Бабур (Звездные ночи)

Бабур постепенно приходил в себя. Когда миновали узкий проход в горах — «ворота Тимура», — Бабур откинул дверцу повозки и подозвал своего конюшенного. Приказал:
— При-ве-ди-т-т-е мое-е-е-го сиво-о-о-го!
Бабур казался уже вполне здоровым, но сильно заикался — последствие тяжкой болезни. Касымбек услышал сказанное, подъехал к повозке.
— Повелитель, зачем вам сейчас лошадь?
Бабур, чувствуя, что сейчас снова начнет заикаться, утвердительно кивнул головой, властно посмотрел на конюшенного: «Делай, что я сказал!»
Отговаривал Касымбек. Отговаривал лекарь, короткобородый, седой коротышка, шел рядом с открытой дверцей, просил не садиться на коня, ну, хоть еще три-четыре дня не садиться. Бабур, мучаясь, выговорил:
— Хо-ч-ч-у немно-г-го верхом!
Конюшенный привел коня со сверкающими на солнце чепраком и сбруей.
— Вернись! — крикнул ему Касымбек, но Бабур не дал увести коня обратно. И приказал:
— Не-т, коня при-и-и-веди-и! — И, улыбаясь, добавил: — Не бе-е-с-с-покой-тесь, б-б-бек!
Повозка остановилась. Бабур по выдвинутым изнутри ступенькам спустился на землю, подошел к коню. Постоял, взялся за луку седла и одним махом взлетел в седло. Конюшенный восхищенно заулыбался, протягивая Бабуру конец повода.
Касымбек сопровождал Бабура, отставая не больше чем на шаг: если что случится, был готов тут же прийти на помощь.
Но добрались до Джизака вполне спокойно.
Бабур с малых лет привык к верховой езде. Очень соскучился по ней. Мягкие пуховики в повозке напоминали ему о болезни. А бодрый, веселый, крепкий ход сивого будто будил в теле Бабура молодые силы, с поры недуга заглохшие в нем. Чем дольше ехал верхом Бабур, тем здоровее чувствовал себя.
За Джизаком сделали привал на ночлег опять на зеленых холмах-адырах. Юрты жениха и невесты опять стояли в двух разных местах, отдаленно друг от друга. Но весть о том, что сегодня Бабур ехал верхом и что он чувствует себя здоровым, дошла и до тетки с невестой.
Мехр Нигор-ханум для жениха была теткой, а для девушки-невесты считалась матерью, по обычаю это обстоятельство считалось удобным для обмена подарками. После вечерней молитвы визирь принес подарок Мехр Нигор-ханум мирзе Бабуру: золотистого цвета чапан, шитый золотом пояс, дорогую камчу с серебряной рукояткой. Чапан — знак радости по поводу выздоровления Бабура. Пояс означает, что жених станет еще сильней и могущественней. А камчу… камчу послали, может быть, потому, что сегодня он целый день ехал верхом? Или в ней есть и другое значение: мол, пусть мирза Бабур гонит своего коня побыстрее в Андижан и разобьет врагов?
Бабур от подарков пришел в восторг. А завтра они должны были расстаться: их ожидало место, где ташкентская дорога поворачивает на север. Надо было отдарить тетку. Но чем? Как в походе отыскать такие подарки, что пришлись бы по душе женщинам? И кругом здесь степь, пустынная степь… Касымбек, как всегда, нашелся, предложил послать серебряные блюда, полные золотых монет. Бабур развил эту мысль: предложил погрузить эти блюда и монеты в освободившуюся повозку.
— Чтобы и она стала подарком? А если завтра вам понадобится повозка, повелитель мой?
— Надеюсь, на в-се-е-вышнего — не-е пона-а-до-бится. Пусть в повозках е-з-дят женщины!
Касымбек не стал возражать, понял, что это — приказ.
На другой день утром две роскошные повозки, цепочка нагруженных телег и верблюдов повернули на север — через Мирзачуль в Ташкент. Помимо прежней охраны с ними отправилась еще сотня, выделенная самим Бабуром из своего войска.
Вскоре и повозки, и телеги, и воины скрылись из глаз. Войско двинулось своей дорогой, а Бабур долго стоял в одиночестве на одном из холмов, глядя не на войско, а вслед повозкам, пропавшим в бескрайней степи. Стоял, словно прощался с невестой, желая ей счастливого пути и выражая преданное уважение.
Бабур прожил в Самарканде сто дней, но ни разу не встретился с Айшой-бегим лицом к лицу. Этому препятствовал обычай, этому мешала и застенчивость молодости. Стоя на холме, он вспомнил газель, которую начал сочинять во дворце Бустан-сарая:
 
 
 
Похвалы красоте твоей слышал не раз,
 
       луноликая, там и сям.
 
