Последнее отступление

— Он из Шоролгая.
— А тут что делаешь? — спросил опять Игнат Трофимович.
Артемка хотел ответить так же коротко, как и первый раз, но встретился взглядом с Ниной и сказал мягче:
— Я недавно в городе, на вокзале чемоданы да мешки ношу. А лошадь не моя. Наш мужик подрабатывал.
И он скорее для Нины, чем для Игната Трофимовича, рассказал, как приехал в город, как искал работу, о Елисее Антипыче… Лицо Игната Трофимовича оставалось по-прежнему угрюмым.
— Работу ты себе подобрал неважную. Холуйская работа, — проговорил он.
— А что же мне делать? — развел руками Артемка.
Игнат Трофимович ничего не ответил, и возникший было разговор оборвался.
Неприветливость Игната Трофимовича произвела на Артемку неприятное впечатление, и он не стал долго у него задерживаться. Уехал на постоялый двор, пообещав через часок вернуться, показать Нине город. Она его об этом попросила.
Елисей, услышав, что с ним собирается ехать дочь Павла Сидоровича, заупрямился.
— И что ты выдумал, Артемка? Она же барышня, с ней особливое обхождение требуется, ето самое. А в дороге и без барышнев наплачешься…. Несогласный я…
Неуступчивость старика огорчила и рассердила Артемку.
— Не ждал я, Елисей Антипыч, от тебя такого. Придется мне поискать другую подводу. На тебе свет клином не сошелся.
— Вот горюшко-то мое! Тебе-то какая надобность возиться с этой девкой?
— А какая была надобность с тобой возиться? — с сердцем бросил Артемка.
— Ладно, увезу, — сдался старик. — Но ноги али нос отморозит — пусть учитель меня не винит.
Окончательно договорившись с упрямым стариком, Артемка помог Нине перенести вещи на постоялый. После этого повел ее в город.
Чувствовал он себя не в своей тарелке. Рядом с ней сам себе казался тяжеловесным, неуклюжим и, пожалуй, глуповатым. Она совсем не такая, как деревенские девчата. С теми о чем хочешь говори. Можешь и за бок ущипнуть, не обидятся.
На базаре, увидев баб в ярких, цветастых сарафанах и кичках, Нина остановилась, присмотрелась к ним, удивленно спросила:
— Это кто же такие? Откуда они?
— Наши, семейские тетки.
— Какие, ты сказал?
— Семейские. Ну, русские же, только семейские.
— А почему вас так называют?
— Нас сюда царица Катерина ссылала семьями. Ну и пошло с той поры — семейские.
— А за что ссылала?
— Наши деды непокорными были, старую веру на новую, никонианцами придуманную, менять не хотели. Был в старинные времена патриарх Никонка, от него все и пошло. До сей поры старики клянут того Никонку…
— До чего интересно! Я себе такой наряд обязательно сошью. Тоже буду семейской… теткой. — Она засмеялась.
Артемка тоже засмеялся. Не так уж она и похожа на барышню. Образованностью своей не козыряет, не задается. Веселея, Артемка предложил:
— Давайте поедим пирожков горячих. Страсть как люблю пирожки.
— И я люблю.
Артемка взял пару горячих пирожков, подал один Нине. Она ела, обжигаясь и дуя на начинку из рубленых потрохов.
— Вкусно?
— Очень!
— Еще парочку возьмем?
— Возьмем.
Потом пошли по Большой улице. Недалеко от второвского магазина Артемка остановился, показал на невысокое каменное здание, сказал:
— Это иллюзион. Там, говорят, живые картины показывают.
— А ты разве не был?
— Нет. Денег у меня не густо. — Артемка опустил руку в карман, нащупал бумажки, решился: — Пошли поглядим. Сейчас я все-таки зарабатываю. У тебя-то есть на что купить билет?
Нина прыснула в кулак, толкнула его локтем и сквозь смех сказала:
— Ох и кавалер!
— А что? Не так что-нибудь сказал?
— Так, все так, — Нина вытерла концом платка выступившие на глаза слезы. — Знаешь, в иллюзион мы сходим в другой раз. Хорошо?
Прошли до конца улицы. От домов с огородами в гору поднимались бронзовоствольные сосны.
— Сколько тут лесу! — удивилась Нина.
— Этого добра у нас хватает. А вот красоты, какая в других городах бывает, у нас нету.
— Этот лес тайгой называется, да?
— По-всякому, кто как хочет, тот так и называет.
— Около Шоролгая тоже тайга?
— Ну конечно.
— Страшно небось, да?
 
