Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

— Их я могу увидеть хоть когда. А всё что я хотел — это приличия соблюсти… И ради тебя тоже, ты ж это знаешь. Но можно подумать — ты ненавидишь меня!
— Просто я рассчитывала на твою любовь — теперь буду знать…
— Но скажи, что он сделал всё-таки?
— Ничего. Для всех кроме меня это мелочь.
— Ну, мама!..
Она увидела складку у него на лбу, глубже стала чем раньше; и между бровями сверху вниз две новых морщинки… А сверху ей на него уже не посмотреть: глаза на одном уровне… Она подошла и прижалась мокрой щекой к его щеке.
— Никогда больше не будь так жесток со мной, ладно?
Сейчас бы перешагнуть — она простила бы ему всё, и всё стало бы как прежде… Но нет. Этого он ей не позволит. Он вырвался и бросился вниз по лестнице, пока она не увидела его слез.
Слезы застили глаза — на повороте он с кем-то столкнулся. Оказалось, та самая девушка, с тёмными волосами.
— Ой!.. — Она затрепыхалась, как пойманный голубь. — Прости!.. Прости, господин мой!
Он взял её за хрупкие плечи.
— Это я виноват. Я тебя не ушиб?
— Нет-нет, что ты…
Какой-то миг они постояли так; она опустила пушистые ресницы и пошла наверх. Он потрогал глаза, проверяя, заметно ли что-нибудь… Нет, незаметно, глаза почти сухие.
Гефестион, искавший повсюду, набрёл на него через час в древней маленькой комнатушке, выходившей к водопаду. Теперь, во время половодья грохот от него был здесь такой, что буквально оглушал; казалось, даже пол дрожит. В ящиках и на полках вдоль стен хранились заплесневевшие отчёты, протоколы, акты, договоры; и длинные родословные, до героев и богов. Было и несколько случайных книг; быть может Архелай оставил.
Александр сидел, скрючившись, в оконной нише, похожий на зверя в норе. На подоконнике рядом лежало несколько свитков.
— Что ты тут делаешь? — спросил Гефестион.
— Читаю.
— Я не слепой. Но что случилось? — Он подошёл поближе, чтобы разглядеть лицо, и увидел злобную настороженность, как у раненой собаки: попробуешь погладить — укусит. — Кто-то сказал, что ты пошёл наверх, сюда. Я никогда раньше этой комнаты не видел…
— Это архив.
— Что читаешь?
— Ксенофонта, об охоте. Он говорит, клыки у кабана такие горячие, что опаляют собакам шерсть.
— Я никогда не слыхал такого.
— А это и не верно. Я проверял. — Он поднял свиток к глазам.
— Здесь скоро темно станет.
— Тогда пойду вниз.
— Хочешь, я останусь?
— Я хочу просто почитать.
Гефестион пришёл сказать ему, что их поселили по древнему обычаю: принц будет спать в маленькой внутренней комнате, а его гвардейцы снаружи, в общей спальне, как это заведено с незапамятных времён. Ясно было, что если этот порядок как-то изменить — царица тотчас заметит. Печально стонал водопад, печально удлинялись тени… Грустно было Гефестиону.
А в Эгах царила праздничная суета, как обычно перед Дионисиями; но теперь ещё усугубленная присутствием царя, который почти всегда бывал на войне. Женщины бегали из дома в дом, мужчины репетировали фаллические пляски… На мулах везли вино, с виноградников и из дворцовых погребов в Пелле… Покои царицы превратились в жужжащий таинственный улей. Александру туда входа не было. Не из-за опалы; просто потому что теперь он уже мужчина. А Клеопатра была там, хоть ещё и не женщина. Она наверно почти все таинства уже знает… Но в горы её всё равно не возьмут: мала ещё.
Накануне праздника он проснулся рано. За окном светилась заря, просыпались первые птицы… Здесь шум воды был послабее; слышно было мычанье коров, звавших своих доярок, и топор дровосека. Он поднялся, оделся… Подумал было разбудить Гефестиона, но потом посмотрел на узкую потайную лестницу и решил, что пойдёт один. Лестницу встроили в стену, чтобы можно было провести к принцу женщину, тайком. Эта лестница, наверно, много могла бы порассказать, — думал он, бесшумно сходя по ступеням. Повернул ключ в массивном замке и вышел.
