Над Кубанью зори полыхают
Справа из угла вагона поднялся крепкий казачина с урядницкими погонами:
— А ты, случайно, не подослан комиссарами?
Петро спокойно обернулся:
— Однополчане ваши тут меня знают. Я приказной, служивый казак и не какой‑нибудь там подосланный. Документы имею. Если сумлеваешься — погляди!
И Петро отстегнул нагрудный карман гимнастёрки. Урядник махнул рукой:
— Не надо мне твоих документов…
В вагоне зашумели, заспорили. Каждый высказывал своё мнение.
Па полустанке мимо вагона прошёл офицерский патруль.
— Посторонних в вагоне нет? — спросил усатый есаул.
— Никак нет, ваше благородие! — отрапортовал урядник. И предложил: — Споем‑ка, братцы!
Низкий, сочный бас затянул:
Ты Кубань, ты наша Родина,Вековой наш богатырь.Песню подхватили. Она вырвалась из вагона и понеслась по терской степи.
Митька ближе подсел к Петру и шёпотом допытывался:
— У отца моего теперя около тысячи овец. Ты как думаешь, дядя Петро, не отберут овец у нас?
— Да говорят тебе, голова твоя садовая, что скот пока не трогают. А там видно будет. Может, учтут, что ты вон сколько воевал, а што выслужил? Лычку приказного на погонах. А овец‑то у твоего отца сейчас и не так много, война съела. Я вот как был дома, заходил к вам.
— А жена как, скажи, дядя Петро, — в голосе Митрия звучала затаённая боль. — По совести, не загуляла там с кем?
-— Да нет! Такого не слыхал. Дитятко только схоронила. Слыхал?
Митька грустно кивнул головой.
— Писали мне!
— Ты, Митро, не горюй, дитя наживёте. Да–а! А так не слыхал, штоб какая охула ложилась на твою Нюрку. Все в порядке. Справная, гладкая стала.
Митька покраснел от радости. И уже другим тоном спросил:
— Ты, дядя, откровенно скажи, что это за новая власть такая?
— Новая власть — есть власть трудового народа, а народ — это мы с тобой, тот, кто трудится. В общем, власть рабочих и крестьян. Ну вот, теперь слухай: ты побогаче, но тоже трудишься, а я победней, а есть и такие, что совсем ничего не имеют, пролетариями такие зовутся. Ну вот, этим людям и нам, значит, Советская власть и принадлежит.
Ковыряя сапогом прилипшую к полу грязь, Митька задумался. А Петро заговорил уже громче, чтобы слышали и другие казаки.
— Ты вон, Митрий, погляди, сколько в нашей матушке–России земли, и сколько непаханой даром пропадает. А попробуй безземельный запахать из неё полоску — оказывается, не для него земля эта создана богом, а будто бы до конца века отдал бог её помещикам. Ведь не у всех есть землица, как у нас, у казаков. Крестьянство России — большинство безземельное. Вот оно как! Думаешь ты, легко человеку оторваться от своего дома Да топать к нам на Кубань на заработки? Ведь это безземелье, нужда гонят народ.
Другие казаки подвинулись ближе, слушали и задумчиво рассматривали обширную, веками не паханную степь, по которой медленно полз поезд.
Петро снова потянулся к кисету, свернул козью ножку и передал кисет по кругу.
В разговорах поезд незаметно пересёк границы Ставрополья. Казаки нетерпеливо ждали станцию Невинномысская, где предстояла встреча с родной рекой Кубанью.
Но у станции Невинномысская семафор оказался закрытым. Эшелон остановился. Паровоз стал давать прерывистые гудки.
И тут из придорожной лесополосы и кустарников с обеих сторон железнодорожной линии поднялись цепи вооружённых людей, окружая поезд.
— Выходите, товарищи казаки: Разговор есть к вам! — громким голосом крикнул из цепи ладный, подтянутый казак в курпейчатой кубанке.
Он неторопливо шёл к поезду, даже не расстегнув деревянной кобуры с маузером.
В вагонах зашумели:
— Вот так приехали! Выходит, сразу под арест!
— Эй, это что такое? Кто вы? Винтовки уберите, иначе из вагонов не выйдем!
— Оружия у нас тоже есть!
Защелкали затворы винтовок.
Казак с маузером вдруг весело сверкнул белыми зубами и крикнул:
— Не навоевались ещё, казаки?! А мне вот уже аж по горло хватает.
