Бабур (Звездные ночи)

— У меня есть основания, чтобы снова схватиться с ним, есть, — твердо сказал Бабур, — Ну, а если иметь в виду… кураш, то, как говорится, «раз тебя повергли наземь, а в другой раз ты сам поверг!».
— Правда, правда! — с удовлетворением ответил Махмуд-хан.
И подумал: «А что, если во главе тридцатитысячного нашего войска поставить отважного Бабура, с его-то опытом войн против Шейбани вполне смогли бы мы победить». Правда, коли Бабур одолеет Шейбани, то возвеличивать будут не Махмуд-хана, а Бабура. Не будет ли тогда Бабур домогаться Ташкента? Кому ж неизвестно: в чьих руках войско, у того слава, а у кого слава, тому принадлежит и власть.
Так осторожный и хитрый дядя отказался от мысли поставить племянника во главе своего войска.
— Ах, несчастная наша Ханзода-бегим… Сколь тяжки теперь ее дни! — Махмуд-хан перевел разговор на семейные дела. — А Шейбани-хан, вот ведь хитрая лиса, не правда ли, племянник? Ханзода-бегим со стороны матери — нашего рода, а по отцу — родня Тимуровым отпрыскам. Знал, коли честно женится на ней, много родни приобретает… Говорят, женился как положено, задал в Самарканде пышный той!
Бабур хотел объяснить, как все произошло, но Махмуд-хан, не расположенный всерьез принимать племянника, нанес ему второй жестокий удар.
— Постыдно получилось, позор навлечен на всех нас!
А потом, смягчая удар, стал заверять, что Бабур, и его мать, и его жена, слабая силами Айша-бегим (они приехали в Ташкент раньше), — «наши безмерно дорогие гости». Надо всем им, после пережитого, отдохнуть. И развлечься не мешает. Завтра вот в честь посла Шейбани-хана будет пиршество, поучаствуйте, дорогой племянник…
Все доводы, приведенные Бабуром, оказались тщетными. Ясно, что Махмуд-хан испытывает страх перед Шейбани, что заискивает перед ним, надеется купить себе спокойствие, соглашаясь с «воителем-халифом». Ох, ошибется дядя, жестоко ошибется!.. Спокойст вие, царящее сейчас в Ташкенте, напоминает тишину перед опустошительным ураганом. Надо и отсюда увозить мать и жену. Куда вот только везти их?
2
Айша-бегим уже два месяца в Ташкенте.
Потеряв ребенка, пережив тяготы осады в Самарканде, молодая женщина совсем расхворалась. Сестра Айши, Розия Султан, любимая жена Махмуд-хана, взяла ее во дворец. Лучшие лекари ухаживали за ней, лучшими лекарствами пользовали. В конце концов поставили на ноги Айшу-бегим.
Бабур пришел поблагодарить жену хана за участие. Раньше, чем к жене, пришел со своей признательностью. В разговоре поделился намерением вскоре увезти жену в Ура-Тюбе. Розия, красиво поблескивая живыми темно-карими глазами, будто оправдывая свое прозвище «Каракуз-бегим», всплеснула руками:
— Ой, нет, мой мирза, Айша-бегим совсем измучилась. Мы не отпустим ее.
— Что же поделаешь, если и такое предписано нам судьбой, высокородная бегим?
— Извините меня, мирза, но судьба каждого начертана на его лбу.
— Однако у плывущих в одной лодке и судьба общая, разве не так?
— Хороша «одна судьба»… Моей бедной сестре столько страданий выпало… А «одну судьбу» эту вы ей уготовили. Не хватит ли? Из голодающего Самарканда вернулась щепка щепкой. Выздоровела — и снова мытарства, за что?
Бабур пришел заранее готовый вытерпеть все уколы по самолюбию. Но этот быстрый переход свояченицы от медовой вежливости к нежданно резким попрекам, как и недавние иронические намеки хана, вывели из себя.
— Бегим, скажите прямо: вам желательно развести меня с сестрой?
— Я не сказала об этом! Но… хватит, пожалуй, мучиться и вам, мирза. Живите у нас в Ташкенте! Постоянно. Спокойно.
«Живи нахлебником. Ну, и веди себя нахлебником.
Знай свое место».
— Благодарю вас за предложение! Но позвольте мне самому распорядиться и собой, и женой.
Айше-бегим наедине он пожаловался:
— Говорят, хозяину лучше знать, где висеть чапану. Розия Султан-бегим не больше нас самих осведомлена о нас, и было бы лучше, коли не вмешивалась бы она в нашу с вами жизнь.
— Это я поделилась с сестрой всеми горестями своими, мирза.
 
— Неужели у мужа и жены не бывает своих тайн?
