Ганнибал
Это перемешивание имело свой смысл. Таким способом Ганнибал хотел связать своих солдат, служивших в Африке и в Испании, чувством общей солидарности, и мы должны признать, что действовал он в данном случае не столько как полководец, сколько как тонкий политик. Кстати сказать, поступать аналогичным образом ему приходилось и раньше, вероятнее всего, в 220 году. Мы помним, что его предшественник Гасдрубал Красивый женился вторым браком на испанке, и произошло это вскоре после кончины Гамилькара.
От Тита Ливия (XXIV, 41, 7) мы узнаем, что и Ганнибал, в свою очередь, взял в жены иберийскую девушку родом из Кастулона, одного из крупнейших в то время городов верхней Андалусии, близ Линареса. Этот город издавна привлекал внимание финикийцев Гадеса своими рудниками, а о его древнем богатстве без слов рассказывали прекрасные образцы произведений искусства, выполненные в восточном стиле. Чуть больше об этом браке сообщает нам Силий Италик. Избранницу Ганнибала звали Имилька, но только это вовсе не греческое, как думал латинский поэт, а чистейшее пунийское имя («Пуника», III, 97-105). Как доказали современные исследователи, в нем легко угадывается семитский корень «mlk», что значит «вождь», «царь» (G. Picard, 1967, р. 119). Но следовать дальше за Силием Италиком в его романтических построениях представляется нам довольно-таки рискованным. Так, он утверждает, что от этого союза якобы родился сын, увидевший свет прямо под стенами осажденного Сагунта. Далее, перед отбытием в Италию Ганнибал якобы переправил мать с малышом в Гадес, а оттуда в Карфаген, чтобы избавить их от превратностей войны. Завершает картину образ Имильки, застывшей на берегу со взором, обращенным к испанским берегам, туда, где тают в морской дымке силуэты удаляющихся кораблей…
Теперь вернемся к действительности. Перед тем как покинуть Испанию, Ганнибал в самом деле ездил в Гадес, чтобы, как уверяет Тит Ливий (XXI, 21, 9), вознести дары по обету Геркулесу и «взять на себя новый обет». Вольнодумец Полибий не счел нужным упоминать об этом эпизоде, впрочем, не исключено, что он о нем просто не знал. Так или иначе, Геркулес — это, конечно, Мелькарт, по-финикийски «Царь города», покровитель Тира, но одновременно и божество финикийских завоеваний. Посвященный ему огромный храм, стоявший на берегу «внешнего моря», то есть океана, словно приглашал к дальним путешествиям. Позже мы покажем, что он занимал особое место в семейном пантеоне Баркидов, а заодно припомним Титу Ливию его безапелляционную характеристику, данную молодому Ганнибалу, особенно то место, где говорится про сына Гамилькара «nulla religio» [49]. Может быть, стоит согласиться с одним из самых проницательных экспертов по нашей теме, который предположил, что римский историк, довольно часто приводящий примеры искренней религиозности карфагенского полководца, в данном случае просто повторил упрек, зародившийся в пунической среде, конкретно, в кругах, враждебных Ганнибалу, но не сумел его критически оценить просто потому, что недостаточно хорошо разбирался в тонкостях теологических споров, характерных для финико-пунийцев (G. Picard, 1967, р. 114). Это очень любопытная гипотеза, однако нам представляется более вероятным, что Тит Ливий просто хранил верность своему главному источнику, римской анналистике, и воспроизвел в готовом виде привычную для римлян хулу по адресу безбожия Ганнибала (W. Huss, 1986, pp. 223–238), и даже не столько безбожия, сколько святотатства, а это обвинение в античные времена значило немало, особенно среди римлян. Мы же еще раз повторим для себя сделанный раньше вывод о необходимости в дальнейшем вносить некоторые коррективы в трактовку событий, представленную падуанским историком.
Глава III. От Нового Карфагена до долины По
Отбытие Ганнибала из Нового Карфагена принято датировать концом апреля либо, что вероятнее, началом мая 218 года. Это означает, что полководцу понадобилось немало времени, чтобы полностью завершить подготовительную часть своего плана. Действительно, на переброску африканских соединений в Испанию и иберийских отрядов в Карфаген и города «метагонитов» ушло по меньшей мере несколько месяцев. Мы думаем, что передвижение войск осуществлялось главным образом по суше, исключая переправу через Гибралтарский пролив. Роль основного порта на испанском побережье играл тогда не Гадес, а Новый Карфаген, но нам кажется маловероятным, чтобы для переброски войск использовался морской путь. Верно, в Африке Карфаген все еще владел достаточно мощным флотом, и позже, в 213–212 годах, когда начнется осада Сиракуз, сотни пунийских кораблей будут курсировать между Сицилией и Карфагеном. Однако в 218 году испанская морская база не могла похвастать крупными силами. По словам Тита Ливия (XXI, 22, 4), весь ее потенциал исчерпывался 50 квинкверемами, двумя квадриремами и пятью триремами, из которых на ходу были лишь триремы и 32 квинкверемы. Для сравнения укажем, что только на испанский театр военных действий, где средства морского боя не играли решающей роли, Корнелий Сципион привлек флот, состоявший из 60 квинкверем, а в распоряжении Семпрония Лонга, в Сицилии, имелось 160 квинкверем! Эти цифры позволяют ясно понять, что Ганнибал и думать не мог о том, чтобы достичь берегов Италии морским путем. Для большей наглядности предлагаем читателю взглянуть на карту. Если исключить возможность каботажного плавания от испанского Востока северным курсом до провансальского и лигурийского побережья, где пунийскому флоту неизбежно пришлось бы сражаться с объединенными силами массилийцев и римлян, оставался один путь — через Балеары, единственное место надежной и безопасной стоянки. Однако к востоку от Балеарских островов моряки ходить особенно не любили, поскольку в здешних морях не редкость штормовые ветра, дующие со стороны Лионского залива, к тому же бывшие перевалочные базы на этом пути — острова Корсика и Сардиния — после 238 года из дружественных земель превратились во враждебные.
План Ганнибала и расстановка сил
Ганнибал, без сомнения, не располагал точными данными о морских силах римлян, поступивших в распоряжение обоих консулов. Однако всеми прочими данными, необходимыми для детальной разработки собственного плана военной кампании, он, бесспорно, владел. К осуществлению этого плана он и перешел в первые месяцы 218 года. Мы также допускаем, что он в целом неплохо представлял себе масштаб сухопутных сил участников будущей схватки. То, что он точно оценивал собственный военный потенциал, подразумевается само собою, но более чем вероятно также, что благодаря отлично поставленной службе разведки он знал о сильных и слабых сторонах римской армии не меньше, чем знаем сегодня мы, главным образом благодаря Полибию.
Греческий историк (II, 24), очевидно, опираясь на данные, приводимые Фабием Пиктором, составил сводную таблицу римских вооруженных сил, задействованных несколькими годами раньше, точнее, в 225 году, во время галльского вторжения. Ударную группу римской армии составляли четыре легиона, набираемые из римских граждан — по два легиона у каждого консула. В каждый легион входило 5200 пеших воинов и 300 всадников. В общей сложности это дает нам цифру в 22 тысячи человек — причем это были опытные бойцы с высоким воинским духом. Помимо них консулы набирали еще по два легиона, дислоцированные в Таренте и в Сицилии, каждый из которых насчитывал по 4200 пеших и по две сотни конных воинов. Вместе с римскими легионами сражались и войска союзников, то есть еще 30 тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. В самом Риме в качестве резерва содержались отряды, набранные из римских граждан, всего 20 тысяч пеших и 1500 конных солдат, а также подкрепление из числа союзников — соответственно 30 тысяч и две тысячи человек, готовых отправиться в бой, если того потребуют обстоятельства. У этой внушительной армии, составленной из отборных сил, существовал и второй резерв, исчисляемый двумя сотнями тысяч римских и кампанских граждан, не считая воинов союзных Риму италийских народностей. В северных областях это были венеты, ценоманы, умбры, сарсинаты, этруски; в центральной Италии, смыкавшейся на востоке с собственно римскими землями, — вестины, марсы, марруцины, пелигны, самниты; наконец, на юге, — апулийские племена япигов и мессапов, а также луканы. Суммируя все эти силы, Полибий пришел к выводу, что римская армия насчитывала 700 тысяч пеших и 70 тысяч конных воинов. Однако не будем забывать, что примерно половину этого войска составляли италийские солдаты, чья военная доблесть была ниже, а верность Риму оставалась сомнительной. Что же касается римских граждан, то похоже, что греческий историк включил в общий список не только людей, как мы бы сказали, призывного возраста — juniores, — то есть способных носить оружие (от 18 до 46 лет), но и seniores — «стариков», на самом деле представлявших собой резерв на самый крайний случай.