О, когда же наступит тот радостный час,
 
       чтобы в ней убедился сам.
 
 
Потом на коне целый день он пытался продолжить эту газель:
 
 
О неземной твоей красе твердили мне всегда.
 
Чтоб убедиться в ней, я сам сейчас пришел сюда…
 
Коль головы не положить мне на твои колени,
 
Прочь, голову сломя, уйду неведомо куда.
 
 
В Куштегирмоне, где они разбили лагерь для очередного ночлега, Бабур перенес на бумагу эти мучившие его строчки. Газель он решил завершить ими, а серединную часть газели — еще три-четыре бейта — решил найти потом, в часы более спокойные…
Да, грозные андижанские события все ближе и ближе подвигались к Бабуру — весть о них нес Тахир.
Когда войско Бабура перешло через Нов, Тахир миновал Коканд и вступил в пустыню Ходарвиш. Бабур сделал шесть ночевок, на седьмой день, неподалеку от Ходжента, навстречу войску вымчал на вороном коне, весь в черной грязи, почти тенью своей ставший от усталости Тахир.
— Почему вы покинули Самарканд, мой повелитель?! — кричал и плакал гонец.
Бабура тяжко ударила весть о падении Андижана, об измене тех, кто руководил обороной города. Словно весь мир содрогнулся от корчей, земля и небо качнулись, задрожали, как при землетрясении, а видневшаяся слева Сырдарья, показалось, вышла из берегов и ринулась наводнением на округу.
За рекой виднеются Ходжентские горы. Далеко, ох как далеко отсюда до Андижана. Далеко и до Самарканда! Мачеха-судьба привела сюда Бабура, заманила, одним ударом лишив его и Андижана, и Самарканда! Его, висящего между небом и землей, видели и смеялись над ним в Андижане изменник Танбал, в Самарканде удачливый Султан Али, в Туркестане собиравшийся с силами Шейбани-хан, смеялись над ним — эх, доверчивый ребенок! Это их смех отражался громким эхом в горах вокруг!
Тахир рассказал об измене Али Дустбека и о том, что Ходжа Абдулла из-за своей верности Бабуру был повешен на балке ворот Хакан. Бабур не выдержал, ударил коня плетью, поскакал. Он и сам не знал куда. Не поенная с утра лошадь примчала его к обрывистому берегу реки. Бабур вдруг вспомнил, что отец погиб от оползня. Берег, где он стоял сейчас, тоже будто стал вдруг сползать, обрушиваться в поток. В ужасе Бабур отвернулся от мчащейся воды, но тогда холмы перед глазами задрожали, заходили ходуном и тоже стали, один за другим, обрушиваться в какую-то пропасть.
Бабур обнял коня за шею и заплакал, все сильнее и сильнее, — плечи его тряслись от рыданий.
Некоторое время он оставался один. Потом подъехал к нему Касымбек вместе со стариком лекарем. Голосом, полным горя и невыплаканных слез, Касымбек сказал:
— Повелитель мой, мы все попали в беду… Все мое имущество разграбили. Сына тяжело ранили…
Бабур поднял голову. Лицо его еще было мокрым. Лекарь стал поглаживать юношу по спине.
— Мой мирза, не надо горевать так сильно: слава всевышнему — и мать, и сестра ваши здоровы, как сказал нам гонец… Если будете живы, все к вам вернется. Берегите себя. Как бы не заболеть вам снова!
Бабур словно не слышал — он видел, воочию видел повешенного любимого учителя и снова не удержал слез:
— О мой пир, на кого вы оставили меня в этом мире?.. Такого человека повесили! Я должен отомстить им за учителя! Отомстить!
Только сейчас лекарь заметил, как ясно говорил Бабур — без всякого заикания.
— Буду сражаться до последнего вздоха, клянусь!
Бабур то бледнел, то краснел, но слова произносил ясно и четко.
— Наступит расплата! Будем сражаться! Соберите отряды, оповестить всех! Мы идем… Вперед, на Андижан.