Бабур (Звездные ночи)

— Посмотрите на изнанку, — сказал Нуян.
Кисет украшали нежные бусинки, а изнутри было вышито красным шелком слово, которое Бабур поначалу и не заметил. Одно слово, а какое! «Избавителю», — и одно это слово показалось Бабуру сладостней, чем поэма о любви. Айша-бегим, видно, вышила это заранее, не могла же она завершить такую работу прямо при Нуяне. Значит, верила, что Бабур придет, освободит ее!
— Послушайте-ка, мирза, историю этих алмазов, что вы держите на ладони, — продолжал Нуян непринужденно. — Знаете, откуда они? С чалмы Султана Ахмада, когда он сидел на самаркандском троне!.. Его дочь пожелала, чтобы эти алмазы вместе с вами снова засияли на самаркандском престоле, — да будут они сиять на вашей голове, мой мирза, еще сто лет!
При упоминании о Султане Ахмаде Бабур помрачнел: не так давно еще самаркандец был жив, завоевал его, Бабура, земли, и пришлось искать с ним мира — мира без победы. Но алмазы сверкали таким чистым светом, что их лучи казались ему светом глаз невесты. Она ждет его!.. И потом — он все-таки победил!
— Пусть будет так, как того желает Айша-бегим! — сказал Бабур. Затем хлопнул в ладоши, вызывая досторпеча [84].
Досторпеч ловко пришил алмазы на чалму, которую Бабур надевал на торжественные церемонии…
В тот вечер Бабур, горя желанием встретиться с невестой — своею заочной любовью, — начал писать газель:
 
 
О неземной твоей красе твердили мне всегда.
 
Чтоб убедиться в ней, я сам сейчас пришел сюда…
 
 
2
Студеный зимний ветер пробирал до костей. Закованные в цепи, тщетно кутались в рваные лохмотья, дрожали узники, согнанные на главную самаркандскую площадь Регистан, чтобы узнать о себе приговор городского казия-судьи [85].
Надежные чиновники доказали: эти совершили тяжкое преступление, обман. Во время осады они подослали к Бабуру человека с предложением: подъезжайте, мол, ночью к воротам Феруза, мы их вам откроем. Десяток отважных нукеров пошли к Горн Ошикон [86], а как, начали потом залезать на стену, эти их схватили и выдали байсункуровским военачальникам.
— Это не мы, не мы… Те, на ком измена, кто выдал ваших, сбежали! — превозмогая страх, выкрикнул один из согнанных.
На его слова никто не обратил внимания.
Действуя в соответствии с высочайшим фирманом и по обычаям отцов и дедов, касающихся форм наказания врагов, палач, связав за спиной запястья рук осужденных, подводил их, но одному, к особливо для этой цели вырытой яме, заставлял стать на колени и наклонять головы. Удар мечом по шее, и горячая кровь казненного обрызгивала камни площади, испуская на холоде тепловатый нар…
Яму засыпали, а шедший всю ночь снег упрятал следы казни ослепительно белым покровом.
На другой день к полудню потеплело, снег на голубых куполах начал стаивать.
После полуденного намаза [87] мирза Бабур сел на коня и выехал осмотреть торговые ряды Самарканда. Рядом с ним — Касымбек, чуть поодаль за ними — Ахмад Танбал, еще один бек по имени Ханкули, несколько нукеров. Сопровождал их старый самаркандский поэт Джавхари, хорошо знавший, что где есть в городе.
Миновали ханаку — обитель для путешествующих и странствующих, увенчанную некогда, еще при Улугбеке, огромным куполом. Джавхари указал на улицу, что вела к восточным воротам.
— Мир Алишер, когда бывал в Самарканде, много раз проходил но этой улице. В конце ее стоит до сих пор дом, где работал учитель. Мир Алишера Абдуллайе.
— Вы бывали на беседах Мир Алишера? — спросил Бабур.
— Да, мы с ним ровесники, но все равно я считал его своим учителем. Читал ему свои стихи, постоянно получал от него добрые советы. Оказывается, он не забыл меня: в своем знаменитом произведении «Мадолис ул нафоис» Мир Алишер помянул и вашего покорного слугу.
 
