Всемирный следопыт 1929 № 09

Простые же телеграммы губернатор читал всегда сам: он не хотел, чтобы секретарь знал, как идут дела на золотых приисках, в угольных копях, на хлопковых плантациях и других предприятиях, в которых участвовал губернатор. За последнее время дела на золотых приисках сильно поправились и закрыли брешь, проделанную в кармане губернатора забастовкой рабочих на хлопковых плантациях. Сегодняшние телеграммы принесли еще более приятные вести: открыта новая золотоносная жила.
Часы гулко и кругло ударили восемь раз. Последний удар долго дрожал и бессильно упал на пушистые ковры. В дверь постучал секретарь и, подождав традиционного «войдите», скользнул в кабинет. Поклонившись, он сказал: «Добрый вечер, сэр» и подошел к креслу, ожидая приглашения сесть. Его рыжие волосы, казалось, искрились от яркого света. Губернатор вообще не любил рыжих, секретарь же внушал ему особенную антипатию. Неприязненно взглянув на огненную голову секретаря, он сказал:
— Садитесь. Что нового?
— Сию минуту, — ответил секретарь. — Вы разрешите начать с самого важного?
Губернатор кивнул головой, откинулся в кресло и закрыл глаза, приготовившись слушать. Секретарь быстро скользнул по его бледному лицу хитрыми острыми глазами и начал читать. Из Дэли писали, что в провинции, вверенной губернатору, в самом городе — у него, губернатора, под самым носом! — снова возникла какая-то революционная организация, разославшая агентов по всей стране.
— «Насколько нам удалось установить, — читал монотонно и бесстрастно секретарь, — эта организация имеет целью уничтожение в стране британского владычества и намерена пользоваться для достижения этой цели как агитацией, так и террором. Есть основание предполагать, что внезапная смерть губернатора Калькутты стоит в тесной связи с возникновением указанной организации…»
Секретарь сделал глубокий вдох и, блеснув огненной головой, продолжал:
— «Мы выражаем твердую надежду, что вы приложите максимум энергии к раскрытию и ликвидации этой организации, угрожающей могуществу Британской империи, не останавливаясь перед преданием военно-полевому суду отдельных активных участников организации. Во всяком случае ликвидация должна быть радикальной…»
Секретарь сделал паузу. Он знал, что значит «радикальная ликвидация», и перед его глазами на мгновение встал жуткий силуэт виселицы. Наверное губернатор подумал о том же: он едва заметно поморщился. Секретарь закончил:
— «Текст настоящей телеграммы предлагается объявить начальнику полиции вашего округа».
И понизив голос, секретарь прочел почти шопотом имя того, кто был в стране полновластным хозяином, имя Дэлийского генерал-губернатора.
За этой телеграммой следовал ряд других, но губернатор их почти не слушал. Он был взволнован. Ему было досадно, что он не смог сам узнать об этой организации и донести генерал-губернатору, а дождался того, что ему сообщили о ней. Весь тон телеграммы ясно говорил, что в Дэли им недовольны. Чувство досады все сильнее овладевало губернатором. По окончании доклада он угрюмо бросил секретарю:
— Попросите ко мне к девяти с половиной сэра Филипса.
По недовольному отрывистому голосу губернатора секретарь понял, что Филипсу будет жестокая головомойка, и очень обрадовался: он не любил Филипса, потому что месяц назад тот женился на дочери богача-пароходчика и овладел приданым, на которое целый год пялил глаза секретарь.
После ухода секретаря губернатор долго сидел за столом и нервно барабанил пальцами по блестящему полированному дереву, поминутно оглядываясь на часы. Было уже больше девяти. Губернатор встал, прошелся по комнате, опять сел, взял первую попавшуюся книжку и начал читать.
Почитав минут пятнадцать, он поймал себя на том, что читал совершенно механически; сейчас он ни за что не смог бы сказать, что это была за книга — роман, свод законов или научная работа. Мысли губернатора то-и-дело возвращались к телеграмме. Перед ним встало его отражение — высокая худая фигура, длинное лицо, гладко причесанные седоватые волосы, высокий умный лоб и серая неумолимая сталь глаз под тонкими бровями. Он укоризненно покачал сам себе головой. В дверь постучали. Губернатор резко повернулся на каблуках, быстро пошел к своему столу и стоя сказал:
 
— Войдите!
