Путанабус. Наперегонки со смертью

— Старший лейтенант Гагарин, прекратить истерику! — крикнул прямо в ухо жесткий командный голос. — Вы советский офицер или где?
— Маршал, я бы вас попросил… — вмешался первый голос.
Но тут меня действительно пробило на самую настоящую истерику. Я заорал всей мощью своих легких, со всей силой ужаса представляя, что меня сейчас зашвырнут на сто километров от твердой поверхности в безвоздушное пространство:
— Я не Гагарин! Я не Гагарин! Я не Гагарин! Я не Гагарин!!!
— Отойдите, Сергей Палыч, тут не железки, как видите, тут проблемы личного состава. А это уже мое дело, — послышался в наушнике голос маршала. — Слышь ты, козелик?! Тот, который в банке? Лично мне похер: Гагарин ты, не Гагарин. Но в ТАСС ушла информация, что первый космонавт Земли — гражданин СССР и носит фамилию Гагарин. Даже если ты не Гагарин, партия прикажет — будешь Гагарин. Понял? Не слышу ответа?
— Понял… — ответил потухшим голосом.
— Ну, вот и хорошо. Сергей Палыч, начинаем обратный отсчет.
Третий голос забубнил:
— Девять.
— Восемь.
— Семь.
— Шесть.
— Пять.
— Четыре.
— Три.
— Два.
— Один.
— Пуск!
Ложе подо мной задрожало-завибрировало, и какая-то сила стала меня выталкивать вверх, одновременно вжимая в койку.
— От, млять, попал, — буркнул я в космическое пространство.
— Юра, — раздался в ухе голос Сергей Палыча, — скажи что-нибудь в камеру. Все же момент знаменательный. Исторический.
Мля… А тут еще и камера есть. Полный попандос!
— Поехали, — по традиции помахал я рукой.
Действительно, какая уже разница — Гагарин, не Гагарин…
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
 
22 год, 40 число 5 месяца, пятница, 08:13.
В этот раз меня просто разбудили. По-домашнему так, потрясли за плечо. Молча. И даже как-то ласково.
Очень опасался, что снова увижу автобус в подмосковном лесу.
Но едва раскрыл глаза, как меня тут же чем-то укололи.
Потом напоили из длинного фарфорового носика чистой водой. Вкусной.
Потом стали обмывать, как покойника. Слегка поворачивая и приподнимая, как куклака какого, ловкими руками, нисколько не интересуясь моими желаниями и не обращая внимания на мою реакцию. К тому же руки и ноги не отвязывали. Легкий сквозняк холодил голое тело там, где его касались мокрыми тряпками.
Делали это все две женщины, глухо одетые во все белое. С вычурными белыми чепчиками, похожими на экзотических птиц.
— Где я?.. — прохрипел на этот раз вполне даже членораздельно.
Сам я, в той позе, в какой меня приковали к этой тяжелой кровати, видел только недавно побеленный потолок, от которого еще пахло купоросом.
В ответ раздались непонятные слова. И я понял, что сказал свою фразу по-русски и меня, скорее всего, не поняли. Также, как я сам не понял того, что мне сказали в ответ.
— Где я? — повторил на английском.
— Госпиталь, — ответила та «банщица», что была покрупнее телом, не переставая меня обмывать и даже не повернувшись.
Госпиталь.
Значит, не плен.
Уже хорошо.
— Наташа? — Во рту опять пересохло, но пить не просил потому, как ответ на этот вопрос был для меня важнее.
Но та санитарка, что телом худее, видимо, была телепаткой, и перед моим ртом моментом появился длинный фарфоровый носик, который принадлежал небольшому чайнику типа заварочного.
Я напился и снова повторил:
— Что с моими девочками?
Та, что потолще, пожала плечами и сказала длинную фразу, из которой я разобрал только слово «доктор».
Понятно.
Ждите ответа.
Ждите ответа.
Ждите ответа…
Потом меня напоили теплым бульоном, не куриным, но вполне себе птичьим по вкусу.
И опять чем-то укололи в шею.
Здравствуй, опа, Новый год. Хотя на этот раз откидывался в бездны я не стремительно, а весьма неторопливо — так сказать, прогулочным шагом. И не совсем в темноту черную. Просто был выведен из действительности в покой. Наверное, чтобы глупых вопросов не задавал.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
 