Белобородый Джавхари (у него даже брови успели поседеть) вызвал добрую зависть у Бабура. Вот бы и ему, Бабуру, стать таким поэтом, которого заметил бы Навои! Л то ведь до сих пор он не пошел дальше упражнений в стихосложении, что пишет — стесняется показывать другим… «Так-то оно так, но все же мечту стать большим поэтом я не брошу, потому и сегодня, — Бабур усмехнулся, — пригласил сопровождать себя не знатных самаркандских беков, а этого белобородого поэта, ровесника и собеседника Алишера Навои».
Джавхари повел их в махаллю [88] хлебопеков. Улицы были пустынны. Снег на них, еще никем не тронутый, доходил в иных местах до самых кончиков сапог тех, кто сидел в седлах. В тени обжигал лицо ветер, но там, где было солнечно, под дувалами и у стен домов обозначались лужи ростепели.
Бабур оглядывал плоские крыши невысоких домов. И на них снег не счищен. Вокруг вообще ни одного человека не увидишь. Подъехали к хлебному ряду, и там то же самое: все лавки закрыты. Удивление Бабура росло:
— Мавляна, хлебопеки перекочевали в другой город, что ли?
Джавхари вздохнул:
— О повелитель, уже три месяца, как на базар не выносят лепешек. Нет муки. Во время осады многие хлебопеки умерли от голода. Люди совсем обессилели. Выйти на крышу и смести снег не в состоянии.
Бабур почувствовал себя так, будто его упрекал Джавхари в таких несчастьях. Привычно посмотрел на Касымбека, ища поддержки или ответа на невысказанный вопрос. Касымбек сказал поэту с укором:
— Наверное, есть все же хлебопеки, остались в живых, а, мавляна?
— Есть, есть… Наверное, остались. Но нуждаются в помощи. Вот если бы сейчас повелитель приказал дать им муку… Наверное, торговый ряд снова открылся бы и люди поели бы знаменитых самаркандских лепешек…
Касымбек заметил, что Бабур готов поступить так сразу же, немедля.
— Повелитель, у нас самих осталось совсем немного зерна. Для войска нужны припасы. Чтоб торговать — на это не сможем дать муку. Может быть, позже…
Старый поэт смотрел на Бабура с надеждой. То ли черный суконный чекмень на угловатых старческих плечах, то ли коротко остриженная борода Джавхари — что-то в облике поэта напомнило Бабуру изображение Навои, сделанное Махмудом Музаххабом. Если он, Бабур, не оправдает надежд мавляны Джавхари, значит, не оправдает он надежд Навои. Бабур привстал в стременах, начальственно произнес, обращаясь к Касымбеку:
— Зерно и муку дать не торговцам, а хлебопекам. Надежный человек пусть надзирает над ними, а они пусть напекут лепешек — и от нашего имени раздать самым голодным! Пять-шесть мешков не лишат войско припасов. Караван из Джизака [89] завтра или послезавтра прибудет с зерном.
— Пусть вас благословит всевышний, о великий мирза! — с радостью сказал Джавхари.
Радостным был он один. Ахмад Танбал, натянув повод своего сильного упитанного жеребца, довольно явственно пробормотал:
— Откуда взять столько хлеба, чтоб накормить всех голодных, что оставил здесь Байсункур? Мы пришли сюда не затем, чтобы их кормить.
С тех пор как в Оше сваты пришли от Бабура ни с чем и Ханзода-бегим так и не стала его женой, бек начал действовать против Бабура тайно, но с той большей ненавистью, скрываемой многочисленными поклонами перед «моим несравненным повелителем».
— Досточтимый бек, — Бабур выпрямился в седле еще надменнее. — Мы пришли не для того, чтобы накормить Самарканд, это верно, однако и не для того, чтобы его ограбить!
Танбал испугался намека — вчера его люди взломали лавки ювелиров. Глаза бека округлились, но тут же он попытался напустить на лицо обычную невозмутимость.
— Истинно вы говорите, мой великий, несравненный повелитель, — сказал он, — Но я хотел бы спросить: имеем ли мы право получить какую-то военную добычу в городе, за который отдали столько воинов? Добыча победителей законна, это наш древний обычай!