Крепость королей. Проклятие
На мгновение Агнес лишилась дара речи. Граф воспользовался ее замешательством и мягко продолжил:
– Вы тоже должны понять его. Он ведь из простолюдинов. А такие не прочь повеселиться в обществе женщин, глотая вино и распевая песни. Девки снимут с него повязки и… подлечат его на свой лад.
Ослепленная яростью, Агнес развернулась и, тяжело ступая, направилась в сторону крепости. Сердитый голос графа доносился до нее, точно сквозь пелену.
– Вот дьявол, отец не обучил вас никаким манерам! – кричал Шарфенек. – Не смейте уходить! Уйдете, только когда я, граф фон Лёвенштайн-Шарфенек, прикажу вам! Скоро я положу этому конец, клянусь вам! Я сыт по горло вашими выходками!
Голос его стихал по мере того, как Агнес поднималась к воротам. Злость затмила все ее чувства. Она ведь действительно беспокоилась за Матиса и места себе не находила, когда узнала о его ранах. И когда вручила ему на прощание изготовленный собственными руками амулет, искренне верила, что парень тоже испытывает к ней какие-то чувства. А теперь он не придумал ничего лучше, чем ошиваться в Анвайлере в компании пьяниц и шлюх! Все мужчины одинаковы, лучше вообще ни с кем из них не связываться…
Агнес в ярости шагала к Танцующей скале, южной оконечности Трифельса, куда она отправлялась всякий раз, когда хотела побыть в одиночестве. Тяжело дыша, девушка обвела взглядом просторы Васгау, соседние крепости, деревни, поля и начала понемногу успокаиваться. Ей снова вспомнился последний сон. В этом самом месте Иоганн фон Брауншвейг спускался с ребенком в пропасть, пока их осыпа́ли стрелами.
А кем в этом сне была я?
Агнес настолько погрузилась в раздумья, что даже не услышала тихих шагов за спиной. Только когда на плечо легла морщинистая рука, девушка вздрогнула и тихонько вскрикнула. Это был отец Тристан. Лицо его выражало глубокую скорбь.
– Я всюду тебя ищу, – сказал он, и Агнес почувствовала, что рука у него дрожит. – Это касается твоего отца.
Девушка хлопнула себя по лбу. Рассерженная на Матиса, как она могла забыть об отце! Агнес тревожно взглянула на отца Тристана и тихо спросила:
– Ранения? Они… настолько серьезны?
Старый капеллан вздохнул:
– Должен сказать, я в некоторой растерянности. Сегодня утром я лично очистил и перевязал раны. Не очень глубокие, и я думал, они благополучно заживут. Но теперь…
– Так, значит, граф Шарфенек прав? У него горячка? – перебила его Агнес, но монах покачал головой:
– Я только что снял повязки и осмотрел раны. Они чисты. Но должен признать, впечатление такое, будто у него и вправду горячка.
– Впечатление? – Агнес нахмурилась: – Как это понимать?
Отец Тристан осторожно огляделся и понизил голос.
– То, что я сейчас скажу тебе, должно остаться между нами, – прошептал он, – ясно? Это может стоить мне головы.
Агнес кивнула, и монах тихо продолжил:
– У твоего отца лихорадка и озноб, сердце колотится и с правой стороны проявляются признаки паралича. Кроме того, он сам говорит, что у него покалывает губы и язык. Я могу дать лишь одно объяснение этим симптомам.
– И… какое же? – нерешительно спросила Агнес.
– Аконит.
– Аконит?
Агнес закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Синие цветки аконита были сильнейшим ядом, известным в христианском мире. Пять лепестков или вытяжка из них несли в себе смерть. Он рос и в этих краях. Отец Тристан с детских лет предостерегал Агнес от этого растения.
– Вы… полагаете, моего отца отравили? Но зачем? И кто?
Отец Тристан наклонился к ней почти вплотную. У ног их зияла скалистая пропасть.
– Сегодня утром, перед отъездом, он чувствовал себя прекрасно, – прошептал монах. – Но перед Анвайлером мы устроили привал. Я видел, как твой отец пил вино с графом Шарфенеком. Кажется, они чокались по какому-то поводу…
Он многозначительно замолчал.
– Граф Шарфенек отравил моего отца? – Агнес в ужасе уставилась на капеллана. – Господи! Но… зачем?
Отец Тристан пожал плечами:
– Не могу сказать. Знаю только, что эта странная лихорадка началась после привала. С тех пор час от часу становится только хуже.
