Бабур (Звездные ночи)

Ему возразил Мазид:
— Где у нас время для долгих дознаний? Враги у ворот, — сказал же пир. А во время кровавой битвы тот, кто сеет панику, кто наносит ущерб сану правителя — тоже враг. И нельзя щадить его!
— Для острастки другим наказать при народе на площади! Чтоб другим неповадно было! — ввернул Узун Хасан.
«Наказать на площади» — означало: отсечь голову.
Тень смерти коснулась лица Гова. Он на коленях подполз поближе к Бабуру, рыдание вырвалось из груди:
— Мой амирзода, я не преступник! Я жертва преступников! Пощадите меня! У меня пятеро детей!
Не оставьте их без опоры, о амирзода! — Руки Гова были связаны за спиной, и слезы свободно падали на его бороду с проседью.
Рыдания взрослого мужчины внезапно погасили гнев Бабура, и он вопрошающе посмотрел на учителя Ходжу Абдуллу. Ему вдруг очень сильно захотелось услышать: «Пощадите этого бедного человека».
Однако Ходжа Абдулла молчал. Беки же не унимались.
— Человек, у которого пятеро детей, мог бы держать язык за зубами! — зло рассмеялся Якуб-бек.
— Э, этот Гов вообще смутьян из смутьянов! — Узун Хасан развел руками. — Ну, стукнул бы разок по зубам того, кто ему сказал, будто повелитель был пьян и погиб по собственной дури… Или же отдал бы его в наши руки!
Мольбы дервиша Гова тонули в этих возгласах:
— Мой повелитель, будьте справедливы! Я верный человек вашего отца!.. О, вы еще не знаете этих беков! Они мне мстят! Не верьте бекам, мой повелитель! Спросите других! Меня знают все честные люди!
Али Дустбек, привстав с места, тыкал рукой на мираба:
— А, беки — не честные? Вы слышали, повелитель? Вы видите, как черна душа этого дервиша?
Якуб-бек поклонился Бабуру и проурчал:
— Этот Гов хочет поднять против беков всю чернь, повелитель!
— Черны его намерения! Черны! — закричал Узун Хасан и обратился к нукерам: — Хватит, выведите его отсюда!
Стражники подскочили, подняли Гова с пола и силой, с толчками и побоями, потащили мираба к дверям. Гов все кричал:
— Я не виноват! Слезы моих детей падут на вас, беки! Моя невинная кровь вас погубит!
Это проклятие вонзилось в сердце Бабура острым шипом. Внезапно ему вспомнилось то беззаботное утро, когда со своими ровесниками он скакал на коне. Было ведь это, было — он рассматривал портрет Алишера Навои и предавался сладким мечтам! Похоже, прошло с тех пор уже несколько лет… Да сегодня утром, сегодня до полудня его жизнь была чиста, как солнечное небо. Откуда же явились эти черные тучи?.. Каждый кровожадный бек требовал казни дервиша Гова и был похож на грозовую тучу, что закрывала ему, Бабуру, солнце. Смерч беспощадный, злой ветер и смерч, — дыхание останавливалось, и страшная догадка, что власть и трон жаждут крови таких, как дервиш Гов, терзала душу.
До слуха доносились крики:
— Отсечь голову этому нечестивцу!
— Казнить!.. Политика требует, политика!
Сквозь туман Бабур все еще видел слезы Гова, текущие по бороде с проседью. Вот этот человек, такой живой, такой здоровый, должен превратиться в труп? И он, Бабур, должен разрешить убить его? Почему? Потому что все беки так считают?
А может быть, беки и на самом деле обманывают его, Бабура? Может, вот такие беки столкнули отца с обрыва? А завтра или послезавтра они покушатся и на жизнь самого Бабура?
— Учитель! — Бабур глухо обратился к Ходже Абдулле.
Тот наклонился к плечу Бабура:
— Надо держаться, мой амирзода!
— Что делать, скажите! — прошептал Бабур.
— Выносить приговор. Беки требуют казни.
— А вы, учитель?
Что значит какой-то Гов, если на карту поставлена судьба Андижана, судьба всей Ферганы?
— Мой амирзода, — перешел на шепот и Ходжа Абдулла. — В такой опасный миг нельзя идти против беков. Прикажите… Надо казнить…
И на другой день на площади перед арком под грохот барабанов дервиша Гова казнили.
И в день этой казни с наступлением темноты Ахмад Танбал незаметно отправился в Ахсы.
  