— А кто ты будешь? — спросил голос из вагона.
Добрых два десятка винтовок были направлены на человека с маузером, а тот безмятежно прищурил глаза на заходящее солнце и неторопливо ответил:
— Тот, кто под Карсом воевал. Слыхали, верно, обо мне? Я — Балахонов, Яков Балахонов!
В вагонах зашумели. Винтовки сами собой опустились. В казачьих полках, сражавшихся под Карсом, гремела слава лихого разведчика — казака Якова Балахонова. За удаль Балахонова наградили четырьмя Георгиями и удостоили офицерского чина.
— Выходите, братцы, из вагонов! Поговорить требуется! — так же спокойно, дружески, но твёрдо приказал Балахонов. — Слово вам скажет комиссар товарищ Пономаренко.
Из вагонов посыпались вооружённые казаки.
В это время из классного офицерского вагона хлопнул револьверный выстрел.
— А вот это ни к чему! — нахмурившись, крикнул Балахонов. Пуля просвистела у его виска. — Сидите, господа офицеры, и не рыпайтесь! Иначе в два счета мои пулемёты сделают из вашего вагона решето. Не мешайте нам поговорить с земляками! Комиссар, тебе слово!
Рядом с Балахоновым встал широкоплечий, большерукий человек в кожаной куртке. Его чёрные, горячие глаза окинули взглядом толпу казаков.
— Братья казаки! Товарищи дорогие! — заговорил комиссар. — Враги народа наговорили вам сорок бочек брехни. Генералы и контрреволюционные офицеры уверили вас, будто у трудовых казаков на Кубани и на Дону иногородние отбирают землю. Это ложь! Те, кто сам обрабатывает свою землю, навсегда останутся её хозяевами. А богачам, что используют наёмный труд, придётся потесниться. А сколько тысяч десятин у помещиков, у откупщиков — тавричан? Братья казаки! Я вас спрашиваю, кто на этой земле работает? — Он на мгновение замолк, окинул взглядом толпу. — Работают на этих землях бедняки–казаки да иногородние. А деньги плывут в карманы хозяев–богатеев. Так пусть же эти земли принадлежат тому, кто их обрабатывает, а не тем, кто с них барыши гребёт и на трудовом поте жиреет. Вот в чём наша правда. Вот за что боремся мы. Я твёрдо уверен, что кубанское казачество поможет нам эту власть, Советскую власть трудового народа, прочно установить, поможет выгнать с Кубани врагов трудового народа. А сейчас, братья казаки, дело такое: прут вперёд белые генералы, уже до Армавира дошли. Помогают им оружием буржуи заграничные. Потому мы по-братски просим вас: вступайте в наши ряды, в ряды воинов за Советскую власть, за счастье народное. А кто не Хочет быть с нами, нехай сдаёт оружие и идёт куда вздумается, неволить не станем. Еще сообщаю, что командиром красного отряда назначен известный вам по фронту Яков Филиппыч Балахонов…
И снова зашумели, заволновались казаки. Одни выводили уже лошадей и с оружием строились для вступления в красный балахоновский отряд. Другие, сдав оружие, решили подаваться к своим домам.
— Что же, — сказал Митька Петру, — без коня, без оружия домой, што ли, возвращаться? Да засмеют такого арестанта в станице! Ты как, дядя Петро? Куда сейчас направляешься?
Петро пожевал ус, что‑то обдумывая, и решительно ответил:
— Это верно, в таком виде являться домой ни тебе, ни мне нельзя. У тебя конь есть. И я сейчас выберу себе коня и оружие получу. Думаю, что по пути нам с балахоновцами.
— Эх, и охота домой попасть! — признался Митрий. — Аж сердце печёт, так охота хоть глазком глянуть на Ново–Троицкую.
— А мне, думаешь, не охота? — Пегро вздохнул. — А только бывает так, что едешь вроде прямо, а попадёшь на кривую дорожку. Я лучше не тайком, а открыто в станицу заявлюсь, с красными частями.
— Ну, тогда и я с тобой, дядя Петро!
Понурив голову, он подвёл своего коня к дереву, около которого группировались казаки, решившие идти с Балахоновым.
— Ты что, Митро, неужто остаёшься? — удивлённо окликнул его Мишка Рябцев.
Бросив винтовку в общую кучу, он шагал к станции.