Над Кубанью зори полыхают

— Это, батя, в канаву я упал и акациями поцарапался. Вот, видишь, и занозы на руках.
И он послюнявил ладонь, показывая несуществующие колючки.
— Брешешь! Чего бы тебе в канаву валиться? Небось наломали тебе бока! С кем дрался?
— Ну, с атамановыми сынами, — признался Мишка.
— Сукин ты сын! С кем же ты связываешься? Хочешь, штоб твой батька опять в выборные не прошёл?
Мишка взял ложку и стал хлебать борщ.
— Ну, чего молчишь? — кипятился отец.
Мишка бросил есть, встал из‑за стола и набросил на одно плечо бекешу.
— Ты, батя, все о своём чине заботишься! Подумаешь, дело — быть выборным в правлении! Всё равно Атаман с участковым всем сами ворочают. А вы только бородами трясёте, как старые козлы.
— Молчи, паскудник! — взорвался отец. — Вот я тебе Сейчас за козла синяков добавлю!
— Добавляй! — пробурчал Мишка и вышел, хлопнув дверью.
Мать вступилась за сына:
— Чего ты напал на дитё? Может, он из‑за девки с кем подрался. Женить надо, и драться перестанет.
— А старшую‑то в девках, значит, оставлять? Сватов так никтр и не засылает, — вздохнул отец.
Дочь бросила ложку и запричитала сквозь слезы:
— Попрекаете! А кто виноват? У всех девок и юбки, и кофты, и полушалки новые. А я все в одном и том же наряде по всем праздникам.
Она заревела в голос, встала из‑за стола.
Отец тоже выскочил, торопливо надел тулуп и стал искать шапку.
Мать схватила рогач и стукнула им по полу:
— Все тебе не такие! Не житье с тобой, а каторга! У других и хозяйство как хозяйство, и дети обуты и одеты — не стыдно на люди показаться. А у нас хата валится, забор ветер подпирает, девке приданое не заготовлено, парню поклажи негде взять!
Она тоже заголосила. Отец поторопился уйти со двора.
В кухне у Ковалевых на печи лежал Архип, припоминая подробности драки. Эх! Как валились заносчивые казачата от его ударов. Но если дойдёт дело до атамана, могут быть неприятности. Ведь сыновьям атамана больше всех досталось именно от него.
Нюра заглянула на кухню. Хотела спросить, где он был прошедший вечер. Но, увидев синяк на лице Архипа, смекнула, в чём дело. Нюра засмеялась и убежала. Хозяевам Архип пожаловался на то, что ночью поскользнулся в конюшне и упал на ларь с овсом.
— Чую я, хлопец, что ларь тот был о двух ногах! — усмехнулся дед Лексаха. — А коль подрался, то в том ничего худого нет. Драться не станешь — другие забьют До смерти. Такова жизня, парень!
  
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 
Прежде чем засылать сватов, Тарас Заводное поехал к архиерею ставропольскому. Отец Агафадор интересовался племенными овцами рамбулье из отары Заводновых. Разрешение на венчание несовершеннолетнего Митьки было получено во вторую поездку, когда Заводнов отвёз в отару преосвященного двух производителей и трёх маток на окоте.
Тарас с гордостью рассказывал дома, как сам архиерей вышел на задний двор полюбоваться овцами.
— Слюнки текли у преосвященного. Ей–бо, не вру! Ну, говорит, раб божий Тарас, и уважил ты меня. Люблю, говорит, божью тварь в образе кротких овечек. А отара у отца Агафадора огромаднейшая — тысчонок этак на пять, а может, и более, и все, говорят, дары во славу божию от верующих. Но овечки те так себе… Помесь! Хочет, слышь, преосвященный теперь завести чистокровную отару.
Через несколько дней, в зимний мясоед, Заводновы заслали сватов. Уже дважды они заезжали к Ковалевым на сговор. Да не одни Заводновы обивали пороги деда Лексахи, по воле которого всё вершилось в доме Ковалевых.
Мать Нюры, Поля, со страхом встречала сватов, моля бога вразумить деда, чтоб выбрал он жениха по сердцу её дочери. Дед не говорил ни да ни нет. А Нюра по–прежнему украдкой встречалась с Архипом. Встревоженного парня горячо уверяла, что дед так любит её, что без согласия с её стороны ни за что не отдаст замуж.
Но получилось не так. Дед был стар и дряхл, собирался умирать. А перед смертью хотел отгулять свадьбу внучки, устроить её замуж в добрую казацкую семью. К тому же деда беспокоили отношения Нюры с батраком. Мало ли что может случиться, сраму не оберёшься!
 
