Боксер 2: назад в СССР (СИ)

Честно говоря, было не похоже, что папа скучал. Он скрестил руки на груди и сверлил меня суровым взглядом из-под густых бровей.
Меня, наконец, отпустили из крепких женских объятий. Мать отстранила меня на вытянутых руках, бегло осмотрела, что называется, «на сохранность».
— Вы своему чаду очки выпишите, товарищи! — послышался едкий голос моей несостоявшейся мамы.
Высказано мастерски — шепотом, но так, чтобы все слышали.
— Пойдем, Володя, у ворот подождём!
Фрекен Бок буквально поволокла за собой муженька. Учитывая вводные, будем считать, что с родителями мне повезло. По крайней мере, гендерные роли тут распределены куда более внятно. Да и внешне они довольно приятные люди.
— А ты почему пошел в беседку к этим людям? — буркнул новый, то есть настоящий, папа.
— Да просто хотел спросить, к кому пришли тетя с дядей, — я коротко пожал плечами. — Может, они бы нам грибок уступили. Ничего такого, пап.
Слово «папа» прозвучало из моих собственных уст настолько чужеродно, как будто я говорил его с полным ртом картошки, не прожевав.
— Не разговаривай с незнакомцами, это запрещено семейными правилами, — отрезал мужчина, толком меня и не слушая.
— Угу… — согласился тотчас я.
Чем быстрее я на всё соглашусь, тем лучше. Благополучно вернусь в ограду лагеря и снова возьмусь за перековку себя. Однако интересно — у нас, оказывается, какие-то семейные правила есть. Буду знать, правда, неплохо бы увидеть список, что попадает в «нельзя», а что в «можно».
Мама продолжала меня внимательно и крайне обеспокоено осматривать.
— Сынок, не бойся, говори все как есть, мама и папа рядом…
Я озадачился. Что ж такое-то?
— Да все в порядке, мам, даже не знаю, что говорить, — я коротко пожал плечами.
— Гена, нашего сына еще и запугали, — женщина всплеснула руками, закатывая глаза.
— Сын, а ну говори! — велел отец.
Да что говорить-то, вот бы знать… на выручку мне пришла та самая несостоявшаяся мать. Проходя к воротам, Вера на секунду остановилась и с милой, дружелебной, но одновременно фальшивой улыбкой спросила у меня:
— Мальчик, а ты Левушку не видел?
Я потряс головой, и тетка тотчас потеряла интерес. Еще и потому, что увидела у ворот старшую пионервожатую. А с ней того, кого она и искала — Льва.
— Пошли, Володя, будешь за своего непутевого сына объясняться, — зашипела Вера сквозь зубы. — Или ты думаешь, что я отдуваться за тебя опять буду?
— Верочка, не выдумывай…
Парочка направилась прямиком к воротам. Интересно получалось, это, выходит, родители Льва! Ни фига себе, а ведь пацан говорил, что папа у него — милиционер, важная шишка и вообще весь из себя такой крутой. Соврамши, значит. Хотел себе цену набить для пацанов. Вот это поповрот…
Лева косился на меня исподлобья. Понял, что я все понял — и от того его аж в крапинку высыпало. А если я другим пацанам расскажу, что его папаня никакой не мент, а простой и незадачливый работяга, который еще и проблемы с выпивкой имеет?
Хотя напрягался он не только из-за меня. Что-то подсказывало, что с Томой у его родителей предстоит не самый приятный разговор. Понятно, что бежать к пацанам с флагом разоблачителя я не собирался. Но отличный козырь в рукав всё-таки получил.
Тут я отвлекся на недовольное шипение отца.
— Мымра какая… я буду жаловаться!
Угрозы моего отца предназначались старшей пионервожатой, пусть та их и не услышала. Я ничего понять не мог, почему он вдруг так отзывался о Томе.
— Пойдемте присядем, — мама взяла меня за руку, как маленького мальчика, и повела в беседку.
Папа, громко и недовольно хмыкнув, пошел следом. Мы расположились в теньке тополей и некоторое время сидели молча. От меня, конечно, ждали исповеди. А я морально приготовился открещиваться от любых слов, написанных в письме, хотя и не знал его содержания. Мама, сама того не ведая, несколько облегчила мое положение. Залезла в сумку, достала конверт и мягко, но решительно положила на столешницу письмо.