Новость была столь ужасна, что Агнес даже плакать оказалась не в силах. Только стояла и смотрела в пустоту. Если отца действительно отравили аконитом, на исцеление нечего было и надеяться. Яд будет медленно сковывать его тело, пока дыхание наконец не остановится [19]. Агнес стиснула холодную руку отца Тристана, лицо ее побледнело.
– Прошу вас, отче! – всхлипнула она. – Господь не мог этого пожелать! Как он может допустить такое?
– Господь допускает множество других скверных вещей. Нам не дано Его понять. Но, может, я и ошибаюсь и это простая лихорадка.
Агнес в надежде взглянула на монаха, но, заметив его пустой взгляд, поняла, что отец Тристан хотел лишь утешить ее.
Тот осторожно убрал с ее лица непослушный локон и тихо сказал:
– Он спрашивал тебя. Тебе лучше пойти к нему. Должно быть, у него к тебе что-то важное.
Агнес кивнула, поджав губы. Затем подобралась, встала и, вскинув голову, направилась в башню, в комнату умирающего отца.
* * *Трактира еще не было видно, а Матис уже слышал смех и песни.
Солнце уже зашло, и обычно в это время на Анвайлер опускалась тишина. Но в этот вечер все было иначе. По договоренности с городским советом стражники открыли ворота и впустили ландскнехтов в город. Официально был заявлен праздник в честь солдат, обезвредивших Черного Ганса. Но, по слухам, наместник просто боялся, что ландскнехты со злости могли разорить окрестные селения. Поэтому сочли за лучшее впустить их в город и позволить им остудить пыл. Правда, оружие, включая порох и аркебузы, солдатам пришлось оставить у ворот.
– Пойдем в «Зеленое древо», там сегодня жарче всего! – заявил Гюнтер и потащил за собой нерешительного Матиса.
Они шагали вдоль оживленных улиц, местами освещенных факелами и фонарями. Нога и шея у Матиса по-прежнему были перевязаны. Ко всему прочему, он надел шерстяной капюшон, скрывающий лицо.
– Ну, идем уже, трусишка! – велел Гюнтер. – Никто тебя не узнает в таком виде. Остальные уже заждались!
Во многих окнах еще горел свет. Некоторые кожевники стояли вдоль переулков и поднимали в честь победителей пивные кружки. Смех и музыка становились все ближе.
Перед «Зеленым древом» действительно собралась изрядная толпа. Люди требовали, чтобы их впустили внутрь. Трактирщик Дитхельм Зеебах разливал вино под раскидистой липой. Из трактира доносился визг скрипки и топот множества ног. Еще несколько часов назад местные крестьяне оповестили горожан о смерти Вертингена, и с тех пор народ гулял. Многие из гостей уже с трудом держались на ногах.
– Ого, уж не Матис ли это, герой Рамберга?
Юноша вздрогнул, завидев, как Зеебах шагнул к нему с распростертыми объятиями. Даже в таком виде трактирщик сразу его узнал. Матис проклял себя за то, что не отговорил Гюнтера от «Зеленого древа». Именно в этом трактире всего пару месяцев назад он помог бежать Пастуху-Йокелю. И вообще стоило рассчитывать, что здесь его кто-нибудь да узнает.
– Уж я‑то знал, парень, что ты не так прост, – прогудел Зеебах и прижал Матиса к широкой груди. При этом он ему заговорщически подмигнул: – А насчет наместника и его стражников не беспокойся. Здесь все на твоей стороне. Гесслер просто не осмелится тебя схватить. А от меня все равно никто ничего не узнает… Выпей-ка для начала. – Зеебах протянул ему полную кружку.
– Спасибо, Дитхельм.
Матис отпил крепкого вина. Оно смешалось в желудке с настойкой, к которой они с Гюнтером приложились по пути в город. До сегодняшнего дня Матис почти не пил и, когда вошел в низкий трактир, уже слегка покачивался.
Окружающий мир тут же наполнился криками, громкой музыкой и запахом пота. Какой-то крестьянин терзал скрипку, второй молотил по струнам. Некоторые ландскнехты отплясывали на столах. В одном из углов Матис заметил Ульриха и стражника Эберхарта, вовлеченных в разговор с двумя веселыми девицами. Только теперь оружейник заметил, что трактир полон женщин. Многие из них были вызывающе накрашены и одеты в тесные корсажи и короткие юбки. Они кружились под музыку, и на их запястьях развевались желтые ленты. В глубине зала Зеебах разговаривал с рыжей, вызывающе наряженной девицей и заговорщически поглядывал в сторону Матиса. Девушка радостно кивала.