На святках третий и последний раз заслали Заводновы сватов. Выехали почти в полночь, чтобы никто не переехал дорогу на перекрёстке или не встретилась баба с пустыми вёдрами. Кони шли не спеша.
Сватом ехал крестный Митьки, Василий Иванович Кобелев, а свахой — дальняя родственница, специально вызванная на сей раз с хутора, опытная в этих делах, говорливая баба.
Как только тачанка стала у ворот Ковалевых, дружно забрехали собаки. Постучали в калитку. Первой всполошилась Нюра.
— Маманя, проснись! Кажись, опять тачанка Заводновых...
В доме засветили лампу. Костюшка открыл ворота, впуская тройку вороных.
— Здорово ночевали! — послышался приторно–ласковый голоС свашки. — Гостей принимайте, родименькие! С далёких краёв приехали купцы.
В ответ заспанным голосом отозвался Костюшка:
— Слава богу! Милости просим!
— И что‑то будет… — размышляла Пюра, прильнув, носом к стеклу и стараясь рассмотреть жениха, согнувшегося на облучке.
Кряхтя и откашливаясь, торопился одеться дед Лексаха. Старуха, подавая ему валенки, шёпотом подсказывала, что Заводновых нельзя водить больше за нос.
— А поклажи побольше запроси. Да поторгуйся. Нехай не думают, что девку задарма спихиваем с рук. Сын-то один у родителей, может, и на службу не возьмут, да и люди, слышь, неплохие, доброго казацкого рода. Нюрка у Заводновых будет жить, как у бога за пазухой.
Дед молчал. В душе он не совсем был согласен со своей старухой. Если б не это женихание Нюрки с Архипом, так можно было бы не спешить со свадьбой, поискать жениха под стать ей.
После долгих переговоров деда со сватами в светлицу позвали отца и мать Нюры. Потом послали тачанку за родителями Митьки. Нюра, бледная и дрожащая, прижалась в соседней комнате к трубе и с тревогой прислушивалась к сговору. А там хлопали по рукам, звенели рюмками. Нюра все поняла. В глазах потемнело, и она без чувств свалилась на пол.
Вбежала взволнованная мать. Кое‑как привела дочь п чувство. Больше она не имела права ничем ей помочь.
— Ладно, доченька, не горюй! — утешала мать, прижимая голову Нюры к своей груди. — Не ты первая, не ты последняя. Такая уж наша бабья судьба. Да и Митрий — парень вроде хороший, не буян, не охальник. Стерпится, слюбится!
  
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
Своды — знакомство жениха с невестой и родни с обеих сторон — были назначены на ближайшие дни. Со всех окрестных хуторов и станиц была приглашена близкая и дальняя родня.
В доме Ковалевых праздничного угощения к этому дню готовить не полагалось. На сводах женихова родня должна выставлять угощение. Но дед Лексаха, чтобы подчеркнуть богатство Ковалевых, велел выставить в горнице столы, застлать их новыми настольниками и уставить мисками с едой и бутылками с вином.
Вечером невестина родня заполнила горницу. Невеста пряталась в углу за тесной стайкой подруг. Разговоры вели степенные, неторопливые. Прислушивались, не едут ли жених и его сваты. В окна заглядывали любопытные соседи. На дворе скулили собаки, с утра посаженные на цепь. Но вот собаки залаяли. Ворота отворились. С шумом, с выстрелом ворвались сваты с женихом во двор.
Открылись двери дома, и в светлицу вступили сват-боярин со свашкой. Они остановились у порога, перекрестились на божницу и отдали низкие поклоны.
Потом неторопливо, но споро принялись уносить с накрытых столов закуски и вина, стаскивать хозяйские скатерти и расстилать свои. Из сенцев им передавали привезённые роднёй жениха водку, вино, пироги, калачи, жареную птицу, большие блюда холодца.
Сват–боярин с поклоном усадил в «святой угол», под самую божницу, родителей невесты, деда и бабку, а потом уже «по рангам и достоинству» другую родню. Не торопясь разлил водку по гранёным рюмкам и, кланяясь, стал подносить всем сидящим.
Костюшка важно спросил у свата: