Сто суток войны
Да, да, именно это — «район до Урала» — огромное белорусское, русское, украинское гетто, контролируемое германской администрацией, — вот что ожидало бы всех нас, если бы мы в 1941 году, захлебываясь кровью, совершая бездну ошибок и на ходу учась воевать, не выполнили бы «сумасшедших распоряжений» советской власти, в общем-то, сводившихся к тому, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
Когда теперь некоторые немецкие генералы в своих сочинениях сетуют (проигравшие войну генералы вообще любят заниматься сетованиями, это для них нечто вроде вязания на спицах) на то, что во время русской кампании имело место излишне жестокое обращение с населением и военнопленными, то эти сетования не так уж дорого стоят.
За ними, как правило, стоят не столько доводы запоздалой гуманности, сколько соображения тактического порядка. Излишне жестокое обращение с населением и военнопленными, как выяснилось, не запугало, а ожесточило противника и в чисто военном отношении невыгодно отразилось на действиях германской армии на Восточном фронте.
Немецкие генералы сетуют на содержавшийся в июльской речи Сталина призыв воевать не на жизнь, а на смерть, что «этот призыв — и отчасти здесь были виноваты сами немцы — нашел отклик в сердцах людей».
Они, видимо, склонны думать, что излишняя жестокость, проявленная на Восточном фронте, была преждевременной, тактически и психологически невыгодной в разгар войны, ее не следовало проявлять в таких крайних формах, во всяком случае до тех пор, пока действительно не будет бесповоротно занят весь «район до Урала».
Гитлер в 1941 году не намерен был считаться с этими несущественными в его глазах тактическими и психологическими просчетами. Его занимали великие стратегические цели войны: на первое время — захват всего «восточного пространства» до Урала.
И когда некоторые его генералы, в начале войны преследовавшие, в сущности, те же, что и он, только несколько более ограниченные, более разумно и последовательно спланированные цели, увидев, что дело плохо, попробовали отречься от него, то все-таки не они ему, а он им свернул шею.
И сделал это с помощью других своих генералов, а точнее — большинства других своих генералов, которые в противоположность некоторым его генералам, или, точнее, меньшинству его генералов, разделяли его цели до конца и в полном объеме.
В качестве иллюстрации к сказанному мне хочется привести несколько выдержек из одного документа, попавшего мне на глаза в связи с совсем другой темой.
Седьмого марта 1945 года, ровно за два месяца до конца войны, в Померании сдался в плен командир немецкой пехотной дивизии Вилли Райтер, старый профессиональный германский военный, генерал-лейтенант вермахта («Родился в 1894 году в Баварии. Женат, имеет двух дочерей, католик, профессиональный военный-артиллерист, отец — майор в отставке. На военную службу вступил добровольно в 1913 году. Домашний адрес: Ютеборг, Кайзер Вильгельмштрассе, дом 11»).
Вот что сказал на допросе 10 марта этот генерал вермахта о своих взглядах на германскую армию и на национал-социализм:
«Я несколько раз встречался с Гиммлером и знаю его как порядочного и корректного человека. Он очень отзывчив к нуждам армии, знает солдат, заботится о них. Он, несомненно, любит власть и стремится к ней, но это я не ставлю ему в минус. Назначение Гиммлера командующим группой армий „Висла“ должно символизировать непреклонную волю к сопротивлению. То, что он не имеет военного образования, — не беда. Тут решает воля. Эсэсовские генералы в массе своей обладают, по моему мнению, большой волей и большой личной храбростью. Большей волей и личной храбростью, чем тоже в массе своей — армейские. Это искупает отсутствие у них подлинной военной школы и недостаток военного образования. Они легче находят путь к сердцу солдата. Я отдаю себе отчет, что все это ведет к поглощению армии войсками СС. Но считаю, что это соответствует духу национал-социалистической революции и идет на благо военной мощи Германии. Перспектива поражения Германии меня ужасает. Я верю, что после этого Германия перестанет существовать. Кроме того, Германия лишится нацистской системы управления, а это, я считаю, будет для нее большим несчастьем. Это наиболее подходящая для немецкого народа система, выражающая его интересы. Основной заслугой этой системы является политика поддержания чистоты расы и вытекающее отсюда признание прав германской расы на господство… В том факте, что Вицлебен и его группа, с одной стороны, а Паулюс и его соратники — с другой, выступают против нацизма, я еще не вижу доказательства того, что существует противоречие между традициями немецкой армии и нацизмом. Сейчас традиции немецкой армии, видоизмененные в соответствии с духом времени, все больше и больше переходят к войскам СС. Я считаю это закономерным».