— Чего?
— Ну, медведи, волки…
— Да нет. Медведи, они своих знают, не трогают. А кто приезжий, на улицу не высовывайся, — с серьезным видом сказал Артемка.
— Смеешься? Ты знаешь, мне Сибирь представлялась темной, жуткой, а тут вон как солнышко светит…
— Ты где жила?
— В Саратове, у тетки.
— A-а, это на Волге…
— Ты посмотри, и географию знаешь!
— Нет, я частушки знаю. «Ростов на Дону, Саратов на Волге, я тебя не догоню, у тя ноги долги».
Ходили по улицам до позднего вечера, и Артемке казалось, что Нину он знает с давних пор и было жаль, что через день она уедет, а ему опять будет тоскливо в этом городе, где так много людей, но нет ни одного своего человека, с которым можно было бы так же вот пошутить, посмеяться. Федька не в счет, совсем откололся, глаз не кажет. Эх, если бы можно было уехать вместе с Ниной…
На прощание сказал ей:
— Будешь у наших, не говори, что я работы не нашел. Переживать будут. И про письмо помалкивай.
Он купил немного гостинцев и, завязывая узелок со сладостями, радовался, что передаст их матери Нина.
Уехали Елисей Антипыч и Нина рано утром. Он проводил их за город, до леса. Здесь слез с телеги. Нина подала ему маленькую захолодевшую руку.
— Зайди к Игнату Тимофеевичу. Он просил…
Подводы тронулись. Артемка все стоял на дороге, пока они не скрылись за бугром. День был пасмурный, на землю падали редкие пушинки снега, припорашивали следы колес…
Заходить к Игнату Трофимовичу не хотелось, доброго от него все равно не услышишь. Но раз посулился Нине — надо исполнить. Направился к нему вечером, закончив работу на вокзале.
Игнат Трофимович пришел из бани. Распаренный, потный, лежал на кровати в белой нижней рубашке. Жена его, разговорчивая и добродушная толстуха, сразу понравилась Артемке. Она рассказывала о том, что хлеб становится все дороже, а масла не купишь ни в какую, что на базаре поговаривают, будто в скором времени жизнь и того хуже будет.
— Хватит тебе, Матрена. Я, парень, не напрасно звал тебя. В типографию купца Кобылина требуется рабочий. На черную работу. Потом можно будет и учеником. Как смотришь на это?
— А примут?
— Примут. Матрена, принеси-ка нам квасу. А ты раздевайся, — обратился он к Артемке.
Матрена тут же поставила на стол стеклянную банку с квасом и два стакана. Увидела разорванный рукав Артемкиной рубахи, всплеснула руками.
— Сымай! Давай, давай, какие могут быть разговоры. А сам иди-ка в баньку. Она у нас во дворе. Жару много, старик?
— Хватит. Иди, парень.
Пока Артемка мылся в бане, Матрена починила и выстирала его рубашку, повесила сушить.
— Высохнет не скоро, придется тебе переночевать у нас. А завтра со стариком на работу пойдете.
  
Глава четвертая
 
1
Непривычно и радостно было Павлу Сидоровичу, возвращаясь поздно вечером из Совета, видеть в окнах своей избёнки свет, знать, что его ждет дочь. Дочь… Даже само слово, с тех пор как Нина здесь, звучит по-новому, вмещая в себя удивительно много.
На крылечке он очень тщательно вытер ноги, открыл дверь. В очаге ярко горели смолянки, рыжие языки пламени облизывали черные бока чугуна. Нина, отворачиваясь от огня, поправила щипцами дрова, отбросила пальцем прядь волос, упавшую на лоб, и он снова поразился, как много у Нины общего с покойной матерью. Тот же нос, маленький, слегка вздернутый, те же губы, готовые, кажется, в любой момент сложиться в улыбку, и улыбка та же: или светлая, застенчивая, или лукавая, простодушно-хитроватая, или откровенно-озорная. Только волосы… Саша их зачесывала назад и скручивала на затылке в тугой узел, а Нина заплетает в косы и укладывает короной вокруг головы. Когда дочка впервые переступила порог его избы, он даже испугался, показалось, что это пришла Саша, пришла, откуда никто не возвращается.