Парка в Эгах не было, только старый фруктовый сад у наружной стены. На голых чёрных деревьях распускались первые почки, скоро из них цветы вырвутся… Густая роса покрыла высокую траву, сверкала хрустальными бусинками в паутине на ветвях… Розово пылали вершины гор, ещё покрытые снегом… В холодном воздухе пахло весной: где-то цвели фиалки.
 
Он нашёл их по запаху, в буйных зарослях травы. В детстве он собирал их для матери. Надо и сейчас собрать букет — отнести когда её причёсывать будут… Хорошо, что он один вышел: даже при Гефестионе постеснялся бы.
Руки уже были заняты ворохом холодных мокрых цветов, когда он заметил какое-то движение. Через сад что-то скользило, плавно и бесшумно. Это оказалась девушка, в толстом коричневом плаще поверх светлой прозрачной рубашки. Он узнал её сразу, пошёл навстречу… И подумал, что она — как почка на сливе: светла внутри и окутана тёмным. Когда вышел из-за деревьев, она отскочила в сторону и побелела — белей своей рубашки стала. До чего ж пуглива!..
— Чего ты испугалась? Не съем я тебя, просто поздороваться подошёл…
— С добрым утром, господин мой.
— Как тебя зовут?
— Горго, господин мой.
До чего ж она скромная. Смотрит в землю и дрожит, до сих пор. Что бы ей сказать? Что вообще говорят девушкам?.. Он знал это только со слов своих товарищей и солдат.
— Подойди ко мне, Горго. Если улыбнёшься — цветов подарю…
Она чуть заметно улыбнулась, не поднимая ресниц. Улыбка была мимолётная, таинственная, словно дриада — нимфа лесная — промелькнула меж деревьев своих… Он чуть было не начал делить цветы пополам, чтобы матери тоже осталось, — потом сообразил, как глупо это будет выглядеть.
— Держи.
Она протянула руку за цветами; он, отдавая, наклонился и поцеловал её в щёку. Она на момент прижалась щекой к его губам, потом отодвинулась и мягко качнула головой, не глядя на него. Приоткрыв свой тяжёлый плащ, воткнула фиалки под рубашку между грудей… И ушла, скрылась за деревьями.
Он смотрел ей вслед, а перед глазами были ломкие стебли цветов, уходившие вниз, в тёплую шелковистую складку. Завтра Дионисии…
«Мягкий ковёр гиацинтов, и крокусов ярких и маков в свежей росистой траве им святая Земля расстелила, пышной постелью грунтовое жёсткое ложе укрывши…»
Гефестиону он ничего не сказал.
Едва зайдя к матери, он сразу понял — что-то случилось. Она пылала подавленной яростью, но видно было, что он тут не при чём; она даже раздумывает, не рассказать ли ему. Он поцеловал её, но спрашивать ничего не стал: ему достаточно было и вчерашнего.
Весь день друзья его толковали друг другу о девушках, которых возьмут завтра, когда поймают в горах. Если цепляли его — он отвечал старинными, испытанными шутками, а намерений своих не открывал. Женщины пойдут от святилища в горы задолго до зари…
— Что будем завтра делать? — спросил Гефестион. — После жертвоприношений, я имею в виду.
— Не знаю. На Дионисии планы строить — это не к добру…
Гефестион быстро глянул на него и отвёл глаза. Это ж невозможно!.. Впрочем, с тех пор как они здесь, настроение у него — хуже некуда. Пока он с этим не справится, лучше оставить его в покое.
Весенние сумерки наступают рано, едва солнце за горы спрячется; а в замке есть и такие уголки, где лампы приходится зажигать сразу после полудня. В этих сумерках и ужинали, не дожидаясь вечерней темноты. Даже в Македонии никто не сидит допоздна за вином накануне Дионисий: ведь завтра вставать до рассвета… Обстановка в зале была необычна. На этот раз Филипп, воспользовавшись своей трезвостью, усадил Аристотеля возле себя. В другой день такая честь была бы не слишком уместна, поскольку пить философ почти не умел. А сразу после ужина почти все разошлись на покой.
Александр ложиться рано не любил — решил заглянуть к Фениксу, который часто читал допоздна. Тот размещался в западной башне.
Переходы в замке запутанны, но он с детства знал, как пройти напрямик. За прихожей, где держат запасную мебель для гостей, лестничный колодец; а оттуда коридор — и вот она, западная башня. Окон в коридоре не было, но с дальнего конца проникал свет от факела на стене. Он уже пошёл, — но тут услышал какой-то звук и заметил движение впереди.