то какая разница? — бросает мне в спину Антон.
— Никакой, — честно говорю ему я. — Мне лично плевать, лежишь ты, ходишь или бегаешь. Но… я хочу, чтобы Лена была счастлива. Хочу избавить ее от чувства вины.
Он ничего не отвечает, и я выхожу из комнаты. Уже на улице меня догоняет Ленина подруга.
— Герман, подожди! Не говори, пожалуйста, что ты нас… ну, что мы… — мямлит она, краснея.
— Что вы с ним спите? — заканчиваю за нее. — Я и не собирался.
— Просто лучше я сама… потом… Я вообще не собиралась, честно! Просто так вышло… Ну, мы просто вчера отметили немного…
— Я ничего Лене не скажу, но, ради бога, избавь меня от подробностей. А если тебя волнует Лена, то уговори его на лечение.
— Да, да, конечно, уговорю! Обязательно! — закивала она с готовностью. — Спасибо!
***