Из записок районного опера (СИ)

Потом — уткнулся в свои бумаги, а Грозницкий вернулся к себе в кабинет, где его уже заждался скулящий от боли в сломанных рёбрах сторож.
«Всё, старик, кончились твои невзгоды!.. Разобрались мы в ситуации, и оказалось, что невиновен ты!.. Короче, можешь валить домой…» — радостно сообщил Грозницкий, а протокол с «сознанкой» Маркелова тут же демонстративно выкинул в мусорную корзину. (Предполагалось позднее, после ухода сторожа, протокол из корзины аккуратно извлечь и спрятать в сейф — так, на всякий случай…).
Но тут возникло неожиданное препятствие… Оказалось, что Маркелов не хочет брать назад своё признание в убийстве и освобождаться, а продолжает настаивать на том, что — и поджигал тело, и ногами месил, в общем — приплутывал себя к этой мокрухе самым наглым образом!..
Только на первый взгляд его поведение могло показаться странным…
Много уж пожил он на белом свете, немало повидал и узнал, и имел о работе ментуры своё чёткое и довольно-таки нелестное мнение.
Понимал он, что дело его шито белыми нитками, и потому панически боятся м у с о р а, что всплывёт их «химия» наружу… Дескать, сейчас вот, у нас в кабинете, признает стариканыч свою вину, а позднее либо у прокурора на получении санкции на арест, либо у следователя на следствии, либо, наконец, на суде перед судьями и в присутствии своего адвоката — возьмёт да и отречётся от всего бессовестно, заладит прежнее: «Не я убивал! А «сознанку» менты из меня вышибали пытками!..»
Оно понятно, что сейчас каждый рад на органы ушаты грязи вылить, поэтому подобным обвинениям обычно — не слишком много веры… Но опять-таки, — лишние хлопоты, ненужная нервотрёпка…
Вот и скумекал Маркелов, что на фу-фу берёт его старлей-зверюга, стал добреньким: «Мы — разобрались, вы — невиновны…» А как подтвердит Маркелов, что — да, дескать, и впрямь никого он не кончал, — сразу же хлестанет его дубинкой по суставам, развопится: «Как это — невиновен, если подписался, что ты её кончил?!.»
Обычная ментовская подстава… Не клюнет на неё прошедший огонь и медные трубы старик, будет стойко держаться и твердить на прежней основе, что убил и сознаётся, а вот потом, когда передадут его в руки прокурора и следователя, когда допустят к делу адвоката, когда предстанет он перед ясные очи судей — вот тогда-то он всю правду громко и выскажет!..
Так планировал Маркелов. А потому — решительно заявил, что ни за что не откажется от своих чистосердечных показаний, и готов за них идти куда угодно- в ИВС, в СИЗО, в «зону», на каторгу даже…
Но это, в свою очередь, категорически не устраивало Грозницкого, мысленно уже это дело закрывшего… Ну куда ему при данном раскладе прикажете тыкать этого «сознаванта»?!.
Пойти ему навстречу, и всё-таки оформить произошедшее как нанесение тяжких телесных, повлекших смерть?.. Но, во-первых, даже и успешно раскрытое тяжкое преступление — это всё равно ещё одно тяжкое преступление, совершённое на твоей «территории»…
Ты, опер, его допустил. И из-за твоей недоработки, получается, погиб человек… Случись в будущем ещё какое-нибудь ЧП на твоём участке — припомнят и тот давний случай: «А у вас и в прошлом году — тоже… женщину чуть ли не заживо сожгли!..»
И второе — кто этого хитрованистого старпера знает… Сейчас на себя бочку дерьма катит, а завтра — опрокинет её на твою голову, заявив: «Пытали, потому и сознался!..» И если найдётся у него какой-нибудь мало-мальски влиятельный заступник из числа родичей или бывших сослуживцев — всё, хана тогда оперу-трудяге… Суши вёсла, паря!..
Вот почему никаких признаний теперь Грозницкому и не надобно было… Но не чуявший изменившейся коньюктуры дедок продолжал провокаторски настаивать: «Мною злодейски умерщвлена гражданочка такая-то… Опять готов под этим двумя руками подписаться!..»
И тут не сдержался уставший от всего этого Грозницкий, заорал: «Я ведь могу и рассердиться!», — да как хлобыстнет торцом дубинки Маркелова в челюсть!.. Улетел старичок в дальний угол, слегка башкой о батарею парового отопления приложился, а изо рта у него вылетел треснувший металлический зуб, и под батарею закатился.
 
Только тогда пробило сторожа, что действительно отпускают его, без балды. А всё — почему?.. Живые, нашенские люди в милиции работают — потому что!.. Черти, разобрались в ситуации и поняли, что ни при чём тут старик Маркелов, ну вот ей крест!.. Только и всего, что пил с бомжихой. И потом она уползла от него, чуть живая… Всем готов поклясться, как на духу, что так всё и было!..
Прослезившись на радостях, Маркелов чуть ли не обниматься-целоваться к освободителю Грозницкому полез, опер пресёк это (чай, не голубой он, чтобы с пожилым мужиком взасос миловаться!), но на душе у него заприятнело… Вполне нормального, хорошего даже человека — на свободе теперь можно оставить!..
…Того только не заметил по недомыслию старлей, что два ребра у Маркелова не ушиблены, а сломаны были… И пойди сейчас старик снимать побои — будет вполне официально констатировано, что после визита в милицию на стороже обнаружены телесные повреждения средней тяжести…
Развивайся же всё по давно накатанной коллее — Маркелов поступил бы в ИВС, оттуда — в СИЗО… Со временем, разумеется, тюремный врач тоже засвидетельствовал бы переломы, но их легко можно было бы списать на драку с однокамерником, или же на случайное падение с лестницы (десятки надзирателей стали бы свидетелями!), во время выхода на прогулку в тюремный двор…
Вот почему допрашивающие задержанных опера придерживаются двух железных правил: не оставляй следов на теле того, кого, возможно, после допроса придётся отпустить домой, не «светись», не подставляйся… И второе: если всё-таки подставился и чем-либо допрашиваемого «украсил» — ни в коем случае не отпускай его сразу же домой, — пусть хотя бы в райотделовском «обезьяннике» трое суток посидит, пока следы немножко сойдут… А возникни даже потом шум — всё на тех же сокамерников можно и спихнуть…
Грозницкий же лохнулся дважды: без особой надобности переломал рёбра старому человеку (уж в такой-то степени можно было и не усердствовать!), и затем — отпустил изуродованного им человека на свободу, мысленно махнув рукой: «А-а-а, сойдёт… Ничего он не докажет!..»
Так бы оно и случилось, почти наверняка, но, на беду Грозницкого, родной внучок сторожа Маркелова учился на 2-м курсе юридического факультета, а стало быть — законы уже знал, и при этом ещё верил, что знание это нужно применять не только для обогащения собственного кармана, но и для чего-либо более осмысленного…
И вот, когда дед приполз домой жалким, избитым и дрожащим от пережитого только что ужаса, и рассказал внучонку, что да как творили с ним в стенах Вузовского РОВД, то тот первым делом повёл старика снимать побои, а потом… Нет, не в райотдел он побежал, шуметь и скандалить, — как раз это было бы полбеды, там ему голову уж как-нибудь да задурили бы, а при везухе — и на него самого молниеносно навесили бы делюгу, скажем — за хулиганство в стенах РОВД и сопротивление представителям власти при исполнении…
Но он, сучяра, не стал громогласничать в милицейских стенах, а вместо этого тихонечко отнёс кляузу в районную прокуратуру… Блин. менты-ироды зверски и ни за что избили дедушку будущего юриста, очень может быть — будущего работника прокуратуры даже!.. «Н а ш и х бьют!..» Извечно относящиеся к «ментовским» с подозрительным предубеждением «прокурорские» зашевелились как кубло растревоженных змей, и на следующий же день совершенно внезапно в кабинет к увлечённо допрашивающему очередного кандидата на роль преступника старшему лейтенанту Грозницкому вбежала целая комиссия проверяльщиков.
Прямо с порога и в лоб — задали вопрос: «Били Маркелова вчера?..» Тот, будучи не пальцем деланный, моргнул честно: «Я?.. Бил?!. Как вы могли такое подумать?!. Да я — офицер милиции!.. Да как вы смеете!..»
Но комиссия уже топала толпой в тот угол кабинета, где, по показаниям Маркелова, он лежал после нокаутирующего удара, оставив где-то там свой железный зуб. Не поленившись встать на карачки, прокурорский люд зашарил под батареей, и через минуту нашарил там долгожданное — стальной маркеловский клык!..