В поисках Библии: Тайны древних манускриптов

Близки по духу назидательной литературе несколько других типов литературных произведений, среди них письма и поучения, поощряющие профессию писца. Эти "пропагандистские" тексты распространялись в период Нового царства и своей сохранностью обязаны тому, что были удобны для копирования школьниками и подающими надежды писцами. Повторяющейся темой является так называемая "Сатира на ремесла", которая имеет параллель в Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова.
В "Поучении Ахтоя" отец, записывающий своего молодого сына в царскую школу писцов ("школу книг"), советует ему максимально использовать представившуюся возможность, которая освободит его от тяжелой работы, характерной для других ремесел: "Смотри, нет должности, свободной от руководителя, кроме (должности) писца, — сам он руководитель!.. (Но) не видел я ваятеля с поручением и золотых дел мастера, чтобы он был послан. Но видел я медника за работой его у отверстия печи его, причем пальцы его как у крокодила, а он более смраден, чем рыбья икра".
В таком же духе далее перечисляется профессия за профессией. Не будь солдатом, крестьянином, земледельцем, мясником или пекарем — они изнуряют себя день и ночь, а их награда — согбенная спина, неурожай, долги и конфискация собственности. "Видел я побои, видел я побои. Обрати же сердце твое к писаниям! Видел я освобожденного от повинностей его. Смотри, нет преизбытка писаний! Да заставлю я тебя полюбить писания более" чем свою мать, и да покажу красоту их перед тобой, ведь она больше красоты должности всякой…" Только писец имеет благородную профессию, сопряженную с минимальным риском для здоровья и комфорта. И как бы ни было скромно его происхождение, профессия поднимает его над его классом и может даже привести на порог могущества. Короче говоря, школьник несет в своем ранце печать визиря, жезл маршала, может быть, даже скипетр. И в Древнем Египте сохранились предания о такой головокружительной карьере. Дорога к власти шла не через меч, но через перо. Писцы командовали армиями, и из века в век появлялись образцовые писцы, достигавшие известности и славы. Высшие чиновники весьма любили, чтобы их изображали в характерной позе писца. Уважение египтян к письменности и учению напоминает нам отношение к ним китайских мандаринов. У обоих древних народов это уважение достигло размеров культа и, вероятно, способствовало развитию менее приятных побочных явлений социального чванства и интеллектуального бесплодия.
Тексты наподобие "Поучения Ахтоя" служили излюбленными учебниками, но все их увещевания и представляемые ими примеры для подражания часто не оказывали должного воздействия. Согласно Эрману, копии, сделанные учениками, нередко были выполнены очень небрежно. О папирусе, содержащем великую поэму о битве при Кадеше, Эрман сказал, что, если бы у нас не было также других копий ее текста, позволивших исправить бесчисленные ошибки, значительная часть поэмы осталась бы не прочитанной из-за полной неразборчивости.
Небольшая поэма эпохи XIX династии дает достаточно убедительное свидетельство того, что некоторые мечтающие о профессии писца (и не обязательно самые неодаренные из них) не добились своего, поддавшись лени и соблазнам большого города. Заблудшему ученику выговаривают:
 
 
Мне говорят, что ты забросил книги
 
И отдаешься удовольствию.
 
Ты ходишь с улицы на улицу;
 
Каждый вечер запах пива,
 
Запах пива отпугивает людей от тебя.
 
Это ведет твою душу к гибели…
 
 
Эта короткая зарисовка легкомысленного поведения дает нам представление о большом жизнелюбии египтян. Древние народы Нила любили жизнь; их несомненно частое обращение к мыслям о смерти не имеет того нездорового или мрачного оттенка, который мы связываем, например, с цивилизацией Месопотамии или древней Мексики. Смерть означала для египтян просто с надеждой ожидаемое продолжение земного существования в вечности. Конечно, время от времени то здесь, то там высказывалась мысль, что радости земной жизни более реальны, чем грядущие. Во всяком случае, мудрый человек стремится к тому, чтобы его короткое существование было полным во всех отношениях. Философия сагре diem — веселись сегодня, так как завтра ты умрешь, — популярная тема египетской литературы.
 
На долю египтян, живших в стране, где постоянно случались стихийные бедствия, выпало много невзгод. Для большинства жизнь была отнюдь не легкой, о чем ясно говорится в "Сатире на ремесла". Встречаются случайные намеки на социальный протест и даже на классовую борьбу. Во времена национальных кризисов, таких как политический развал Древнего царства, мы слышим голоса муки и отчаяния, например в "Лейденском папирусе I".
Фрагменты стихов указывают на удивительно широкий диапазон египетской литературы, которая, несмотря на сильную религиозную направленность, экспериментировала с новыми светскими формами, включая застольную песню и любовную лирику. Триумфальные песни, прославляющие деяния царей, составляют самостоятельную категорию. Даже религиозные гимны выходят за рамки стандартных формул поклонения, обнаруживают восхищение окружающим реальным миром и его проявлениями. Уже в эпоху XII династии (2000 г. до н. э.) можно услышать жалобу о том, как трудно стало находить новую тему, чтобы писать о ней: "Вот если б смог я найти неизвестные слова, изречения и высказывания на новом языке, в которых не выражалось бы того, что было не раз сказано, — только не изречения, ставшие избитыми, сказанные еще предками!"
Бедно представлены только эпос и драма, но даже в этом случае пробел можно объяснить скорее превратностями передачи текстов, чем изначальной узостью круга произведений в этих жанрах. Сохранилось несколько отрывков из пьес в жанре "страстей"; они регулярно ставились в честь Осириса в Абидосе или Эдфу. А описание битвы Рамсеса при Кадеше, ошибочно называемое "Поэмой Пентаура", по имени переписчика, носит эпический характер, хотя и не может сравниться с Эпосом о Гильгамеше или "Илиадой". Глубина чувства, восхищение красотой и животворными силами природы прекрасно воплощены в большом гимне богу солнца Атону, который приписывается самому царю-отступнику Аменхотепу IV (Эхнатону). Но даже этот, быть может, прекраснейший образец египетского поэтического гения отнюдь не является единственным. Несколько более ранних гимнов, посвященных Амону-Ра, поднимаются почти до равных высот.
По сравнению с этими торжественными, патетическими песнями египетская любовная поэзии является квинтэссенцией легкости, обаяния и нежности. Ничего подобного этому нет в древней литературе вплоть до греков. Библейская Книга Песни Песней Соломона в какой-то степени повторяет присущую этой поэзии восточную чувственность, но лишена ее почти александрийской гибкости и изящества. Хотя буквальные переводы не могут передать настроение и изысканность этих стихов, современные ученые нашли, что они напоминают остроумие и меланхоличность романтических стихов Гейне. Большинство стихотворений было написано, по-видимому, где-то к концу периода Империи, между 1300 и 1100 г. до н. э. Вполне вероятно, что они должны были иметь музыкальное сопровождение, — возможно, это была лютня. Обратите внимание на изящество отрывка из папируса "Харрис 500":
 
 
Ласточки я слышу голос:
 
"Брезжит свет, пора в дорогу!"
 
Птица, не сердись,
 
Не брани меня!
 
Милый у себя в опочивальне.
 
Радуется сердце,
 
Говорю я другу: "Не уйду!" —
 
И рука моя в его руке.
 
Для прогулок выбираем оба
 
Уголок уединенный сада.
 
Стала я счастливейшей из женщин.
 
Сердца моего не ранит милый [21].