Вошел Филипс и вежливо поздоровался. Губернатор сухо ему ответил и пригласил сесть. Потом запер двери, сел в кресло и начал читать телеграмму.
А за дверью стоял согнувшийся секретарь, припав глазом к замочной скважине и жадно слушая обрывки разговора. На лице секретаря играла злорадная улыбка: головомойка началась.
* * *
Над морем и над городом колыхались плотные душные покрывала ночи. По улицам, прямым как вытянутая нитка, призрачно струился электрический свет, трамваи наполняли их тугим пением, зло и отрывисто вскрикивали авто. Бесчисленные огни зловеще мигали, и синее мягкое небо от этих огней казалось черным, глянцевитым, как жесть.
Шашибушан сидел на своем обычном месте — около изгороди парка — и ожидал щедрых людей, которые пожелали бы посмотреть на его представление со змеями. Но уже начали слипаться старые глаза Шашибушана, уже двенадцать раз ударили башенные часы, а щедрых зрителей все не было. Жалобно вздохнув, Шашибушан встал, аккуратно свернул в трубочку пестрый дешевый коврик, взвалил на спину корзину со змеями и двинулся в ту сторону, где за огнями, за трамваями, в древней величественной тишине чутко спал старый город. Там узкие переулочки переплелись как змеи в корзине Шашибушана, небо над переулочками бархатное, синее, и звезды горят и переливаются, не обесцвеченные мертвенными глазами электрических фонарей.
Домик Шашибушана находился в плохом месте. Прямо перед дверью, в десяти-пятнадцати шагах застыла большая лужа, и зеленая зловонная плесень плавала по ней целыми островками. И когда с моря дул ветер, несший в открытые окна губернаторского дома соленый запах, вливающий силы в иссохшие мускулы подагрического старика, в дом Шашибушана тот же ветер нес от лужи жирную, густую, как застывающая кровь, вонь. Шашибушан плотно закрывал хлябающие рамы перекосившихся окон, запирал двери, но вонь проникала в незаметные щели и дыры, и старик плевался и бранил ужасными словами соседа-мясника, выбрасывавшего в лужу отходы от убитого скота.
Трое были захвачены в плен, один убит и один ранен…
По вечерам, когда губернатор играл на скрипке и смотрел в море, Шашибушан, сидя у ограды парка, тоже играл на дудочке, сделанной из черного дерева, и смотрел в бессмысленные глаза своих змей, стоявших на хвосте и мерно раскачивавшихся в такт мелодии. Шашибушан, продолжая играть, брал змей, гладил, вешал на шею, потом складывал в корзину и плотно захлопывал крышку. Только тогда отнимал он дудочку от онемевших губ и собирал с коврика медные и серебряные монеты, набросанные щедрыми зрителями. А щедрых зрителей было мало. Совсем мало. А кобрам надо много молока. И Шашибушан питался впроголодь и не раз, глядя на кобр, пьющих густое пахучее молоко, думал, что лучше бы ему было родиться змеей. Жить трудно! Хорошо, что сыновей пристроил. Анукуль работает в порту. С утра до вечера таскает он на гибкой спине тяжелые тюки, а зарабатывает?!. Лучше не говорить сколько он зарабатывает! Вот уже четвертый месяц он не может купить себе пояса с пряжкой, украшенной бирюзой…
Бени младший устроился лучше, Шашибушан так беспокоился за него: слабый он, в порту работать не может. Но Бени повезло. Знакомый повар, что готовит самому губернатору, взял его к себе в помощники. А теперь Бени получил повышение — он прислуживает самому губернатору: зажигает свет, обметает стол, подает воду. Правда, жалования ему дают мало, но хоть сыт, одет — и то хорошо. Но скучно без Бени. Только два раза в месяц отпускают его домой. Пришел вчера и опять ушел, и теперь не скоро придет. Вот когда он начнет получать побольше, можно будет отдохнуть и Шашибушану, а пока приходится играть на дудочке и показывать людям змей…