Ганнибал
Прежде всего диктатор решил заняться укреплением религиозного духа своих граждан. Открывая первое же заседание сената, Фабий не преминул напомнить присутствующим, что Фламиния погубила не столько неосторожность, сколько пренебрежительное равнодушие к предзнаменованиям. Действительно, покойный консул не раз и не два демонстрировал опасное вольнодумство. Почему накануне Тразименского сражения он отмахнулся от примет, которые с легкостью мог расшифровать любой порядочный римлянин, узрев в них перст судьбы? Когда ему доложили, что никак не удается вырвать из земли древко знамени, он приказал… выкопать его лопатой! А тот случай, когда под ним споткнулся конь, сбросив седока на землю? Он и на это не обратил внимания! Поэтому, делал вывод Фабий, пора срочно мириться с богами. Консультация с Сивиллиными книгами подсказала: надо возобновить обет богу Марсу и построить новый храм в честь Венеры Эрицинской. Так и поступили, причем храм диктатор освятил лично, подчеркнув высокое значение этого действа. Рим как бы призывал себе в покровительницы богиню города Эрика, чье святилище римская армия доблестно защищала во время Сицилийской войны. Наконец, верховный понтифик Л. Корнелий Лентул принес от имени народа обет, именуемый Ver sacrum — «весной священной», полный текст которого сохранил для нас Тит Ливий (XXII, 10, 2–6). Смысл этого оригинального изобретения древнеримской религии заключался в следующем. Если просьба, обращенная к богам — в данном случае спасение Рима и победа над Карфагеном, — сбудется в определенный срок, то в благодарность в жертву богам надлежит принести всех первенцев, которые родятся ближайшей весной [65]. Очевидно, в древнейшие времена под категорию жертвенных подпадали не только молодые домашние животные, но и человеческие младенцы. Любопытна, хоть и не бесспорна параллель, которая напрашивается в этой связи с жертвоприношениями молк, совершавшимися в Карфагене в тофетах и столь ужасавшими греков и римлян (S. Lancel, 1992, р. 275) [66]. Впрочем, к тому времени, о котором мы рассказываем, в Риме уже довольно давно привыкли ограничиваться тем, что по обету «весны священной» в жертву богам приносили ягнят и козлят, поросят и телят, родившихся в промежутке между мартовскими и майскими календами. Что же касается человеческих жертвоприношений, то их сущность весьма изобретательно эволюционировала в направлении, совпадавшем с интересами колониальной экспансии: так, одновременно с закланием жертвенных животных проходили проводы молодого поколения, отправлявшегося, порой под охраной тотемического животного, на заселение новых земель (J. Heurgon, 1957).
После этого Фабий сосредоточил внимание на решении вопросов военной стратегии. С согласия сената он набрал два новых легиона, разместив их в Тибуре (ныне Тиволи), неподалеку от Рима. Затем он отправился навстречу с войском Сервилия и в Нарнии принял командование еще двумя консульскими легионами. Отсюда он двинулся к югу, по пути прихватил тибурских новобранцев, вышел через Пренесту (ныне Палестрина) на Латинскую дорогу и повел объединенное войско к Апулии. Еще одно нелегкое решение, принятое Фабием до того, как он начал проводить в жизнь свою знаменитую политику «затягивания», наряду с последней свидетельствует, что диктатор меньше всего опасался прослыть непопулярным в широких массах. Он приказал (Тит Ливий, XXII, 11, 4–5) всем жителям селений и незащищенных городов покинуть свои дома, собрал их в особые отряды, но главное — потребовал неукоснительного применения тактики «выжженной земли» повсюду, где ожидалось появление армии Ганнибала.