Прежняя робость в жене исчезла. Ответила — как и Розия — неожиданно резко:
— Нечего мне скрывать от родной сестры! И незачем!
Бабуру припомнилось ласково-восхищенное: «О мойвеликий шах». Теперь жена, подобно дяде хану, вежливо-спесиво обращается к нему — «мирза». Быстро летит время, быстро меняются люди.
— Значит, вам нужней сестра, а не муж? — Бабур хотел сказать что-то насмешливо-едкое. Не получилось.
— Я замужем за вами, мой мирза!
— В таком случае… я увожу вас отсюда. Готовьтесь в путь!
Айшу-бегим взорвало:
— Снова в Ура-Тюбе? Вспомню дорогу туда — меня выворачивает! Эти странствия измотали меня вконец!
И вы это знаете, муж мой. Знаете, а продолжаете свое!
О, если б здоровой я была в Самарканде, не истерзанной странствиями и погонями… Дочка моя, кровинка моя не умерла бы. Сейчас ей исполнился бы годик, она бы уже топала ножками!
Горе матери неизбывно и свято. Но Айша говорила неправду. Бабур оживил воображением страшный час прощания с младенцем, холодное дыхание смерти, казалось, овеяло его лицо. Спорить? Опровергать?
— От смерти нет исцеления, бегим, — сурово сказал он. — Пока она человека настигнет, ему не раз улыбнется солнце и не раз на него обрушится горе. Мы молоды, но вдоволь испытали уже и того, и другого. — Голос его помягчел. — Мы доживем до светлых дней, бегим, вот увидите, доживем, и бог осчастливит нас и детьми… А в горькую пору тем более нельзя оставаться друг без друга. Поедем вместе, прошу…
— Я ездила с вами: отсюда — туда, оттуда — сюда, и что же? Помнили вы обо мне в это время, смотрели на меня, мой мирза? Нет! Заботы о государстве, походы, войны… Месяцами не видели меня и — не скучали… А я, ради вас сколько я претерпела… Может быть, я не достойна вас! Но к чему жена, которую не любят?!
Боже милостивый и всеведущий, истину сказавший, что женщины «вырастают в думах о нарядах и в бестолковых спорах»! [128] «…Ну, да, я бывал равнодушным к своей жене. Но что ей было до моих забот? Знала ли о них она?.. Наверное, и сейчас стремлюсь увезти отсюда ее не потому, что люблю так, что не могу прожить без нее. Но приличествует ли жене жить вдали от мужа?»
Бабур привел самому себе еще один довод: нельзя, недостойно оставлять Айшу-бегим в городе, который, он уверен, в скором времени захватит его смертельный враг Шейбани.
— Судьба жестока к нам. Мы не смогли уберечь Ханзоду-бегим. Ее жертвы с избытком хватает для моей страдающей совести, жена… Я должен увезти вас подальше от приближающейся беды, от Шейбани-хана!
— Для меня самое спокойное место — Ташкент.
— Временное спокойствие, бегим! Поверьте, Шейбани готов нагрянуть и сюда!
— Под крылом сестры я никого не боюсь! Только здесь я снова ожила.
— Увы, это — правда. Но… ведь были у нас и хорошие дни! Помните?
Ничего хорошего не помнила она сейчас.
— Хорошие дни? У вас, мирза?.. Походы, опасности, лишения — вот что у вас. И еще — бессердечие ваше ко мне!
Такая несправедливость была уже оскорблением… Когда он взял Самарканд в первый раз, не она ли вышивала на мешочке с алмазами — «спасителю»? А кто после второй его победы шептал: «Я горжусь, великий шах…» Напомнить? Нет, это значит уронить свое достоинство.
— Вы все забыли, бегим?
— Нет, страдания и муки не забуду вовек!
— Только страдания и муки были у нас с вами?
— А что еще?.. Ах да, еще горькие рыдания мои, отвергнутые вами просьбы мои! Теперь я живая и благодарю в молитвах свою сестру! Хватит мне мук! Хватит унижений! Я тоже — дочь венценосца!
Дрожащими руками Бабур открыл кожаный кошелек, висевший на поясе, поискал в нем что-то, не нашел и молча вышел наружу. В помещении, отведенном для его слуг, увидел, как досторпеч вытаскивал из сундука пышные его одежды, перетряхивал, подутюживал их. Шелковые одежды, украшенные золотом, драгоценными камнями… Бабур догадался: для завтрашнего пиршества, вместе с этим жирным послом Шейбани ему предстоит завтра «пировать» и скрепя сердце выслушивать пренебрежительные намеки и обидно-несправедливые упреки, вроде тех, что позволили себе жена и свояченица.