Над Кубанью зори полыхают

— Боже ж мой! — не то удивился, не то обрадовался Шкурников. — Аркаша! Витька!
— Не Аркаша, хозяин, а сам атаман Буран со своим адъютантом! — поправил Витька Бакшеев, известный в станице конокрад.
— Да входите, входите!
Шкурников шире распахнул дверь.
Еще днём Витька разослал верных людей по домам богатых казаков с угрозой: прекратить вывозить хлеб на станцию, а к вечеру всем явиться в усадьбу Шкурникова.
Бандиты сбросили бурки и уселись за стол в красном углу, под образами.
— Ну, ставь угощение, хозяин! — не то попросил, не то приказал Витька.
Через десяток минут на столе стояли солёные огурцы, жареное сало, хлеб, четверть зловонного самогона — «первача».
— Иван Панфилович! Ах, Иван Панфилович! — укоризненно проговорил Витька. — Чтой‑то ты нас такой дешёвкой начиняешь? Аль не понимает твоя башка, чего наша душа просит?
Хозяин, приниженно улыбаясь, затоптался на месте.
Аркашка усмехнулся. А Витька важно оглядел овцевода и приказал:
— Для такого случая и ярочку можно было бы зарезать да к первачу тёплой баранинки зажарить. Ведь молоденьких ярочек у тебя тысячи, а ты для своих освободителей и на одну скупишься!
— Баранчика зарезать? — Шкурников хлопнул себя по лбу и тоненько рассмеялся. — Вот голова Садовая, не додумала, истинный бог, не додумала!
— Не баранчика, а ярку зарезать, да чтоб пожирней была! — повысил голос Витька.
Атаман Буран по–прежнему молчал и кривил рот в усмешке.
Хозяин как ошалелый вылетел на крыльцо и во всё горло, чтобы услыхали гости, заорал:
— Митюха! Иде ты, чёртова душа, запропастился! Иди на баз, — зарежь ярочку! Да пожирней выбирай!
Но батрак Митюха не откликался. Испугавшись бандитов, робкий Митюха забился на сеновал и лежал там, закопавшись в сено.
Так и не дозвавшись его, Панфилыч засучил рукава повыше локтя, заткнул за пояс полы бешмета и сам пошёл на баз за овцой.
Темная ночь уже окутала станицу. Высоко над степью поднялись Стожары. К западу повернула свой ковш Большая Медведица. Один за другим меркли каганцы по хатам. Ночь безлунная спустилась, настоящая воровская ночь.
Не стуча копытами, не бряцая уздечками, не звеня удилами, крадучись, все подъезжали и подъезжали конники ко двору Шкурникова. Ставили коней у забора, сами садились на корточки тут же, близ своих коней, крутили цигарки и закуривали терпкий самосад, пряча огонёк в кулаке.
Атаман не торопился. Он устраивал налёты после вторых петухов, когда крепкий предутренний сон особенно сладок. Не сразу заподозрит неладное спящий на зорьке, а услышит — не сразу очухается от крепкого сна. Вот тут‑то и бери его. голыми руками, чини разбой, а коли надо, то и прикончи.
Бабы, невестки Шкурникова, на пяти огромных чугунных сковородах жарили баранину. Свекровь шипела на них:
— Живей поворачивайтесь! Што вы как сонные куры на насесте, .отсохли бы ваши руки!
Свекор прибежал на кухню и закричал:
— И што вы тут возитесь, шкуры барабанные! А ну давайте хоть одну сковородку. — И схватив сам кочергу, шуровал в печи, разгребая горящую солому.
Боясь взглянуть на расходившегося свёкра, невестки молча суетились у печи. Увидя их, свёкор совсем рассвирепел. Младшую он больно ткнул в бок и прошипел:
— А ты, шлюха, не показывайся в светлицу. Я тебя знаю — так и почнешь стрелять гляделками.
А гости между тем шли и шли. Прибыли куркули, ненавидящие Советскую власть, из Каменнобродска и хутора Подлесного.
Расселись вокруг большого стола.
Шкурников с женой внесли две сковороды баранины в пузырящемся от жара жиру, большую деревянную миску с солёными огурцами.
— Предлагаю выпить за нашу грядущую победу! — предложил Аркашка, наполняя самогоном свой стакан. — Но только по одной, чтоб не захмелеть раньше времени!
Бандиты звякнули стаканами и осушили их.
Прямо руками брали куски баранины, жевали, причмокивали. А хозяин приговаривал:
— Ешьте, дорогие гостй! Хороша баранина, свеженькая, прямо с пылу…
— Да не суетись ты, как баба на базаре! Што ты ёрзаешь? Садись сам за стол! — прикрикнул Витька.
 