По совести говоря, нельзя отказать такому врагу ни в мужестве, ни в чувстве собственного достоинства. Попав в плен в период уже надвигавшейся на германскую армию окончательной катастрофы, этот генерал, в самых невыгодных и тяжелых для него лично обстоятельствах, пленный, на допросе имел решимость сказать все, что он в действительности думал и о нацизме, и об отсутствии противоречий между традициями германской армии и нацизмом.
Если бы многие другие немецкие генералы, разделявшие взгляды Гитлера в дни побед, говорили впоследствии с той же мерой откровенности, как этот Вилли Райтер 10 марта 1945 года на допросе в Померании, то, думается, многие и многие их мемуары выглядели бы совсем по-другому, чем выглядят сейчас.
Мне не кажется, что я отвлекся от темы, приведя эту длинную цитату из показаний двадцатилетней давности. Двигавшийся в августе 1941 года к Крыму фельдмаршал Манштейн в принципе думал так же, как этот Вилли Райтер. Он несколько иначе относился персонально к Генриху Гиммлеру и к доблести эсэсовских генералов, но вряд ли его душу раздирали противоречия между традициями германской армии и нацизмом. Потом, после поражения, он сделал вид, что думал иначе. Но тогда он думал так. И так думало большинство немецкого генералитета тогда, в 1941 году уж во всяком случае. И как раз это служило одним из важнейших оснований для той уверенности, с которой Гитлер планировал свою тысячелетнюю оккупацию «района до Урала». Не могу не вспомнить его полное безграничного оптимизма восклицание, относящееся как раз к тем дням, когда Манштейн штурмовал Крым: «Ах, какие великолепные задачи стоят перед нами. Впереди сотни лет наслаждений!» (беседа 17 октября).
Я откладываю эту переведенную на английский язык толстую книгу с обложкой, на которой нарисованы Гитлер и Геббельс. Откладываю и не могу удержаться от мысли, что хотя бы избранные места из нее стоило бы перевести на русский, украинский, белорусский, грузинский, армянский, татарский, киргизский и иные языки нашей страны. Здесь по разным поводам сказано обо всех нас такое, что всем нам стоит прочесть просто для информации.
Конечно, годы идут, времена меняются, «кто старое помянет — тому глаз вон» — русская поговорка, а способность к забвению — общечеловеческое свойство, все верно, все так… Но ведь будущее, которое было для нас запроектировано в этой книге, проектировалось на сотни лет вперед — вот в чем штука! Может, поэтому сейчас, всего-навсего через четверть века, и хочешь все это забыть, а не забывается?
70 «Начальник Дома флота батальонный комиссар Шпилевой, впоследствии, по-моему, комиссар морского полка…»
Написав это, я, к несчастью, ошибся. Начальник Дома флота Ефим Фомич Шпилевой действительно был впоследствии назначен на должность комиссара 3-го полка морской пехоты, но комиссаром его не стал, а попал под трибунал в связи с тем, что, как указано в приговоре, «под предлогом болезни глаз стремился уклониться от выполнения возложенных на него обязанностей».
Трудно разобраться теперь, насколько справедливо было решено это дело тогда, в конце сентября, в самый разгар боев на Перекопе, что в нем было правдой и что неправдой. Во всяком случае из последующих документов известно, что Шпилевой Ефим Фомич был направлен рядовым, погиб в октябре 1941 года под Перекопом и был «посмертно восстановлен в рядах политсостава и в звании, как искупивший вину перед Родиной».