Слон для Карла Великого

– Вы хотели что-то узнать о сарацинах? – Глаза торговца всматривались в берег, ища помощи, однако никто в лагере не обращал на них внимания.
И снова каблук Исаака вонзился в лед. Целая сеть трещин, как паутина, расползлась по поверхности.
– Подождите, подождите! Я поднялся сюда из Арля. На юге свирепствует дьявол. Сарацины сожгли множество монастырей. Епископ Хильдебальд прислал меня сюда. Я должен был скакать к императору и рассказать об опасности. Это все.
– Вы видели сарацин своими собственными глазами?
– Конечно, когда они напали на монастырь Санкт-Альболу, я едва успел спасти свою шкуру.
– На Санкт-Альболу напали? Что там произошло? – Исаак крепко обхватил руки Гунольда.
– Там все сожжено. Все монахини мертвы. Карл Великий хотел выступить против сарацин. Больше я ничего не могу сказать.
Старик оттолкнул торговца так, что тот попятился назад, а затем медленно направился к берегу, не обращая внимания на треск льда под ногами.
Гунольд неверными шагами двигался по озеру, в панике глядя себе под ноги на обманчивую ледяную корку и таящуюся под ней глубину. Стараясь удержать равновесие, он размахивал руками. Вдруг поверхность разверзлась под ним, словно пасть рыбы-кита, и поглотила свободно плывшую льдину, на которой он очутился.
Гунольд попытался одним прыжком спастись, нацелившись на ледяной зубец льдины и раскинув руки и ноги, но его прыжок оказался слишком коротким. Он громко шлепнулся в воду, которая тут же насквозь промочила его штаны и обожгла кожу. Гунольд закричал, чувствуя, что теряет последнюю опору на льду и сползает в озеро.
Добрая дюжина зевак высыпала на берег, однако никто не решался выйти на лед. И тут последняя льдина, за которую уцепился торговец, обломилась и ее острая верхушка поднялась из воды, словно тонущий корабль. Последний хриплый крик вырвался из горла Гунольда, и он оказался в воде. Она сковала его смертельным холодом.
Однако он не утонул. Оказавшись в воде, он почувствовал, что его колени наткнулись на что-то твердое. Гунольд нащупал почву под ногами, выпрямил ноги и поднялся. Вода едва доходила ему до бедер. Это было не озеро, а какая-то лужа, сборник для дождевой воды, которая в непогоду стекала вниз по склонам и теперь была скована льдом. Он остался жив.
С берега раздались хохот и одобрительные хлопки. Сбежалось еще больше зевак, чтобы посмотреть на человека, который чуть не утонул в луже. Они громко смеялись и бросали в него снежками. Поднявшаяся в душе ярость разгорячила Гунольда, согрев его застывшее тело.
Исаак скрылся, пока мошенник в воде отвлекал внимание зрителей. Пробегая мимо костра кузнеца, он выхватил оттуда два горящих полена. Одно из поленьев он швырнул в палатку Гунольда. А второе бросил в склад сухой соломы. Кто-то закричал. В душе у Исаака этот крик продолжился и усилился в тысячу раз.
Монастырь Санкт-Альбола разрушен! Он опоздал. А чего он ожидал? Через тридцать лет наконец-то появиться там, чтобы забрать Имму в Кёльн?
Тогда, на горе Эресбург, его план казался ему таким простым: Имма должна была окреститься и, не оказывая сопротивления, подчиниться переселению своего племени. Исаак уже тогда был достаточно влиятельным человеком, чтобы после своего спасения из Ирминсула позаботиться о безопасности Иммы. Благодаря его заступничеству она попала в Септиманию, в монастырь Санкт-Альбола. Там она была в безопасности от угроз войны. Кроме того, как предполагал Исаак, император собирался вскоре послать его сюда, в этот регион далеко на юге своей империи, в качестве наместника.
Как часто Исаак рисовал себе в мыслях, что он, уже как богатый дипломат, въедет в ворота этого монастыря, чтобы забрать монахиню и привести к алтарю. Христос должен был уступить ему эту невесту. Однако что-то постоянно вынуждало его ездить в другие уголки империи. Септимания оставалась недосягаемой тридцать долгих лет. А теперь, когда монастырь Санкт-Альбола находился всего лишь в нескольких днях поездки, оказалось, что он разрушен?
