Последнее отступление

Любка подошла к нему, положила полные руки на плечи.
— Ничего, миленький.
Зло фыркнув, он отступил на шаг.
— Обнимайся с другими! Только это и на уме.
Любка отдернула руку, точно обожглась.
— Я ведь просто так, по-человечески… — глухим, сдавленным голосом сказала она. Губы ее дрогнули, в глазах мелькнула приглушенная боль и обида. Это была другая Любка — жалкая, беспомощная, беззащитная. Она совсем не походила на ту Любку — разбитную, привязчивую.
Но продолжалось это недолго. Любка в какое-то мгновение преобразилась, опять стала беззастенчиво-нахрапистой и бесстыжей. Боком придвинулась к Артемке, сказала, играя глазами:
— Переспи со мной ночку — все забудешь. Миловать буду — сердце зайдется.
Артемка нахлобучил на лоб шапку, молча вышел.
На улице гулял обжигающий ветер, заметал снег в сугробы. Тускло светили окна домов, густел сумрак наступающей ночи. Ветер дул в спину Артемке, гнал его по пустынным, неуютным улицам, мимо дряхлых домов.
Утром он не пошел к Рокшину. Поехал с Елисеем Антипычем на базар. Непривлекательный вид города, потеря письма, исчезновение Федьки — все это сожгло радужные надежды. Они свернулись, обгорели, будто сухие листья на жарких углях. Он бы с радостью уехал отсюда домой вместе с Елисеем. Но стыдно будет перед матерью и отцом. Говорили: не в гости к дяде едешь. Посмеивался, будто знал больше, чем они знают. И вот досмеялся, остался при своих интересах. И революции тут никакой нету. Нельзя же назвать революцией спор Серова с Рокшиным. Таких споров и дома можно было наслушаться. Отец с Климом сколько раз схватывался. Правда, у них не так здорово получалось. И слушать их столько народу не собиралось…
Артемка сидел на возу с зерном, безучастный к зазывным выкрикам Елисея Антипыча. Старик, развязав мешок, пересыпал из горсти в горсть зерно, похваливая:
— Золото, не пшеница, ето самое! Сам бы ел, да нужда пристигла. Подходите, берите, недорого отдаю!
Покупатели подходили, спрашивали цену, недовольно морщились. Иные стыдили Елисея Антипыча:
— Побойся бога! На чужой беде капитал наживаешь!
Среди покупателей прохаживались рабочие с винтовками и красными повязками на рукавах.
— Это полномочные Совдепа, — шепнул Артемке один из мужиков, знакомых по постою. — Спекуляцию выводят.
— Почем пшеничка? — у воза остановился покупатель с холщовым мешком на плече.
— Обыкновенно. Пуд — девятнадцать рублев, полпуда — девять с полтиной, ето самое.
Человек подошел ближе и мельком заглянул в мешок.
— А за сколько отдашь, если целиком воз куплю? — тихо спросил он.
— По восемнадцать с полтиной, не меньше. Пшеничка, ето самое, прямо золото.
— Вижу, — сказал покупатель. Но смотрел он не на пшеницу, а на Артемку, ковырявшего соломинкой в зубах.
— Это твой парень?
— Не, суседский, работать в город приехал.
— Отдай, старик, по восемнадцать.
Елисей почесал затылок, вопросительно посмотрел на Артемку.
— Не раздумывай, папаша, ничего не потеряешь. Торговать придется не один день. Коням сколько скормишь, сам проешь… А тут получай чистые денежки и катись домой.
Елисей помялся, повздыхал, спросил совета у Артемки. Тот пожал плечами: «Смотри сам, тебе виднее». Елисей согласился.
— Вот и хорошо, — обрадовался покупатель. И тут же, в виде задатка, отдал половину денег за пшеницу.
— Остальные получите на месте. Я пойду вперед, а вы двигайтесь за мной. За базаром вас подожду…
Елисей пересчитал деньги, положил в кожаный мешочек, висевший на шее, и спрятал его под рубаху.
— Ты, Артемка, навостри уши. Не оплошать бы нам с тобой. Не дай бог, залучат в темный угол и отберут все.
На выезде с базара подводу остановил уполномоченный Совдепа.
— Куда, дед, направился?
— Продал пшеничку, сынок.
— Всю зараз?
— Как есть всю, сынок. По рублю с пуда сбросил и свалом отдал.
— Где же твой покупатель?
— Вперед ушел.
— Ну, езжай, раз продал.