По прибытии в Апулию Фабий обосновался в Эклах (Троя), неподалеку от карфагенского лагеря, разбитого в Вибинии (ныне Бовино). От боя, который пытался навязать ему Ганнибал, диктатор уклонился. Вскоре пунийская армия снялась с места, а следом за ней выступили в поход и римляне, которые отныне старались не упускать вражеское войско из виду, однако соблюдали между ним и собой определенную дистанцию, для чего главнокомандующему требовалось немалое хладнокровие, ибо провокации со стороны карфагенян не прекращались. Сегодня нелегко с точностью восстановить, каким маршрутом двигались те и другие, изображая игру в «догонялки», известно лишь, что протекала эта игра в основном на землях самнитов, лишь иногда захватывая территорию Кампании (G. Alvisi, 1974, pp. 292–313). Ганнибал разорил Беневент, захватил Телезию, а затем через кампанский город Калы направился к северу, в долину реки Вультурн. Здесь, в сердце одного из богатейших сельскохозяйственных районов Италии, начиналось царство фалернского вина, уже тогда считавшегося одним из лучших. И здесь диктатору пришлось проявить выдержку, достойную античного героя, ибо ему стоило невероятного труда не отказаться от ранее избранной тактики и не позволить своему начальнику конницы Муницию ее нарушить. Он по-прежнему продолжал следовать параллельным с Ганнибалом курсом, наблюдая за его войском издали и искусно уходя от столкновений, но охотно нападая на отдельные группы вражеских солдат, в поисках добычи рискнувших слишком далеко оторваться от своих. Мог ли он оставаться беспристрастным зрителем, когда с вершины Массика [67] видел дым от пожаров горящих повсюду деревень, когда осенью в сезон сбора винограда систематически вырубались под корень лозы, составлявшие все достояние римских поселенцев в Кампании? Этого Ганнибалу показалось мало, потому что он придумал, как еще больнее задеть диктатора лично. Узнав от перебежчиков, что именно в этих краях находятся земли, принадлежащие Фабию, он приказал своим солдатам вытоптать и выжечь все окружающие поля, сохранив в неприкосновенности владения римского главнокомандующего. Одновременно он велел распустить слух, что такая странная разборчивость объяснялась тайным сговором Фабия с карфагенянами (Тит Ливий, XXII, 23, 4).
После этого случая Фабию пришлось совсем туго. Не все в Риме понимали, что он не хочет рисковать доверенным ему войском, а в тактике затягивания, которой он продолжал придерживаться, уже готовы были видеть отсутствие воли и чуть ли не трусость. Фабию припомнили даже его детское прозвище — Ovicula — Овечка (Плутарх, «Фабий», 1, 4–5)! Росло недовольство и в армии. Тит Ливий сообщает (XXII, 14), что однажды, когда римские солдаты вступили в разоренную карфагенянами Синуэссу, в их рядах едва не вспыхнул бунт, подогреваемый зажигательными речами Муниция. Но наконец и Фабий решил, что пора воспользоваться плодами своего долготерпения. Стояла уже осень 217 года. От одного из шпионов диктатор узнал, что Ганнибал намеревается переправиться на зимовку в Пулы, прихватив всю богатую добычу, награбленную за лето. Фабий немедленно занял город Казилин, расположенный неподалеку от Капуи, перекрыв тем самым проход через долину Вультурна. Одновременно он отправил Муниция к северу от Синуэссы, поручив вести пристальное наблюдение за Аппиевой дорогой. Теперь Ганнибалу, чтобы выбраться из Кампании, оставалось лишь пробираться узкой долиной Калликулы, речки, что протекала севернее Кал. Сюда-то и привел Фабий свои войска. Четыре тысячи всадников засели в долине, а диктатор с основными силами занял подступающий к ней холм. Эту хитрость Ганнибал разгадал очень быстро и придумал, как выбраться из ловушки, использовав уловку, к которой, возможно, уже прибегал при переходе через Альпы. По его поручению Гасдрубал приказал своим воинам собрать как можно больше хвороста, из которого карфагеняне наделали вязанок, а вязанки прикрепили к рогам двух тысяч быков, захваченных в окрестных деревнях в качестве трофея. Перед самым рассветом солдаты подожгли привязанный к коровьим рогам хворост и погнали стадо к окружавшим долину холмам. Римские солдаты, охранявшие долину, при виде светящихся в ночи огней немедленно снялись с места и устремились за ними вслед. Путь был свободен. Пуническая армия беспрепятственно миновала его самый опасный участок [68].