Испитое, обычно бледное лицо поповича от самогона раскраснелось, а тусклые глаза засверкали недобрыми огоньками.
— Давай задания, адъютант, — сказал он Витьке.
Тот кивнул головой.
— Значит, так! — заговорил он. — Начнем через полчасика. —Витька достал из нагрудного кармана бешмета часы, раскрыл их и со звоном захлопнул. — Ты, Карпо, и вы, хлопцы, — обратился он к казакам из Козюлиной балки, — поймайте мне Яшку–гармониста. Я ему, сволочу, самолично кишки выпотрошу. Зуб у меня на него горит. Но, глядите, берите с гармошкой. Нехай поиграет нам.
— Ну, а ты, — дёрнул Витька за бороду дремавшего каменнобродца, — проберись к правлению. Говорят, комиссар развёрстки там ночует. Поймаешь — доставь живого. Мы ему в живот ячменя всыплем, на груди звезду вырежем для острастки других!
В то время, когда у Шкурниковых сидело это сборище, у соседей тоже не спали. Еще с вечера к Заводновым зашёл по поручению хозяина батрак Шкурниковых. Сказал, что хозяин просил зайти к нему вечерком.
— Зачем? — спросил Тарас.
Батрак, отведя глаза в сторону, передёрнул плечами.
Старый Тарас забеспокоился. Он знал, что по ночам у Шкурникова бывают какие‑то люди. А тут по станице шли слухи о сыне, Митрии. Будто он чуть ли не комиссар у красных. Да и сам Тарас подчинился новой власти. Полагающееся количество хлеба по продразвёрстке вывез в числе первых.
— Недоброе дело, видать! — решил он. — Что делать, не знаю…
— А вы, папаня, берите коней да тихонечко, через сад езжайте в степь, — посоветовала Нюра.
— Верно, дочка!
Глубокой ночью он через сад вывел коней к мосту и поехал в степь, к тем местам, где когда‑то были у него кошары.
— Неужто банда прибыла в станицу? И чего этот дьявол Шкурников с бандитами якшается? — беспокоилась свекровь.
Уже перед рассветом, когда перекликались горластые петухи, Нюра вышла во двор и вдоль забора прокралась в сад.
Петухи смолкли. Даже собаки не брехали. Станица тонула в темноте.
Зябко кутаясь в шаль, Нюра стояла под старой жерделой и думала о том, как предупредить об опасности Архипа. Она понимала, что бандиты, конечно, не пощадят его, ц тревожилась. Но вместе с тревогой в её серд–Це была и обида. В последнее время Архип будто избегал её. Может, про Митрия что разузнал?
Нюра представила себе рябоватое лицо мужа, робкий и добрый взгляд, какую‑то виноватую улыбку. И с ужасом поймала себя на мысли, что хотела бы, чтоб он не вернулся.
У Шкурниковых кто‑то открыл дверь. Желтоватый прямоугольник света прорезал темноту. Через минуту совсем рядом, в проулке, послышались приглушённые, пьяноватые голоса:
— Соловей энтот на зорьке всегда домой от своей любушки вертается. А комиссара в правлении застукаем, — слышался чей‑то незнакомый бас.
Нюра прокралась в конец сада, перелезла через плетень и побежала к центру станицы.
В проулке вдруг всхлипнула и заиграла гармонь. Знакомый голос Яшки–гармониста запел:
 
 
Стук, гряк в окошечко.
 
Выйди, душа–коханочка,
 
Дай коню попить!
 
Не могу я встать,
 
Коню воды да–а-а…
 
 
И вдруг Яшка умолк, точно подавился. Гармонь жалобно пиликнула и затихла. Послышалась возня. Кто‑то охнул, кто‑то выругался.
Нюра прижалась к забору, стояла ни жива ни мертва. Во рту пересохло. Она хотела бежать дальше, но не могла. Ноги точно приросли к земле. Тут она вспомнила, зачем вышла в этот ранний час из дому.
Через сады и огороды она наконец добралась до правления.
… В сад выходило окно, плотно закрытое зелёными ставнями. Сквозь щели просачивался свет.
Нюра застучала в ставню.
Через мгновение свет в щелях исчез.
Окно вместе со ставнями распахнулось, грохнув болтом.