 
Он твердой рукой коснулся горящим поленом всего, что только мог поглотить огонь. Шкуры начали тлеть. Висящее на опорах палаток льняное белье загорелось. Затем он подбросил факел, и тот упал на сухую солому. Исаак прихватил три воловьих шкуры и исчез в собравшейся толпе. Внезапный ветер с севера раздул огонь, и разгоревшееся пламя поглотило все вокруг.
Все было готово: лошади оседланы и навьючены, Гисла и ребенок еще грелись у огня, а Абул Аббас освобожден от цепей. Как ему удастся вывести всех животных и людей из лагеря, Танкмар не знал. Но втайне он надеялся на Божественное провидение или помощь Исаака.
Он еще раз подтянул ремни, которыми был стянут сундук с клепсидрой, когда послышались чьи-то шаги. Еще до того, как он повернулся навстречу приближающимся людям, он уже знал, кто они.
Арабы встали в один ряд перед Танкмаром. Путь к бегству был отрезан. Позади него, за спиной, дорогу перегородили лошади и слон, однако бежать все равно было некуда, сзади был крутой склон. Мусульмане избавились от своих лохмотьев, и теперь на них были дорогие одежды франков. Лишь белые тюрбаны напоминали об их происхождении.
Масрук погладил складки дорогой шубы из выдры.
– Великовата. Но кто же будет спрашивать о размере, если ему позволено носить одежды императора? Наверное, только тот, кто залезает на дочь императора. Конечно же, только после того, как он освободил ее от ублюдка.
Танкмара охватило желание посмотреть, что с Гислой и ребенком, однако он не поддался. Он упрямо задрал подбородок.
– Вы хотите быть райской птицей, Масрук аль-Атар, пестрой и красивой. А вместо мощных крыльев у вас воробьиный мозг.
Хубаиш выхватил меч.
– Давай наконец пошлем его к его предкам в Араф [42].
Халид зарычал, тоже держа клинок наготове.
Позади слона вдруг появилась Гисла. Она узнала Танкмара и быстро подошла к нему, держа на руках плачущего младенца.
– Ребенок! Почему он не мертв?
Громкий крик Масрука аль-Атара словно сдвинул с места лавину. У араба в левой руке внезапно очутился кинжал, а в правой – сабля, и он кинулся к Гисле, сопровождаемый Хубаишем и Халидом.
Танкмар бросился навстречу нападавшим. Одна из сабель просвистела прямо над ним. Он одним прыжком он уклонился от нее и больно ударился о скалу.
– Проклятье! – вскрикнул он.
Абул Аббас немедленно послушался команды. Хобот обхватил Гислу за бедра и поднял вместе с младенцем вверх. Удары Хубаиша и Халида рассекали воздух, однако кривой кинжал Масрука по самую рукоять вонзился в ногу слона.
Боль превратила и без того напуганное животное в исчадие ада. Слон завертелся вокруг собственной оси, подняв хобот с женщиной и ребенком высоко вверх. Лошади, фыркнув, отпрянули назад. Заржав, они попытались сорваться с привязи, но веревки помешали им убежать от разбушевавшегося великана. Нога слона чуть не зацепила пошатнувшегося Халида.
Масрук отозвал своих приспешников. Крики арабов сопровождали танец слона. Гисла, обхватив ребенка, крепко зажмурила глаза и завывала при каждом повороте слона.
Танкмар поднялся на ноги. Вокруг него бушевала ожившая боевая машина, дьявольское создание какого-то сошедшего с ума бога. Дотянуться до слона было невозможно. Одним ударом бивня великан разорвал привязи лошадей, и они обратились в бегство. Абул Аббас бросился вслед за лошадьми, словно они указали ему путь, и понесся через лагерь, срывая с мест палатки и топча костры.
Раздались крики. Какой-то франк в кожаном переднике не успел отпрыгнуть в сторону, попал в круговорот и упал, растоптанный. Бивни слона рвали полотнища, сбрасывали лестницы и строительные леса вместе со стоящими на них рабочими. Слон оставлял за собой следы опустошения. Солдаты, повара, слуги бросились бежать, однако никто не знал, от кого или чего и куда бежать. Тюрбаны троих арабов еще некоторое время виднелись, словно руки утопающих, над морем голов и колышущихся палаток, а затем исчезли.