Бабур (Звездные ночи)

— Повелитель, простите своего раба, но…
— Что? — недовольный, нахмурился Бабур.
— Ваша матушка, высокородная ханум, ждет встречи с вами.
— Да? — Бабур вскочил с места. — Прибыли?
— Прибыли. И бегим тоже.
— Удивительно и прекрасно! — воскликнул Бабур и отложил перо и бумагу.
2
Они не виделись без малого полгода. Кутлуг Нигор-ханум вместе с Айшой-бегим и Ханзодой ждали в Ура-Тюбе, пока доверенные люди, посланные Бабуром, перевезли их в Самарканд.
Бабур встретил женщин в большом зале на первом ярусе. Мать обняла Бабура, и он почувствовал худобу ее тела и почти невесомость рук. У сестры же, — должно быть, оттого, что пришла с мороза, — щеки пламенели румянцем, глаза задорно сверкали: долгий путь будто и не утомил ее, она выглядела радостной и красивей прежнего. Бабуру было очень приятно, когда ладонь Ханзоды прикоснулась к его правому плечу, — так при-пято женщине-родственнице здороваться с мужчиной-родственником. Айша-бегим, не сняв с себя теплого шерстяного платка, стояла чуть поодаль, молча.
— Почему вы так запоздали? Несколько недель уже вас ждем!
— Э, мой амирзода, у нас есть весьма извинительная причина, мы не могли торопиться, — улыбаясь, загадала загадку Ханзода и бросила многозначительный взгляд на Айшу.
Правду сказать, не по жене больше всего соскучился Бабур, хотя когда-то и писал, что хочет припасть к ее коленям. Мечтательные сны юности улетучились. И все же он не мог да и не хотел показаться невнимательным к Айше. И приблизился к своей семнадцатилетней жене-тростинке, подставил правое плечо под ее ладошку, сказал:
— Добро пожаловать, бегим!
Айша подняла к мужнину плечу худенькую руку, согнутую в остром, некрасиво-костлявом локте:
— Мой шах, поздравляю вас с победой!
Вон как возвеличила, обратилась к нему «мой шах».
— А вас поздравляю с возвращением в родной город, бегим.
— Благодарна… — Айша-бегим потупилась.
— Ох, и намучилась Айша-бегим в пути, бедная, — сказала Ханзода. — Ей-то особенно тяжело теперь путешествовать.
Вон что! Жена и похудела, и как-то разом потолстела. Живот распирал платье. На исхудавшем лице появились желтоватые пятна. Значит, Бабур будет отцом? Плоду — примерно месяцев шесть.
Жена и раньше не выносила езды ни на лошади, ни в крытой повозке: кружилась голова. Бабур представил себе тяготы предпринятого путешествия, особенно для нее, беременной. И впрямь — бедная Айша!
— Теперь вы избавились от всех тягот, — сказал он. — Для вас приготовлены удобные комнаты. Что вам нужно будет еще, приказывайте, все мы, в Бустан-сарае, к вашим услугам!
Ханзода-бегим улыбнулась открыто, счастливо:
— Благодарны… благодарны… Свиделись с вами, и радость наша вознеслась до небес.
— Ваш преданный брат тоже весьма сильно стосковался по беседам с вами, бегим… А пока вы все устраиваетесь, мы велим расстелить дастархан… там, на небесах, на самом верху. — Бабур показал пальцем на потолок и засмеялся заливисто, как в детстве. И все засмеялись вслед за ним. Даже Айша.
Боже, какой радостный — этот день! Вслушиваясь в себя, в полногласный стук сердца, Бабур подумал, что это играет в нем, тонко и приятно, точно свирель, новое для него, отцовское, чувство. И Айша-бегим с желто-коричневыми пятнами на лице показалась Бабуру дорогой и родной.
Ночью, когда они, погасив лампу, легли в постель, Айша закуталась в пуховое одеяло, вытянулась и долго смотрела вверх — неподвижная и, видно, совсем усталая. Вдруг она сказала:
— Я горжусь вами, мой повелитель.
Бабур даже вздрогнул от неожиданного совпадения того, о чем думала жена, с тем, что вспомнилось ему. Некогда он сказал ей: «Встретимся в Самарканде» — и сдержал свое слово. Жена гордилась им.
И еще ей хотелось сказать, что приятно и гордо стать вскоре матерью его ребенка. Бабур понял это, потому и спросил:
— Когда ждать… когда будем ликовать, бегим?
— Остается меньше трех месяцев… Чем ближе, тем страшнее становится.
— Ну, какие страхи, милая… Только что говорила «горжусь».
 
— Говорила… Если бог даст нам сына, назовем его Фахриддин [118], ладно?
Имя отца — Захириддин, и Айша-бегим, умница, предлагает имя сыну, созвучное с отцовским.
— Хорошее имя — Фахриддин. Правда. А если дочь, то Фахринисо, ладно, бегим?
Айша-бегим хотела родить сына, стать матерью наследника трона. Бабуру ответила так:
— Согласна… но я прошу у бога сына.
— Да сбудется!
Фахриддин… Фахринисо… Красивые имена. Да ниспошлет всевышний счастливую судьбу тому, кто будет носить или одно, или другое имя.
3
Беда не приходит одна, но и радость — тоже.
Удачи следовали одна за другой. После того как был отвоеван Самарканд, Ургут на востоке, Согд и Дабусия на западе вышли из подчинения Шейбани-хана, признали власть Бабура. Шейбани все готовился к будущим битвам, а осаду Самарканда снял. Отступил с главным войском. Тревожил быстрыми набегами небольших отрядов.
Сегодня поступили добрые вести из Карши и Гузара — воины Бабура прогнали правителей, поставленных Шейбани-ханом в этих городах, новые власти прислали подарки Бабуру, а еще в его распоряжение были отправлены сотни новых воинов. Беков, которые привели с собой этих новых нукеров, Бабур, в свою очередь, щедро одарил одеждой, жалованьем, богатым жильем…
Не успел продолжить Бабур вчерашнее письмо Мир Алишеру и сегодня: на широкой мраморной лестнице, ведущей в зал с книгами, его перехватила сестра.
— Мой амирзода, правда ли, что вы получили послание из Герата?
Бабур остановился:
— Правда, от великого Мир Алишера.
Ханзода-бегим выразила свою радость по этому поводу, но точно бы ждала от братишки какой-то важной для себя вести, сама была нерадостной, и взгляд ее чего-то требовал от брата. Бабур не знал еще, какая, но почувствовал, что у сестры — боль на душе. Миг он колебался, потом решительно предложил:
— Пойдемте наверх… я покажу вам гератское письмо.
Когда Ханзода-бегим, читая письмо Алишера Навои, дошла до места, где упоминалось имя зодчего из Андижана, глаза ее вдруг увлажнились.
— Почему вы прослезились, бегим? А я так хотел обрадовать мою сестренку…
— Эти слезы… от радости… Я радуюсь, что слава о моем брате распространяется все шире.
— Я тоже хотел бы порадоваться за свою дорогую сестру!
— Что ж поделать, — сестра невезучая…
— Но брат сестры — всемогущий и удачливый, — Бабур все поворачивал и поворачивал разговор на шутливый лад, — неужто он не может помочь?
— Вы и так натерпелись из-за меня, амирзода. Если бы в тот год… если бы я тогда, в Оше, согласилась выйти замуж за Танбала, он, наверное, не превратился бы в вашего жестокого врага.
Этим душевным признанием Ханзода-бегим совсем обезоружила Бабура, он почувствовал прилив еще большей любви к сестре. Хотелось быть щедрым, дать ей счастье: в самом деле, кто, как не он, переполненный высокими чувствами и помыслами, способен осчастливить родную сестру, — более того, человека, ближе которого нет у него никого.
Вот теперь все его милые женщины: сестра, мать, жена, ждущая сына, переехали в великолепный дворец самаркандский. Сколько здесь жило венценосцев и венценосных отпрысков! И сколь редкие из них оставили после себя благодарный след в людской памяти. А чудеса, сотворенные талантом зодчих, все еще ослепительно сверкают, радуют глаза и сердца. Так, выходит, добрый зодчий нужней сотни праздных, пустых венценосцев!
— Бегим! Танбал стал моим врагом не только из-за вас… Пусть ваша совесть, дорогая сестра, будет спокойной. Змея — это змея, она остается верной своему змеиному нраву, несмотря ни на что.
— Я благодарю… тебя, Бабурджан, — голосом, ставшим похожим на голос их матери, сказала Ханзода.
— Великий Мир Алишер, ожидая от нас достойных дел, прислал нам послание, — Бабур снова впал в полушутливый торжественный тон. — Что ж, и мы воздвигнем дворцы, которые не померкнут в веках… чтоб Хорасан не обогнал Мавераннахр, — добавил он, улыбаясь. — Хочу пригласить сюда лучших зодчих, бегим. Ответ Мир Алишеру отправлю с умным посланником… Если тот зодчий, о котором упомянул Мир Алишер, наш андижанец мавляна Фазлиддин, посланник пригласит его в Самарканд.