Кува
 
1
Мулла Фазлиддин съездил на денек в Андижан и вернулся в Куву в большой тревоге.
 
К новому повелителю, к Бабуру, он поехал с намерением просить защиты. Он верил, что такая защита будет дарована, важно было попасть к молодому мирзе. Зодчий знал Бабура, часто беседовал с ним во время постройки загородной усадьбы, знал, что венценосный подросток обладает прекрасной памятью на стихи и любит поэзию. И живопись любит, почему и подарил ему зодчий изображение великого Навои. Благодарный Бабур надел тогда на муллу Фазлиддина златотканый чапан. Теперь мулла Фазлиддин собирался рассказать Бабуру о несправедливостях, которые учинили над ним самоуправцы-беки, и Бабур, конечно, внемлет ему, защитит его…
Не пропустили зодчего к Бабуру!
Узун Хасан с Якуб-беком не пропустили.
Первый направил муллу Фазлиддина ко второму,! к Якуб-беку. Богатейший и льстивейший, бек этот дал на оборону Андижана денежные суммы позначительнее, чем другие, и нукеров держал при себе — на всякий случай — больше, чем другие, и каждый раз подчеркивал свою преданность Бабуру сильней и хитрей других. Зачлось это все, и стал Якуб-бек первым визирем, довереннейшим лицом. И потому в ответ на просьбу муллы Фазлиддина лицезреть молодого мирзу «по делам зодчества в государстве» позволил себе оборвать просителя:
— Сейчас нашему молодому повелителю нужны не зодчие, а воины, как можно больше умелых воинов! Приходите, когда кончится война!
И, проезжая на коне мимо зодчего, стоявшего в уважительном полупоклоне, добавил не без колкости:
— Вон там записывают в нукеры. Сходите туда, станьте нукером, а?
— Будем живы — дождемся тех дней, когда нужны будут и зодчие! — сказал вслед беку мулла Фазлиддин.
Оставаться в крепости, где верховодили Якуб-бек и Узун Хасан, было небезопасно: мулла Фазлиддин узнал, как и почему погиб Гов. Потому и вернулся зодчий в дом сестры, в Куву…
Племянник, сестра, муж сестры, как и все в Куве, с тревогой ожидали приближения вражеских полков, которые уже разжигали сигнальные огни в одном переходе от моста через Кувасай, в Каркидонах.
Сундук зодчий снова захотел спрятать.
— У вас есть свободная яма для хранения пшеницы? — спросил он сестру с мужем.
— Есть.
— А где Тахир?
— Ушел с Махмудом куда-то… Ну, да мы сами справимся, без него.
Железный сундук сунули опять в мешок, опустили на дно уже давно пустой ямы, сверху яму закрыли досками, а на доски навалили охапки клевера так, что получился довольно высокий стожок.
2
Небо вновь затянули черные тучи. Закрапал редкий, но крупный дождь — предвестник ливня.
Тихо, безлюдно в Куве. Сидят все по домам, и если б время от времени не тявкали собаки, можно подумать, будто вся Кува куда-то уехала.
На мосту через Кувасай тоже тихо и пусто. Тахир оказался прав: стражники разбежались.
В самую полночь, на дороге, ведущей к мосту, показались какие-то тени. Вот еще одна добавилась — вынырнула на дорогу, отделилась от дувала.
— Огниво с растопкой взял? — Тахир старался говорить приглушенно.
— Взял, — низкорослый человек с кувшином на плечах ответил тоже шепотом.
Одежда низкорослого пахла кунжутовым маслом, сам он был маслобойщик.
Тахир почувствовал на лбу и щеке капли дождя, посмотрел вверх. Тучи все сгущались, все громоздились: не было видно ни одной звезды.
«Ливень пойдет. Тогда не разгорится, — подумал Тахир, — Наверно, мост уже совсем сырой».
— Умурзак, я взял один топор. Нужны еще топор и большая двуручная пила. Ты же плотник, у тебя все это есть.
— А зачем понадобилась пила?
— Давай, не спрашивай, время теряем… Махмуд, ты тоже пойди с ним. Поживее, братцы.
Вскоре все было готово.
Вот и мост! О том, что стража у моста сбежала в Андижан, знал, конечно, не один Тахир. Враги тоже знали, потому-то и стоило поторопиться: глядишь, завтра утром они и пойдут через мост.