Уполномоченный был без винтовки. Ватный пиджак в поясе стягивал широкий ремень. На ремне болталась большая деревянная кобура. Артемка заключил, что уполномоченный не простой, из начальства. Только шапка у него была не начальническая — заячья, потертая, измызганная.
 
Покупатель встретил их за углом. Вскочил на воз.
— Гони, папаша, я тороплюсь!
Он был чем-то обеспокоен, оглядывался назад, озирался по сторонам. Облегченно вздохнул покупатель только тогда, когда подвода въехала во двор и за нею захлопнулись тяжелые ворота. В глубине двора белел каменный амбар. Покупатель подвел лошадь вплотную к дверям и, порывшись в кармане, достал ключ.
Но двери он не открыл. Зазвенела щеколда калитки, и во двор шагнул тот самый уполномоченный в заячьей шапке.
— Бог на помощь! — насмешливо сказал он. — Одни-то не управитесь? Хлопцы, сюда, поможем…
Покупатель опешил, ключ упал на землю.
— Что вам надо? Почему врываетесь в ограду? Или вы переняли эту привычку у бандитов?
— Визит вежливости. Кроме того, любопытно, — улыбался уполномоченный. — Куда вы столько хлеба набираете?
— Я человек и не могу, грешный, отучиться от еды. Кушаю! Может, Советская власть меня научит питаться воздухом?
— Хватит, Кирпичников, зубы мыть. Расплачивайся с дедом и открывай амбар.
— На, дед, помянешь мою душу да расскажешь деревенским, как Советы отправляют в темницы людей за свое добро. — Кирпичников отдал Елисею остальные деньги и протянул уполномоченному ключ. Тот открыл двери и не сдержался от возгласа удивления:
— Ну и аппетит у тебя, Кирпичников!
Амбар был забит мешками с зерном. Кирпичников закусил губу, съежился.
— Думаете, что я спекулянт. Честью клянусь, хотел открыть хлебопекарню и продовольственную лавку, — заглядывая в глаза уполномоченному, сказал он.
— Не клянись честью. У тебя ее давно нет. Ребята, сгружайте хлеб. Потом один останется здесь, на страже, другой повезет старика и этого молодого в Совет, чтобы в протоколе расписались. А мы с тобой, господин Кирпичников, пойдем в другое место.
Через несколько минут Елисей и Артемка выехали со двора. На задке телеги примостился пожилой красногвардеец. Закурив самокрутку, он с улыбкой спросил:
— Перепугались небось?
— Перепугаешься. Что только тут делается, ето самое, что делается? — вздохнул Елисей.
— За что его арестовали? — спросил Артемка.
— Контра! — красногвардеец сплюнул. — В городе еды совсем мало, а они, сволочуги, сговорились скупать на базаре и в деревнях хлеб, мясо, картофель. Скупают и прячут в амбары. Расчет какой? Цены становятся выше, а выходит, что в ответе за все Совет. Правда, рабочим не привыкать затягивать пояс, но рабочих в городе не ахти как много. Обывателю же наплевать, какая власть, ему чтобы были жирные щи и булка с маслом.
Артемка подивился хитрости этих самых контриков. Ловко придумали, ничего не скажешь, но тот, в заячьей шапке, молодец! «Бог на помощь!» Здорово!
В Совете составили протокол, заставили подписаться под ним Елисея и Артемку. Елисей взял в скрюченные пальцы ручку, начертил на бумаге крест, напоминающий след куриной лапы.
— В городе вам придется немного задержаться. Вы нужны будете как свидетели.
— Вот беда-то! — ахнул Елисей Антипыч. — Вот влипли так влипли. Куда же коней девать? Чем я их кормить буду?
— По всей вероятности, долго вас не задержим, — человек, писавший протокол, вежливо проводил их до дверей.
Елисей Антипыч всю дорогу до постоялого двора бранился, жаловался Артемке:
— Всю-то жизнь мне не везет, разнесчастному. Нет такой оказии, которая бы со мной не приключилась. Будто нарочно меня подкарауливают всякие напасти. Скажем, у других мужиков бабы как бабы, у меня, ето самое, — зверюга. Чуть чего, хватается за сковородник. Не приведи господь втюриться тут в беду…. Другое несчастье — дочки. Семь штук народилось, а парня нет, без помощников маюсь.
На постоялом дворе их поджидал Федька. Он был в новых суконных брюках и френче. Стоял, небрежно постукивал ногтем по медным пуговицам френча.