— Ты ему зачитай, Оксана, — буркнул папа. — Раз не хочет признаваться, то память ему освежи!
 
— Сейчас, Ген…
Они даже не поняли, что это не я писал, видимо почерк писаки оказался очень похожим на нынешний мой.
Ну вот, теперь как зовут предков — я знаю. Оксана взяла в дрожащие руки письмо, ее глаза тут же увлажнились, и она начала читать:
— Д-дорогие мама и папа…
Голос у матери дрожал, поэтому Гена потянулся, забрал письмо и уже сам продолжил чтение. Я подметил, что у него хорошо поставленный голос, как у диктора с радио.
— Дорогие мама и папа, пишет ваш нелюбимый сын из пионерлагеря, который я ненавижу всей душой… — Гена поднял взгляд и посмотрел на меня поверх письма.
Строки были буквально пропитаны такой вот «болью». Вспомнить бы, блин, кто такое своим родителям накатал.
Дальше больше, после слезливого начала началась конкретика. автор письма жаловался на «Чёрную руку, которая приходит по ночам» (логически напрашивалось утверждение, что писал наш, легкоатлет). Так вот, якобы Черная рука уже кого-то похитила, но тренеры это покрывают. И «если вы не приедете, я стану следующим, за кем она придет». Во как, ну у подростков всегда было бурное воображение. Но от следующих слов у меня на затылке волосы зашевелились.
— Папа, мама, любимые! Немедленно заберите меня из лагеря, — продолжал Геннадий с выражением читать чье-то письмо. — Нас с другими ребятами заставляют работать, хотя детский труд запрещен! Только нашу старшую пионервожатую это не волнует. Если мы не будем слушаться, то она угрожает оторвать нам уши. А мне еще уши нужны.
Отец закончил чтение. Со вздохом положил письмо на стол, вернул на меня строгий взгляд своих выразительных карих глаз.
— Подожди, Гена, ты не все дочитал, — Оксана уже смахнула слезы и снова взялась за листок. Вот здесь: а еще в столовой кормят несвежей манной кашей и вонючим компотом, от которых у меня несварение желудка.
Понятно, автор попался сильно впечатлительный. Видимо, не ожидал, что в лагере будут давать нагрузку. Тоже мне, спортсмен!
— Сынок, ты у нас мальчик взрослый. Так давай поговорим, как два взрослых человека.
Папа положил свою ладонь поверх моей. Я думал руку убрать, но потом как будто разрядом меня прошибло, волосы встали дыбом, а по телу расползлось тепло. И ощущение такое, словно что-то родное почувствовал. Любопытная штука, конечно, все эти нейронные связи. Будто родную генетику почувствовал.
— Не бойся, расскажи нам правду.
— Мы с папой не будем ругаться, а поддержим тебя и защитим. Что тут происходит?
Пока родители с грустными глазами уговаривали меня на «чистосердечное», я готовил «оправдательную» речь. И между делом скользнул по подписи внизу письма, от удивления даже бровь приподнял. Внизу листка, вырванного наспех из тетрадки, красовалась нарисованная шариковой ручкой пчёлка — а вернее, шмель.
Так вот оно что. Пионер, пишущий о Черной Руке — легкоатлет, а нарисованный шмель напрямую показывает на автора сей нетленки — это никто иной, как Димка Шмель. Интересно бабки пляшут, не подумал бы, что Димон вот так вот сопли на кулак наматывает.
Но написанное в письме, помимо того, что являлось полной чушью, все же требовало объяснений. И я, шумно выдохнув, пустился в объяснения.
— Ничего из того, что там написано — не является правдой, — уверенно заявил я. — Нас хорошо кормят, никто никого не обижает и не заставляет работать. И уж тем более никто не угрожает моим ушам. Просто…
Я виновато-театрально опустил глаза и совсем по-ребячески поковырял по столешнице указательным пальцем.
— Мне очень хотелось домой в первый день, и я наплел с три короба всякой ерунды. Пока письмо дошло… В общем… Теперь мне так стыдно… я правда не думал, что вы приедете.
Гена нахмурился, скрестил руки на груди. То, что у меня строгий папа, мне стало понятно сразу — на него, в большей степени, и была рассчитана пафосная извинительная речь. А вот мама пуще прежнего расчувствовалась. Слезы, которые она хоть и с трудом, но сдерживала, снова выступили на глазах и двумя капельками скатились по щекам.