22 год, 40 число 5 месяца, пятница, 28:13.
В этот раз разбудили меня явно уже ночью, так как весь свет в кубрике исходил от настольной лампы-ночника на столе рядом с кроватью где-то у меня за головой.
Медсестра оказалась англоговорящей. Позвенев какими-то железками за пределами видимости, она ласково проворковала, протирая мне шею мокрой ваткой:
— Ну, вот и хорошо, больной, что вы проснулись. Теперь один маленький укольчик снотворного — и завтра будете как огурчик.
— Зеленый и в пупырышку? — попытался я пошутить.
— Нет, свеженький и ядреный, — улыбнулась она, обнажив ровные мелкие зубки, появляясь в пределах видимости. — Доктор Балестерос в восхищении. Говорит, что вы обязательно пойдете на поправку, если не будете брыкаться. С переломом шеи это очень опасно.
И снова убралась куда-то с моих глаз.
А я подумал, что своими виражами наперегонки со смертью я все-таки сломал себе шею, причем не фигурально, а натурально.
— Может, не надо уже снотворного? Я и так проспал, наверное, несколько суток! — взмолился я.
— Предписано доктором, — строго заверили меня, не оставляя никакой альтернативы.
— По крайней мере, скажите мне: где я?
— В госпитале, — ответили мне лаконично, но совершенно неинформативно.
— Это я понял уже. А где находится госпиталь? — настаивал я на определенности.
— В Виго, — ответили мне. — Вы в госпитале Рамбама.
— Что такое Рамбам?
— Не что, а кто, — строго поправили меня. — Рамбам — это акроним от раббену Моше бен Маймон. Еще он известен в Европе, как Маймонид. Это знаменитый врач из Кордовы. Жил в двенадцатом веке. А госпиталь принадлежит сефардской общине города. У нас очень хорошие хирурги. Так что не беспокойтесь, все у вас будет хорошо.
Я не видел ее лица, так как медсестра стояла практически у меня за затылком, а я по-прежнему был привязан к кровати. Понял, что укола мне не избежать, но до него решил выяснить главное:
— Где мои девочки?
— Спят, наверное. Не беспокойтесь за них, они сюда каждый день ходят, справляются о вашем здоровье. Даже удивительно. Первый раз вижу, чтобы столько красавиц одновременно бегало за мужчиной, который внешне не представляет собой ничего особенного. Вы певец или актер?
— Философ, — ответил ехидно, а в душе ликуя от того, что меня девчата не бросили тут одного.
— Вы давно со Старой Земли? — поменяла медсестра тему.
— Две недели.
— Значит, ТАМ что-то серьезно переменилось с момента моего убытия, раз стало модно бегать за философами. Куда катится мир?
С этими словами она вколола мне очередную дозу, и я поплыл на волнах препарата, вторгающегося в мою кровь. Но настроение было очень хорошее.
Я отходил почти счастливым.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
 
22 год, 1 число 6 месяца, суббота, 10:04.
Очнулся и некоторое время лежал тихо, не привлекая к себе внимания. Надо было обдумать ситуацию, в которой оказался. Хотя при таком «обилии» информации хрен что удумаешь, кроме химеры. Однако… «Штирлиц, подумайте, — сказал Борман. — Штирлиц подумал, и ему это понравилось». Вот так и я: нравится мне сам процесс думанья после этой долгой тьмы без сознания и без думанья. Прав был Декарт: «Я мыслю, — значит, существую».
В конце концов, на философском факультете нас учили только одному — думать. Но это было раньше, во времена «исторического материализма». Сейчас со студентов тупо взятки берут. «Садитесь — пять. Профессор, может, все-таки четыре? Сказал: пять бутылок коньяка, значит — пять». Итак: я мыслю, значит, существую. Неоспоримая истина, и пофиг все основные вопросы философии. Тем, кто не мыслит, они не нужны уже. Совсем. Какая разница, существует этот мир только вместе со мной или существует так же и без меня? Мне в этом смысле все уже перпендикулярно и фиолетово, раз я это оценить не могу. Каждый человек в глубине души — солипсист. [30] Осознание того, что его не станет, а все вокруг так и останется, его пугает похлеще дантовского ада.