Ганнибал

На пленников, наблюдавших за этими «дуэлями» в качестве зрителей, увиденное произвело самое тягостное впечатление. Победителям, пишет Полибий, сочувствовали больше, чем убитым, для которых все несчастья закончились раз и навсегда. Но самое главное — на это и рассчитывал Ганнибал, устраивая свой «сеанс шоковой психотерапии», — что похожий ропот поднялся и в рядах карфагенян, поначалу глазевших на схватки пленников с любопытством, но постепенно проникшихся жалостью к их судьбе. Как и пленные галлы, солдаты склонялись к единодушному мнению, что убитым повезло гораздо больше, чем живым, потому что их самое худшее еще ждало впереди.
Вот тогда Ганнибал и выступил перед армией с речью, содержание которой кратко изложено у Полибия и подробно у Тита Ливия, но по смыслу одинаково у обоих авторов, что позволяет надеяться на ее достоверность, хотя бы в общих чертах. По всей видимости, приблизительно в таком виде ее зафиксировали официальные историографы Ганнибала. Зрелище, которое предстало всем взорам, говорил, обращаясь к солдатам, главнокомандующий, есть наглядное воплощение их собственной судьбы. Обратного пути нет, ибо за спиной остались Альпы, преодоленные ценой неимоверных усилий. Так что выбор невелик: победить, умереть или попасть живым в руки врагов. И поскольку последняя возможность не достойна даже того, чтобы о ней говорить, значит, нужно, презрев смерть, отыскать в себе столь великую волю к победе, какой бессмертные боги никогда еще не даровали простым смертным (Тит Ливий, XXI, 44, 9).
Ганнибал заранее просчитал, что особая роль достанется его кавалерии, и потому в последний момент призвал к себе Магарбала с пятью сотнями нумидийцев, по его приказу совершавших набеги на земли союзных Риму народов, стараясь при этом не задевать галлов. Для них он приготовил еще одну, особенную речь, в которой расписал, какая награда ждет их за военную доблесть. Каждому из них командир обещал земельный надел в любой стране по выбору — Италии, Испании или Африке, — свободный от уплаты налогов для них самих и их наследников; каждому гарантировал по желанию получение карфагенского гражданства; рабам, служившим в войске вместе с хозяином, сулил свободу, а хозяевам в качестве компенсации обязался предоставить двух рабов вместо одного. Затем, схватив в левую руку ягненка, а в правую камень, он, как пишет Тит Ливий (XXI, 45, 8), вознес молитву «Юпитеру и другим богам», возможно, тому же пантеону, который позже будет упомянут в его знаменитой клятве, и призвал их поступить с ним, если он нарушит свое слово, так же, как он поступает с ягненком, — и при этих словах он единым ударом размозжил животному голову. Самое замечательное в этом эпизоде то, что сообщает о нем не Полибий, для которого все эти разглагольствования о богах и страшных карах не представляли никакого интереса, а Тит Ливий, сурово и непреклонно заклеймивший ранее безбожие и нечестивость карфагенского полководца.
Битва, неправильно именуемая Тицинской, на самом деле разыгралась чуть севернее левого берега По, там, где река описывает довольно обширную петлю между своими притоками Сесией и Тичино, примерно на равном расстоянии от обоих. В сущности, это была даже не битва, а краткая кавалерийская стычка, происшедшая, как принято считать, в окрестностях Ломелло. Обе армии разбили лагерь относительно недалеко друг от друга. Сципион с отрядом всадников и пращников двинулся на разведку сил противника и столкнулся с отрядом Ганнибала, выехавшим с той же целью. Римские пращники, не выдержав натиска карфагенян, отступили в «коридоры», специально оставляемые между кавалерийскими турмами. У Ганнибала тяжелая кавалерия занимала центр, а с обоих флангов располагались нумидийцы, в чью задачу входило окружение врага. Именно это и случилось. Прорвав римский строй, нумидийцы легко обошли его с флангов и ворвались во вражеский тыл, перебив пращников. Римская конница довольно долго сдерживала натиск африканцев, которые понесли значительные потери, однако, когда с тыла на нее налетели нумидийские эскадроны, дрогнула, а вскоре уже в панике бежала, разбившись на небольшие группы.
 
Те, кому удалось вырваться живым из этой передряги, собрались вокруг своего командира. Сципион в это время нуждался в помощи как никто. Консул получил в бою тяжелую рану и едва не попал в плен к нумидийцам. Спас его, как сообщает Тит Ливий, его родной сын, будущий Публий Африканский, тогда 18-летний юноша, впервые в жизни участвовавший в военном сражении. Правда, дальше Тит Ливий честно добавляет (XXI, 46, 10), что, по мнению Целия Антипатра, честь спасения римского консула на самом деле принадлежала некоему лигурскому рабу. По всей вероятности, так история спасения Сципиона выглядела в изложении карфагенского летописца Силена, и не исключено, что так оно и было на самом деле. Любопытно также, что Полибий, рассказывая о схватке, обходит эту подробность молчанием, чтобы вернуться к ней гораздо позже, когда перед отбытием Публия Африканского на завоевание пунической Испании в 210 году он представит своего героя читателю в самых восторженных выражениях (X, 3). По его словам, он слышал эту историю от Лелия Старшего — не путать с его сыном, носившим такое же имя, неразлучным другом Сципиона Эмилиана, часто упоминаемым в диалогах Цицерона, — вспоминавшего, как молодой человек один не побоялся броситься в гущу врагов и отбить своего отца. Нельзя не заметить в этом рассказе того духа безудержного восхваления, который очень рано начал окружать все деяния Сципиона Африканского и который создавался, как мы вскоре убедимся, не без участия самого заинтересованного лица  [56].
Ганнибал постарался извлечь все возможные дивиденды из своего первого военного успеха, хотя стремительное отступление Сципиона лишило его более крупного выигрыша. Действительно, римский консул незамедлительно отступил подальше от Тицина, переправился на другой берег По и встал лагерем неподалеку от Плаценции, западнее Требии. Сципион отступал так проворно, что бросившийся вдогонку за ним Ганнибал не успел даже воспользоваться наведенным римлянами временным мостом через Тицин, уже разрушенным. Правда, ему удалось захватить в плен несколько сот римских солдат-строителей, остававшихся на западном берегу реки. После этого он в течение двух дней поднимался вверх по северному берегу По, пока не нашел подходящего места для наведения мостов. Поручив организацию переправы своему помощнику Гасдрубалу, сам он немедленно перебрался на южный берег, где встретился с посланцами галлов. Период выжиданий для них, похоже, закончился, и теперь они буквально летели «на помощь» победителю, предлагая запасы продовольствия и воинские подкрепления. Таким образом, все пока шло, как было задумано. Мало того, когда съестные припасы у пунийцев стали подходить к концу и они уже собрались напасть на Кластидий (ныне Кастеджио), расположенный в десятке километров южнее По, где римляне устроили крупный хлебный склад, комендант крепости, некто Дасий, уроженец Брундизия, что в мессапских землях Калабрии, сдал им город добровольно. Возможно, в предательстве этого человека решающую роль сыграло как раз его южноиталийское происхождение. Не зря же карфагеняне в течение долгих лет вели в этих краях активную пропаганду, и не случайно именно здесь Ганнибалу в дальнейшем удастся добиться наиболее впечатляющих политических успехов (С. et G. Picard, 1970, p. 239; J.-P. Brisson, 1973, p. 172). Капитуляция Кластидия нанесла Риму тем больший удар, что всего четырьмя годами раньше, в 222 году, покорение этого города знаменовало собой одну из самых ярких побед Марцелла над цизальпинскими галлами. Карфагенский главнокомандующий принял перебежчиков с распростертыми объятиями и заполнил с их помощью бреши в своих рядах. Два дня спустя после переправы через По он уже разбил лагерь в нескольких километрах от лагеря Сципиона, также западнее Требии.
  
Битва при Требии (конец декабря 218 года)
 
Сципион медленно поправлялся после ранения, и неприятности валились на него одна за другой. Как-то ночью, перед самым рассветом, когда бдительность ослабевает, галльские солдаты, занимавшие в его войске низшие должности, прокрались в палатки, где спали римские солдаты, и перерезали их во сне. Отрубив у мертвецов головы — эту леденящую душу подробность сообщает Полибий (III, 67, 3), и у нас, слышавших про «отрубленные головы Рокпертуза», нет причин ему не верить, — галлы, общим числом в две тысячи пехотинцев и две сотни всадников, перешли к Ганнибалу, который немедленно отправил их в родные города и селенья «агитировать» земляков за карфагенян. Вскоре после этого ужасного случая римлянам стало известно, что в лагерь к Ганнибалу явились ходоки бойев из-под Болоньи, притащившие ему в качестве подарка трех уполномоченных, посланных Римом для раздела их земель. Полководец принял их весьма ласково, однако «подарок» оставил владельцам, посоветовав использовать знатных римлян для обмена на сородичей-заложников.