Принцессы Романовы: царские племянницы

Ее, кузину императора, нередко узнавали – конечно, людей восхищало то, что опасности войны с ними разделяет великая княгиня из рода Романовых, однако саму Марию Павловну это всякий раз приводило в смущение. «Веселая сестричка» – так ласково называли ее солдаты. Вместе с ними она честно сражалась со смертью и страданиями – помогая врачам, заботясь о раненых. Сестра милосердия – это не только умелые руки, но и улыбка, и слово поддержки. Когда территорию, где был расположен госпиталь, в котором она работала, пришлось оставить, Мария Павловна вернулась в Петербург, а затем вместе с новым госпиталем уехала в Псков, где и оставалась вплоть до начала 1917 года. Жизнь медсестры стала для нее, как ни банально это звучит, школой. И не потому, что она, великая княгиня, бывшая герцогиня и принцесса, работала наравне с другими, а порой и больше. И не потому, что она имела дело со смертью и страданиями. Нет, просто эта жизнь столкнула ее с совсем другими людьми, не с теми, с кем она общалась раньше, а с теми, кого никогда не повстречала бы, если бы не война… Члены семей монарха, сколько бы ни занимались они благотворительностью, всегда смотрят на «народ» со стороны, изнутри своего замкнутого мира. Мария Павловна, можно сказать, вышла в народ и стала его частицей, хотя бы на время войны. Забегая вперед, можно сказать, что это, вероятно, и помогло ей в дальнейшем прожить насыщенную жизнь, которой она будет руководить сама, а не беспомощно надеяться на других: «Когда я сейчас оглядываюсь назад, могу сказать со всей искренностью, что годы, проведенные мной на этой работе, были самыми счастливыми в моей жизни. Каждый день приносил мне новые контакты, свежие впечатления, освобождение от искусственных ограничений и рост. Мало-помалу я расправляла крылья и испытывала силы. Стены, которые так долго отгораживали меня от реальности, наконец рухнули».
Но жизнь, которая бурлила за этими стенами, тогда была еще сложнее, чем прежняя: «Уголок завесы едва приподнялся, но я начала уже приобретать некоторое представление о картине в целом. Я видела, что Россия больна; я могла это определить, так сказать, по биению ее пульса; но более я ни в чем не была уверена. Противоречия, с которыми я сталкивалась на каждом шагу, между идеями, на которых я была воспитана, и реальностью, сбивали меня с толку». По словам Марии Павловны, ее утешало то, что она все-таки находилась тогда только в начале своего жизненного пути – ей было немногим больше двадцати лет, и многое было впереди.
А пока она продолжала работать в госпитале, расширяла кругозор, в редкие свободные минуты навещала отца в Царском Селе. Семья всегда была для нее очень важна, и здоровье отца, которое заметно ухудшилось, очень беспокоило Марию Павловну. А тут еще последовал тяжкий удар – оказалось, что любимый брат Дмитрий явился одним из заговорщиков, убивших Григория Распутина. Мария Павловна не осуждала брата, не гордилась, но ужасалась – ведь он вместе с остальными участниками убийства взвалил на себя огромную ответственность… Даже будучи в очень близких отношениях с братом, она так никогда и не задала ему ни одного вопроса, касавшегося этой тяжелой темы. Дмитрия, которого император очень любил и которому он приходился кузеном, не судили, зато отправили на Персидский фронт – при этом, заметим, из всех участников драмы он был наименее виноватым. По иронии судьбы эта ссылка спасла ему жизнь – останься Дмитрий в Петербурге или где-нибудь поблизости, и ему ни миновать было бы той участи, что постигла многих его родственников, включая отца.
Война была только первым ударом грома той грозы, которой так боялась Мария Павловна, скоро грянул второй – революция. Помимо того, что на глазах великой княгини случилась еще одна смерть, «историческая», как она писала, смерть самодержавия, смерть династии, это коснулось непосредственно ее самой. Так, оставаться в госпитале для нее теперь было попросту опасно. Конечно, руководство и сотрудники больницы еще совсем недавно хорошо к ней относились, но настроения в ту пору были переменчивы, и легко мог наступить момент, когда член бывшей императорской семьи вызовет вспышку неприязни – заканчивалось это в те годы катастрофой. Собственно, террор уже начинался – главврач, с которым отношения у Марии Павловны не складывались, буквально вынудил ее уехать: «Во мне больше не нуждались; казалось, я стала врагом для людей, для моих соотечественников, которым я отдавала все свои силы. Для них я была хуже, чем чужая; они больше не принимали меня в расчет». На самом деле все было не совсем так, и вскоре после отъезда санитары больницы попросили Марию Павловну вернуться. Она отказалась, но то, что в ней, оказывается, все-таки «нуждались», ее немного утешило.
 
А вскоре случилось нечто, с одной стороны, неожиданное – посреди революционного хаоса Мария Павловна внезапно нашла любовь, с другой стороны – вполне объясняемое – только в той ситуации, что была тогда в России, и могла произойти подобная история. Женщина из рода Романовых полюбила и смогла выйти замуж за своего избранника, хотя он и не был иностранным принцем.
В то время Мария Павловна сблизилась с Владимиром Палеем, первым общим ребенком Павла Александровича и Ольги Валериановны. А его часто навещал князь Александр Михайлович Путятин, младший сын коменданта дворцов Царского Села, с которым иногда приходил и его старший брат Сергей. С ним Мария была знакома с детства, но почти не общалась, а вот теперь… Теперь их с Сергеем внезапно потянуло друг к другу. Мария Павловна наконец узнала, каково это – быть влюбленной, любить взаимно, чувствовать себя счастливой.
Павел Александрович не был против этих отношений – наоборот, он был рад, что его дочь нашла человека, на которого можно было опереться, и откладывать заключение брака не стали – в августе 1917 года Сергей Михайлович и Мария Павловна обручились, а в сентябре состоялось венчание. Хотя ее семья и не присутствовала на церемонии – отец, мачеха и сводный брат находились под домашним арестом – это все-таки был счастливый день. И как ни странно это прозвучит, жизнь Путятины тоже поначалу вели счастливую – «маленькую счастливую жизнь, в которой не было места печалей и тревогам» – в столице, которую ожидала очередная кровавая смена власти. Мыслей уехать из России у них тогда не возникало, да и в любом случае это казалось невозможным – ведь продолжалась война.
Однако, предвидя национализацию частной собственности, они решили спрятать хотя бы драгоценности Марии Павловны, которые хранились в Государственном банке в Москве. И… выбрали для этого как раз те дни, когда, как оказалось, большевики стали захватывать власть. Можно представить себе, что творилось вокруг – Мария Павловна, попав под обстрел, выжила только чудом, поскольку в состоянии шока не смогла заставить себя лечь на землю и встречала пули стоя. Путятины едва сумели вернуться обратно в Петроград, когда обнаружилось, что Мария Павловна ожидает ребенка.
Нет смысла вдаваться в подробности последовавших дней, полных лишений, разве что можно упомянуть два эпизода. В дни, когда продукты ценились куда больше, чем драгоценности, Мария Павловна получила посылку от шведской королевской семьи, которая, узнав, что их бывшая герцогиня живет впроголодь, прислала ей коробку с продуктами. А настоящие ее драгоценности, которые родители мужа все-таки успели забрать из банка, они теперь начали прятать, причем довольно изобретательно: «Например, у меня была диадема в старинной оправе, состоявшая из бриллиантовых лучей, нанизанных на проволоку. Я купила большую бутылку канцелярских чернил и вылила их; затем, сняв с проволоки бриллианты, насыпала их на дно бутылки и залила сверху парафином. Наконец надо было снова залить чернила. Так как бутылку опоясывала большая и широкая этикетка, содержимое рассмотреть было совершенно невозможно. Она месяцами стояла на моем письменном столе на виду у всех. Другие украшения мы спрятали в самодельные пресс-папье, а еще какие-то – в пустые банки из-под какао; потом их окунали в воск, к ним прикрепляли фитиль, и они приобретали вид огарков больших церковных свечей. Мы украшали их спиралями из золоченой бумаги и иногда зажигали их перед иконами, чтобы отвлечь внимание слуг». Все это было бы даже забавно и походило на игру, если бы не было грустно.