Счастливые девочки не умирают

– Не из полиции. Хотя, если говорить начистоту, все, что ты мне расскажешь, я передам полиции. – Поморщившись, она заерзала на неудобном стуле. – Я знаю, что ты уже сообщила следствию много ценного. Я бы хотела поговорить с тобой об Артуре. О вашей дружбе. Ведь вы дружили?
Ее глаза забегали из стороны в сторону, словно она читала меня, как газету. Я молчала.
– Вы дружили с Артуром? – повторила Анита.
Я беспомощно бросила руки на одеяло.
– Он страшно разозлился на меня.
– Ну, друзья иногда ссорятся.
– Да, мы дружили, – нехотя признала я.
– Так из-за чего он разозлился?
Я подергала нить, вылезшую из больничного одеяла. Чтобы ответить на вопрос Аниты, придется упомянуть о той ночи у Дина, а это исключено, совершенно невозможно.
– Я украла фотографию… на которой он с отцом.
– Зачем?
Я вытянула вперед носки, пытаясь избавиться от раздражения, которое охватывало меня, когда мама вдруг начинала расспрашивать меня о друзьях. Чем глубже она пыталась копнуть, тем больше мне хотелось утаить от нее.
– Потому что он мне нагрубил и я хотела ему отомстить.
– Что он сказал?
Я потянула за нитку еще сильней, и в ответ на усилие краешек одеяла размахрился. Если я расскажу Аните, что наговорил мне Артур, придется и о Дине всё выложить. И о Лиаме. И о Пейтоне. Мама меня убьет, если про всё узнает.
– Он бесился, потому что я сблизилась с Оливией, Дином и другими ребятами.
Анита с понимающим видом кивнула.
– Ему казалось, что ты его предала?
– Наверное. Он терпеть не мог Дина.
– Почему?
– Потому что Дин травил его. И Бена тоже.
Внезапно у меня на руках оказалась карта, благодаря которой я выйду из этой заварухи целой и невредимой. Надо быстро и уверенно повести за собой остальных, иначе они примутся копать, копать и копать. И докопаются до той октябрьской ночи.
– Вы знаете, как Дин и Пейтон издевались над Беном? – услужливо спросила я.
Анита осталась довольна тем, что услышала, и поблагодарила меня за «смелость и откровенность». Теперь я могла вернуться домой.
– Дин сейчас тоже здесь, в этой больнице? – спросила я.
Анита уже собиралась уходить.
– Возможно. Хочешь его увидеть?
– Нет, – ответила я. – Может быть. Не знаю. Это плохо?
– Хочешь совет? – повернулась ко мне Анита. – Побудь дома, с семьей.
– А в школу сегодня нужно идти?
Анита как-то странно на меня посмотрела. Почему – я поняла гораздо позже.
– Школу на время закрыли. Я не знаю, как вы будете доучиваться до конца семестра.
Анита ушла, поскрипывая новенькими кедами по начищенному полу. Вернулась мама, на этот раз в сопровождении папы. По нему было видно, что он готов хоть сквозь землю провалиться, лишь бы оказаться подальше от нас, двух истеричек.
Мы вышли из больницы. Самое обидное, что все вокруг спешили по своим делам как ни в чем не бывало: мужчины в костюмах – на работу, женщины с детьми – в школу. И те и другие чертыхались, что не успели проскочить перекресток Монгомери и Моррис-авеню на зеленый и теперь наверняка опоздают. Самое обидное, что маховик не остановится, даже когда тебя не станет. Будь ты хоть сто раз особенный.
Машину вел папа, потому что маму била дрожь.
– Полюбуйся! – И в доказательство мама вытянула перед собой худые дрожащие руки.
Я вскарабкалась на заднее сиденье, чувствуя сквозь тонкую ткань больничного халата, как жесткая кожаная обивка холодит бедра. Этот халат оставался со мной вплоть до колледжа. Я влезала в него с похмелья и в таком виде расхаживала по комнате. Когда Нелл открыла мне глаза, как дико я выгляжу со стороны, я его наконец выбросила.
Мы покружили вокруг больницы в поисках выезда с парковочной площадки. Папа редко бывал в Брин-Мор, и всю дорогу домой мама его дергала: «Нет, Боб, здесь налево. Да налево же!» – «Господи, Дина, успокойся». Когда мы проехали живописные пригороды и за окном вместо магазинчиков и стоянок с элитными автомобилями замелькали обычные забегаловки и унылые торговые центры, к хитросплетенью моих эмоций прибавилось что-то вроде паники. А если Брэдли закроют и моя единственная связь с Мейн-Лайном оборвется? Я не представляла себя без Брэдли. Возвращаться к монашкам и посредственной жизни после всего пережитого было немыслимо.
 
– Я буду и дальше учиться в Брэдли?
Вопрос тяжелым грузом лег на мамины плечи. Она поникла прямо на глазах.
– Мы не знаем, – сказала мама одновременно с папой, который отрезал:
– Конечно, нет.
Мама помрачнела и зашипела:
– Боб! – Шипеть мама умела – дай бог каждому. Ее талант передался и мне. – Ты обещал!
Я выпрямилась. На оконном стекле, там, где я прижималась лбом, остался маслянистый след. Мыло не справилось с жирной подростковой кожей.
– Обещал? Что обещал?
Мама с папой молчали, уставившись прямо перед собой.
– Папа, – повторила я, повысив голос. – Что ты обещал?
– Тифани, – отозвалась мама, зажав двумя пальцами переносицу, как во время приступа мигрени. – Мы не знаем, что будет со школой. Твой отец пообещал дождаться новостей от администрации, прежде чем решить, где ты продолжишь учебу.
– А мое слово что-нибудь значит? – спросила я, надо признать, весьма хамским тоном.
Папа крутанул руль влево и ударил по тормозам. Маму бросило вперед, ремень безопасности врезался ей в грудь, и она глухо ахнула.
Папа рывком обернулся и ткнул в меня пальцем. Его лицо покрылось сеточкой из грязно-лиловых вен.
– Не значит! Ничего не значит! – заревел он.
– Боб! – ахнула мама.
Я забилась в угол.
– Ладно. Хорошо, я поняла, – прошептала я и заплакала. Воспаленная кожа под глазами горела от слез, как будто в лицо брызнули одеколоном.
Папа вдруг увидел, что все еще тычет в меня пальцем, медленно опустил руку и зажал ее между коленями.
– Тифани! – Мама наполовину высунулась из кресла, чтобы погладить меня по ноге. – Господи, да на тебе лица нет. Заинька, тебе плохо? Папа не хотел тебя напугать. Он просто расстроен. – Мама всегда казалась мне красавицей, однако несчастье изменило и изуродовало ее. Она всхлипнула, подыскивая слова утешения, и выдавила: – Мы все сейчас очень расстроены! – и незамедлительно разрыдалась. Мы сидели и ждали, пока мама успокоится. Мимо нас с ревом мчались машины, отчего наш «бумер» покачивало из стороны в сторону, как колыбельку.
Дома вышла неувязка. Мама настаивала, чтобы я отдохнула в своей комнате. Она принесла мне таблетки, которые дала ей Анита, еду, бумажные платки, журналы, лак для ногтей – на случай, если я захочу сделать себе маникюр… Но я хотела только смотреть телевизор. Ток-шоу и мыльные оперы напоминали о том, что остальной мир никуда не делся, что он такой же заурядный и дурацкий, как всегда. В принципе журналы неплохо справлялись с этой задачей, но стоило пройти тест на последней странице и узнать, что да, ты сержант в юбке и это отпугивает от тебя мужчин, как эффект испарялся. Мне требовался неиссякаемый источник.
Папа направился прямиком в спальню и через двадцать минут вышел гладко выбритый, в свежих брюках и нелепой желтой рубашке. Я всегда опасалась, как бы папа не вздумал надеть ее в те редкие дни, когда забирал меня из школы.
– Куда ты собрался? – спросила мама.
– На работу, Дина. – Папа достал из холодильника яблоко и всадил в него зубы, как я – нож в тело Артура. Я отвернулась. – Куда ж еще.
– Я думала, сегодня мы все вместе побудем дома, – с надеждой чирикнула мама, и внезапно мне до смерти захотелось иметь традиционную большую семью, братьев, сестер, дядюшек и тетушек, живущих по соседству.
– Я б остался, но не могу. – Зажав яблоко в зубах, папа набросил на себя куртку. – Постараюсь вернуться не поздно.
Перед уходом он пожелал мне выздоравливать. Вот спасибо, папочка.
Уходя, отец так громыхнул дверью, что наш домишко содрогнулся до основания. Мама подождала, пока стены перестанут ходить ходуном, и сказала: